столовая.
В столовой было пусто. Аркадий на ходу сбросил телогрейку, под
ней оказался пиджак, подпоясанный потертым ремешком, под пиджаком
свитер с высоким горлом - старик боялся простуд.
- Долго работал на свежем воздухе, - он объяснил с привычной
усмешкой, - а теперь не выношу сквозняков... и гостей, вносящих
ветер в помещение.
Разговор снова набрел на мировые проблемы.
- Жизненная Сила? - волновался юноша, - разве есть подходы?..
Философия какая-то!
- Штейн вас просветит, - ухмыльнулся старик, - у него есть
соображения. Весь научный мир раскололся, а вы ничего не знаете. Уже
с химией приступили, да только не у нас. В нашей халупе и воды-то
нормальной нет!
Марк был изумлен - такая махина, и без воды... Какая же без нее
химия?..
- Глеб обожает разговоры о глобальных проблемах, - ехидно заметил
Аркадий, - и питает слабость к агрономам, те слушают его бредни,
раскрыв рот.
Марк смутился, ведь читал Глеба и все безумно современное.
- Ну, писать... - Аркадий язвил без передышки, - тут есть, кому
писать, только успевай подписывать.
Он озлоблен, подумал юноша, не может быть, чтобы Глеб не
понимал. Аркадий сам отстал от науки, вот и злится. Но тут же
вспомнил тайную лабораторию, резонатор - и смутился. Ему нужно было
сразу определить, кто лучше, умней всех, с кого здесь брать пример,
к чему стремиться. Так он привык - наметить себе вершину вдали, и
уже не глядя по сторонам, карабкаться к ней. Здесь же оба первых
человека оказались не такими, чтобы брать пример или соревноваться:
один блестящ и недосягаем, второй вроде бы отстающий, но какой-то
противоречивый, непонятный...
6
- Домой? - лениво спросил Аркадий, он заметно устал. - Покажу вам
жилье... временное, ха-ха...
В доме он прошел мимо своей двери, полез выше, и Марк в
полутьме за ним. "Лампочки где, подлецы..." - шипел, тяжело дыша,
старик, песок скрипел и трескался под его грубыми башмаками.
Проползли этажа три, лестница становилась все круче, ступени короче
и выше, так, что последний пролет пришлось карабкаться почти на
четвереньках.
- Вот. - Аркадий тяжелой ладонью толкнул дверь и вошел в открывшуюся
темноту, - направо, там кухня.
Резко вспыхнула лампочка на голом шнуре, осветила шесть метров
пола. Чистый теплый линолеум, хоть ложись - свое помещение. За окном
простор - поля, излучина широкой реки, на горизонте темной черточкой
мост.
- Можете деньги драть с художников, такой пейзаж, - засмеялся
Аркадий, - а теперь в комнату. Не падайте, тоже по-своему красиво.
Они вошли, вернее, вышли на простор. Потолка не было, три
стены, впереди висящий над пропастью балкончик.
- Не достроили. Летом загорайте, а зимой кладовка. Только дверь
войлоком подбейте, иначе переднюю снегом занесет.
- Зачем мне комната, достаточно кухни.
- Где что берется, наверное, догадываетесь. Вечером выйдем и все
необходимое подберем.
7
Они спустились в кухоньку к старику, поближе к чаю, уже, можно
сказать, друзья, что для обоих непривычно. Пошли разговоры -
Вечность эта, то есть, долголетие... Полет, опять он - какие
вещества способствуют, как их узнать, выделить, овладеть тайной
удивительного чувства, с которого начинается разбег. Чтобы не пугать
неискушенных, назовем его простым словом, понятным - восторг...
который вдруг охватывает нас, чаще всего ничем значительным не
кончается, иногда слезами, бессильными, но, бывает, предшествует
состоянию невесомости, отмене закона притяжения. Это когда стучится
к нам Новое. Конечно, дело в молекулах, настаивает молодой. Старик
не против молекул, но причины ищет глубже - особое, мол, состояние
вещества, какие-то энергетические цепи в голове разворачиваются...
Разговор свернул к жизненной силе. - В нас эта vis vitalis - в
нас! - говорил, качая лысиной, Аркадий. - Но есть и другая точка
зрения - что внешняя она сила, светит откуда-то из космоса...
Опомнившись, они заметили, что уже стемнело. Придется оставить
поход на субботу, все равно маяться до понедельника. В Институт
перестали пускать по выходным - оборудование изнашивается, а многие
просто норовят посидеть в тиши да в тепле, что приводит к
перерасходу электричества. Старик перетащил лабораторию домой,
пенсионер, но все равно дня не пропустит, прибежит - то в
библиотеку, то на семинар, то из подвала утащит досочку, где
пробирку прихватит, где карандашик по стеклу... Аркадий хвастал, что
знает десяток способов проникнуть, минуя стражу, но с Марком не
пойдет - неопытен еще и может загубить дело. Один из способов
включал перелезание через двухметровый забор, прыжок на мусорную
кучу, бросок через задний дворик к черному ходу, дальше - окно в
туалет, и, можно сказать, дома.
- У вас там комната? - осторожно осведомился Марк.
- Была... - Аркадий поджал губы. Помолчали, потом старик грубовато
сказал:
- Идите отдыхать, дорогой, до завтра.
Марк понял, что Аркадий хочет остаться один, что-нибудь
придумать перед сном или пообщаться с любимым прибором.
8
Юноша поднимался к себе. Жаль, теряю два дня, подумал он. Но
одновременно чувствовал облегчение: невозможность приложить силы к
главному позволяла ему со спокойной совестью осмотреться, потратить
время на освоение квартиры и прочую чепуху. В двух случаях он
соглашался стать обычным человеком, вернее, был вынужден - когда
люди и обстоятельства возводили перед ним непреодолимые препятствия,
или когда он так уставал, что ноги и язык заплетались, он засыпал на
ходу, и знал, что к настоящему делу просто не способен. Его нужно
было оттаскивать как терьера, или он падал, повисал, не разжимая
челюстей. Он не умел отвлечься, не мог купить вина, напиться, найти
женщину, провести ночь в отчаянном забвении - он не имел права.
Студентом, недоедая, он не мог разрешить себе хотя бы на миг
оставить учебу, заработать денег, это было равносильно смерти, во
всяком случае, большое несчастье. Мать так и говорила ему -
НЕСЧАСТЬЕ, при этом упоминалась клятва на могиле отца. И он без
устали учился, исследовал, добирался во всем до глубин, доводил
неясность до ясности... Ведь где ясность, там свет!.. Он нес свой
свет в свою же тьму, и был уверен, что только этим должен заниматься
всякий уважающий себя человек. Он знал, что есть другие люди, тоже
творческие - писатели, художники, но твердо верил, что ко всему
этому не способен: после нескольких унизительных неудач выяснил, что
ему нечего сказать людям важного или интересного, а говорить
банальности ему было невыносимо стыдно. И по мере того, как
очаровывался наукой, он все снисходительней смотрел на этих пишущих
и болтающих бездельников: у них все расплывчато, неопределенно,
никто не знает, что верно, что неверно, что хорошо, что плохо... В
нем самом было достаточно всего этого смутного и непредсказуемого,
он был сыт по горло и мечтал о ясности. Восторг точного знания ни с
чем не сравнишь!
Он шел размягченный, расслабленный, и мог теперь воспринимать и
мрачноватый гул ветра за распахнутым окном на лестничной площадке, и
мелкие звуки вечерней жизни, доносящиеся из квартир... с вниманием
вдыхать мятежный прохладный воздух, который сводит нас с ума в
некоторые осенние вечера, когда черные стаи кружат, собираются и все
не улетают... Тугие осязаемые хлопки крыл, тепло этих тысяч
маленьких отважных существ, не рассуждающих, исполняющих свое
назначение не быстрей и не медленней, чем следует им, без всяких
колебаний, вывертов и философий... Несмотря на годы усилий, он
чувствовал по-прежнему, уши и глаза не изменили ему в остроте, но
теперь он был отвлечен, огромной силой вытянут из собственной
оболочки и притянут к ослепительному центру, летел прямиком к нему.
9
Он был еще на первом курсе, весной, когда пришел на кафедру,
робко постучался. Мартин на диванчике, опустив очки на кончик носа,
читал. На столе перед ним возвышалась ажурная башня из стекла, в
большой колбе буграми ходила багровая жидкость, пар со свистом
врывался в змеевидные трубки... все в этом прозрачном здании
металось, струилось, и в то же время было поразительно устойчиво -
силы гасили друг друга. А он, уткнувшись в книгу, только изредка
рассеянно поглядывал на стол.
- Вот, пришел, хочу работать...
Как обрадовался Мартин:
- Это здорово! - а потом уже другим голосом добавил, склонив голову
к плечу. - Что вы хотите от науки? Ничего хорошего нас не ждет
здесь, мы на обочине, давно отстали, бедны. Но мы хотим знать
причины...
Он вскочил, сложа руки за спиной, зашагал туда и обратно по
узкому пути между диваном и дверью, то и дело спотыкаясь о стул.
- То, что мы можем, не так уж много, но зато чертовски интересно!
Марк помнил его лекции - каждое слово: Мартин выстраивал общую
картину живого мира, в ней человек точка, одна из многих... Наши
белки и ферменты, почти такие же, в червях и микробах, и были
миллионы лет тому назад... В нашей крови соль океанов древности...
Болезни - нарушенный обмен веществ...
- У меня две задачи, - сказал Мартин, - первая... - И нудным голосом
о том, как важно измерять сахар в крови, почетно, спасает людей... -
Повышается, понижается... поможем диагностике...
Марк не верил своим ушам - ерунда какая-то... больные... И это
вместо того, чтобы постичь суть жизни, и сразу все вопросы решить с
высоты птичьего полета?.. Значит, врал старик про великие проблемы,
что не все еще решены, и можно точными науками осилить природу
вечности, понять механизмы мысли, разума...
Мартин искоса посмотрел в его опрокинутое лицо, усмехнулся,
сел, плеснул в стакан мутного рыжего чая, выпил одним глотком...
- Есть и другое. - он сказал.
10
- В начале века возник вопрос, и до сих пор нет ответа. Мой приятель
Полинг хотел поставить точку, но спятил, увлекся аскорбиновой
кислотой. Зато нам с вами легче - начать и кончить. Почему люди не
живут сотни лет? Мы называем эту проблему "Вечностью". Важно знать,
как долго живут молекулы в теле, как сменяются, почему не
восстанавливаются полностью структуры, накапливаются ошибки,
сморщивается ткань... как поддерживается равновесие сил созидания и
распада, где главный сбой?..
К концу Мартин кричал и размахивал руками, он всю историю
рассказал Марку, и что нужно делать - он все знал, осталось только
взяться и доказать.
- Гарантии никакой, будем рисковать, дело стоит того! Согласны?
- Да!
- Посмотрим, что у нас есть для начала.
Через два часа Марк понял, что для начала нет ничего, но все
можно сделать, приспособить, исхитриться... Теперь уж его ничто не
остановит.
11
Он поднимался по крутым ступеням, нащупывая в кармане маленький
скользкий предмет. Ключ к одной из возможностей его жизни. Он верил,
что каждый миг, как луч света, упавший на фотопленку, проявляет одно
из зерен, одну из возможностей его жизни, остальные же, оставшись в
темноте, притаились и ждут своего момента. И можно, сделав усилие,
срезать угол, выломиться из стены, пойти по другому ходу, новому
руслу - нет неизбежной судьбы, перед нами обширное поле
возможностей, оно меняется, открываются одни двери, захлопываются
другие... Мы сами создаем себе пути, сами их отрезаем.
Его юношеский задор понятен мне, особенно нежелание кого-то
вмешивать в свою судьбу, обвинять в неудачах, брать в расчет
обстоятельства и долго ныть над ними. Мне приятно слушать все это,
пусть я уже не так уверен, вижу глухие стены и коварные ловушки,
которые опять же ставим себе сами, и нечто такое, через что
переступить не можешь ради самого ясного-преясного пути.
Он вложил ключ в узкую щель, дверь поняла сигнал на языке
латунных бугорков, узнала его. Он в первый раз входит, один, в свое
собственное жилье. Он все здесь воспринимает как подарок - ни за
что! Вот комната, открытая всем ветрам. Он осторожно подошел к
балкончику, висевшему над пропастью, сел на пол. Он плыл в темноту,
внизу остались деревья, запахи сырой земли, гнили, ржавеющего
железа. Оторвались - летим... Восторг перед жизнью проснулся в нем,
и страх. Состоится ли она, или он сгинет, исчезнет, как рассыпается
