я еще чище бесился, цепи грыз - пустите, мир переверну!.. Мир
изменяется, но его не изменить. Он обладает спасительной инерцией...
от таких вот... Раз в сто лет кому-то удается найти рычаг, совершить
чудо. Так что не надейтесь, живите интересом, иначе истощитесь, и
все потеряете. Иногда я благодарен судьбе... случаю, который вы
презираете. Повезло бы, стал бы завистливым, желчным, вечно себя
грызущим... Пусть я без надежд, но моя лаборатория - чистая
радость... как в детстве карандашиком малевали...
Марк смотрит с изумлением на Аркадия - не ерничает, не шутит старик.
4
Наутро встали рано, собрались позавтракать.
- Аркадий, вы против науки...
- Значит, не поняли еще, вам рано.
А он меняется, подумал Марк, - странно, ведь старик...
Действительно, Аркадий с годами все меньше об открытии, все больше о
разном: то детские задачки решает, то прогуливается с заклятыми
врагами, то еще занятие себе придумал - сажать кусты, и под окнами у
них теперь тянутся вверх чахлые ростки. Ездит в центр на барахолку,
компании водит с подозрительными типами... Чему он радуется в своей
каморке, ведь интерес без цели должен чахнуть как беспомощное
дилетантство?.. Как Марк ни удивлялся, Аркадий суетился и радовался
жизни.
Но пора, пора за дело. У Марка решающий день, сколько больших и
малых кочек нужно перепрыгнуть...
- Пошли?
И оба вышли в неприглядную зимнюю темноту.
И я прощаюсь с ними - с тревогой, надолго.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
Глава первая
1
Сменились несколько раз декорации, прошла зима, настало лето, снова
осень, опять зима... Темнота накрыла в очередной раз город и
окружающие поля непроницаемым куполом, от одиннадцати до трех
брезжил серый, непонятно откуда взявшийся свет, и угасал до
следующих одиннадцати. Унижение темнотой и сыростью преследует нас,
жить в зоне замерзания воды - безумная затея. К тому же новое время
стучится в ворота: Институт оголился, там, где раньше плакат на
плакате - семинары, диспуты, собрания - теперь одна пупырчатая
броня. Денег никаких, списки вернули, да еще посмеялись, покрутив
пальцем у виска... Потом вдруг денег стало мно-о-го, зато исчезло
все остальное, потом снова стало наоборот, и пошли круги, циклы,
завихрения...
- Мы в воронке, - радостно говорил Шульц, - значит, скоро, скоро
выйдем на полный контакт!
- Промежуточная фаза, - определял Штейн, - отсюда потеря видимости,
неустойчивость ориентиров и немилосердная тряска.
На фоне усталости и безверия блистала звезда Ипполита, он прибрал к
рукам пол-Института, начал врачевать самое неизлечимое, греб деньги
неразрезанными листами, и увозил в центр менять на валюту.
И тут Глеб назначает совещание. Большой зал прибрали, вымели окурки
и бумажки, починили кресла, с которых полосками сдирали кожу -
население шило куртки - распахнули окна и двери, проветрить от пыли
и гари, постелили ковровые дорожки...
- Глебка в очередной раз интриганит, как бы сам себя не перехитрил,
- говорит Аркадий. - Что же он сегодня придумал?..
Но идти отказался - "расскажете, - говорит, - я открытие никак не
добью..."
2
Народ стекался мелкими ручейками. Прошел Гудоев, восточный
специалист, иссеченный шрапнелью недавних боев, защитник тридцати
трех полей. Прошмыгнул Николай Николаевич, тоже важная персона,
напоминающий мучного червя с головкой грифа и красными цепкими
лапками, любимец партии, теперь месткомовская крыса, вечно зябнущий,
хихикающий, ядовитый и коварный. За ним проковылял Теодор,
трясущийся козел, важно качая длинной шеей, увитой коричневым
бантом. Тихо вкрались двое неразлучников, Борис и Марат, стыдливо
отворачивая рты, дышащие самогоном и чесноком. Вбежал Сонькин,
брюнет с безумными глазами, из команды Дудильщикова, вплыла старая
дева Кафтаниха, с выцветшими глазками-пуговками и мешковатым бюстом,
задвинутым подмышки, истеричная мадам, открывающая каждый день по
пришельцу... втиснулся необъятный грузин Шалва, заместитель Ипполита
по блюдечкам, он дома соорудил посадочную площадку с баром и
бильярдом... возник из темноты некто Арканя /не путать с почтенным
Аркадием/, тощий малый в длиннополом кафтане на старинный манер,
старательно окающий, он неутомимо преследовал лаборанток, а, загнав
в угол, разочарованно отворачивался... Дальше повалил уж совсем
разный народ, жаждущий зрелищ - молодые лаборанточки, скучающие от
зрелости дамы, пенсионеры, ветераны различных передряг, принявшие
обычную дневную дозу, за ними честные малые, младшие чины, копающие
во мраке... эт сетера, эт сетера... И пауза. Затем ввалился,
отдуваясь, пенсионер, отставной начальник сыска, фонарик при нем;
полковник по старой памяти в первый ряд, раскинулся на три стула.
Наконец с потрепанным портфельчиком, простой, бесцветный, настоящий
наш - вбегает Ипполит. И надо же! Сталкивается с неизвестно откуда
взявшимся Шульцем. Оба пошатнулись, Ипполит вежливо гнется в
поклоне, Щульц без внимания, скользнул во второй ряд и замер,
прислонившись затылком к высокой спинке, снова невидим. А шулер и
пройдоха под громкие приветствия проходит к своим, жмет руки,
говорит направо и налево комплименты, шлет во все стороны поклоны.
Появляется Штейн, справа Иванов, слева Максим, чуть поодаль две дамы
- и молодой человек. Он теперь явно ближе к шефу, наверное, успех?
Хотя по лицу не скажешь - по-прежнему мрачен, разорванный ботинок,
расстегнутый ворот, трехдневная щетина, блестящие от недосыпания
глаза... Фаина явно стареет, Альбина как всегда - тонка, язвительна,
прокурена, бросает надменные взгляды на сборище. За ними идет
Зайницкий, красавец с польскими чертами, любимец дам и лучший
лектор, он с утра за Штейна, вечером вещает за Ипполита, до самых до
окраин доносит идеи науки, свободы и жизни после смерти. С ним под
руку Юра Лизарев, тоже вальяжный мужик, потрясающий рассказчик,
вкусно выпевающий детали. Если его спрашивали - "какая модель
верна?" - он тянул - "эт-то проблэ-э-ма..." и, беря под руку,
заводил рассказ про Петра Петровича, который сначала думал, а потом
передумал, и что из этого вышло... История прерывалась у Юриных
дверей.
3
- Как-то вы рассказываете странно, будто пасквиль читаете, -
выговаривает Марку Аркадий в тот же вечер за чаем, - у вас персонажи
все одинаково противны, что наши, что не наши... Я люблю, чтобы
видно было, кто ангел, кто злодей.
- Не вижу ни злодеев, ни ангелов, все серо.
Аркадий много знал - и как пришел успех к молодому человеку со
стороны нового вещества невиданной силы, оно пробуждало к жизни
самых унылых крыс... и что, несмотря на это, Марку все на свете
надоело...
- Ничего, перемелется, - считал старик, - а то, что вы открыли, я
думаю, и есть сама Живая Сила, только пришибленная чуток. А ка-акже
по-другому, у нас-то... Проще говоря, энергия заблуждения, то есть,
страсть или зуд делать глупости, не переводя дыхание. Не о ней ли
всю жизнь талдычит бедняга Шульц? Ищет, чудак, в космосе, а она-то
вот -внутри!
- Таких энергий за полгода десяток найдено.
И правда, сначала вроде бы открытие, и вдруг, оказывается - таких
веществ много! Моментально толпа кинулась - выделять, исследовать...
Марка сразу оттеснили, забыли.
- Пусть, - он говорит Аркадию. - Зато интересно было.
- Нет, жаль, - вздыхает старик, - не успели довести до конца. Была
бы на доме табличка - здесь жил лауреат... Может, и меня вспомнили
бы.
- Вы заявили о себе, пусть с ошибочками, неважно, - Штейн всегда
выгораживает своих, - а японцы это японцы, что с ними поделаешь.
Обскакали, дело обычное. Его другое поразило - сколько времени и сил
потратил, а к своей картине жизни так ничего и не прибавил. И умней
не стал, наоборот - злей, суше. Куда только делись мечты - разум,
видите ли, постигнуть, жизненную силу схватить, как жар-птицу, за
косматый хвост... Ненормальный! VIS VITALIS - задачка на века! Она и
здесь, и там, покажется и тут же ускользает, уходит из старательно
расставленных сетей, оставляя только светящийся след. "Зато полезное
дело... вложил свою крупицу..." - он старательно себя убеждает, но
радости не чувствует. Эгоист! - он ругает себя, но и раскаяния не
ощущает.
Теперь не он держал свое дело в руках, наслаждаясь умом и смелостью,
а оно само цепкими щупальцами схватило его, и, скупо платя разменной
монетой, высасывало силы. Отвлекало? От чего?.. Он пытался
вспомнить, но мысль растворялась, как сон при пробуждении.
4
Но мы отвлеклись, люди ждут. Наконец, вбежали молодцы из личной
охраны академика, небрежно катанули красную дорожку, недокрутили,
академик перепрыгнул, погрозил пальцем, влез на вышину и запел свою
песенку - не просто так собрал-от дел оторвал, денег нет и не будет,
поэтому следует, не распыляя сил, определить истинное направление.
- У нас две модели проявили себя, давайте, разберемся.
Слово Штейну, он идет, выставив вперед могучую челюсть, начинает,
радуясь своей легкости, плавной речи и красивому голосу. Он без
всякой дипломатии с места в карьер начинает побивать камнями
современные безграмотные увлечения - бесконечные эти поля,
чужеродную энергию, которая сочится из всех дыр и щелей, заряженную
воду, предсказателей, пришельцев, упырей и вурдалаков, иогов,
христиан, иудеев, мусульман и весь наступающий на светлое здание
мрак и бред. Затем он переходит к положительной части - "причина
жизни в самой материи..." - густо цитирует Марка с его новым
веществом, открывающим путь к полному разоблачению VIS VITALIS...
Он выложил с немалыми ошибками все, что в него за полчаса до этого
впихнул Марк, выпалил добросовестно, с жаром, но все же с
облегчением пересел на своего проверенного конька - ринулся в самые
высшие сферы, где был неподражаем: он говорит о науке, как об
искусстве, и искусстве как науке, густо цитирует стихи и прозу...
- Все в нас, - он заканчивает, - поэтому, люди, будьте бдительны, не
поддавайтесь на обманы фокусников, гипнотизеров и мошенников.
Редкие аплодисменты, свист, топот, треск стульев, предвещающие бурю.
Люди другого ждут, они трезвости не хотят, серьезности как огня
боятся - они верить желают, верить!.. Такое уж время: растерянного
безверия - и отчаянного ожидания чуда. Когда нет спокойной веры в
жизнь, то остается верить в то, что вне ее. Это порой похоже на
расчесывание зудящих мест - до боли, до крови, зато с безумным
интересом. Штейн возвращается на место по узкому проходу, слева к
нему тянутся чужие лапы, норовят порвать модный пиджак, справа свои
жмут руку, радуются...
Очередь за вражьей силой.
5
Они существенно продвинулись, это тебе не какие-то никому не видные,
непонятные молекулы! Здесь много чего собралось - и нечто
божественное, и пошлятина о пришельцах, тарелочки ихние и блюдечки,
и всемогущие поля, живая и мертвая вода, ангелы и черты, вурдалаки и
упыри... Узлы, ганглии, иога, карате, колебания и завихрения,
неземные источники жизненных сил... Всеобъемлющее учение выдал
Ипполит, с виду невзрачный человечек. Вдруг все объединилось,
спаялось - и двинулось тучей на скромную теорию внутренних причин.
Марк видит, Штейн ошарашен: в одну кучу свалено столько, что сразу и
не разгребешь. Зато налицо монументальность.
- Эклектика! - кричат его сторонники, - наглая фальсификация, где
факты?!
Но их голоса тонут в реве зала:
- Поля, поля! Пришельцы - к нам! Спасемся, друзья!..
Вскочил Шульц, он потрясен наглым надувательством, осквернением
великой идеи:
- Так нельзя, нельзя!
И, потеряв сознание, не сгибаясь, в полный рост шмякнулся оземь. Его
хватают за руки и за ноги, деловито уносят, и заседание
продолжается.
- Маэстро расстроился, увидев всю эту вонючую кучу на своей теории,
- решил Аркадий.
Марку жаль Шульца, хоть и противник, но честный, и сколько раз ему
помогал.
6
Встает Глеб, он уже понял настроение, и убедительно говорит:
- Я уверен, экстравертная модель приобрела новых сторонников. Наш
почтенный Шульц... к сожалению, заболел... поддержал бы меня. Он у
нас пионер, хотя узко понимал, можно сказать, чисто энергетически, а
это соблазн. Теперь наш коллега Ипполит представил талантливое
