Наталью Васильевну. А, может, и не записал его. Ведь все же
друг другу они не родные, а названные братья.
Постояв у окна, Паша поморщился этим мыслям своим, взял со
стола кружку и залпом допил остатки остывшего кофе.
Глава 5. ВЕРА АНДРЕЕВНА
В городской публичной библиотеке No 1 Вера Андреевна
работала со дня ее основания. Три года тому назад, когда она
заканчивала Московский библиотечный институт, туда поступила
заявка из зольского отдела культуры. Организуемому в районном
центре просветительскому заведению требовался библиотекарь. По
заявке этой Вера Андреевна поехала в Зольск.
В сущности, ей было все равно, куда ехать. Вера Андреевна
была красивая девушка и круглая сирота. Родители ее и все
родные сгинули без следа в невиданном водовороте судеб третьей
русской революции. Заполняя анкеты, Вера Андреевна не могла
ответить даже, каких они придерживались политических взглядов,
и в борьбе за правое ли дело сгинули.
Маленькая Вера сидела в огромных лопухах на обочине
проселочной дороги где-то под Ярославлем и плакать больше не
хотела, потому что плакала уже сутки подряд. Раздув на горе
буржуям мировой пожар, сознательный пролетариат ночами мечтал о
скором сытом счастье всех имеющихся в мире детей. Он точно
знал, что не пожалеет миллионов жизней - ни своих, ни чужих, за
это счастье. А о трехлетней девочке, сидевшей на обочине
дороги, пившей воду из лужи, он не знал, и ничем поэтому не мог
ей помочь.
Помог ей человек происхождения, по-видимому,
непролетарского - с грустными серыми глазами за стеклами
пенсне. Обнаружив девочку в лопухах, он отнес ее в чудом
сохранившийся среди шествия революции детский приют. И придумал
ей красивую фамилию - Горностаева, а заодно и отчество -
Андреевна. Потому что, должно быть, не хотел, чтобы девочку
назвали лишь бы как бы. Она позвала его из лопухов: "дядя", и
когда он нашел ее и взял на руки, она сказала ему, что ее зовут
Вера, что она очень хочет кушать, и почему-то запомнила
некрепкой еще детской памятью его грустные глаза. Они поначалу
часто снились ей долгими приютскими ночами. Потом перестали.
Тринадцать лет - срок значительный. Тринадцать детских лет -
срок огромный.
В Московском библиотечном институте, куда
шестнадцатилетняя Вера поступила, выйдя из детдома, училась она
прилежно и почти всегда на отлично. Но, приехав в Зольск,
вскоре обнаружила она, что для работы в публичной библиотеке не
требуется ей и десятой доли полученного в институте
образования. Единственное, что требовалось от нее на рабочем
месте - это некоторая доля аккуратности и общительности.
Поначалу это огорчало ее. Потом она привыкла.
С утра стояла отличная погода. Субботний день родился
такой тихий, такой удивительно свежий, что, казалось, и птицы
поют не так, как всегда. Нежнее. Нега повисла в воздухе,
невидимой пеленой окутала город, сквозь открытые форточки
пробралась в коммунальные кухни, ласкала, легонько томила
людей. Невозможно было в такое утро торопиться куда бы то ни
было, невозможно не поднять голову к прозрачно-голубому небу с
застывшими хлопьями облаков.
Вдоль Советской улицы цвели деревья. В библиотеке все утро
настежь было открыто окно, и весенние запахи переполняли
подвал. В первую половину рабочего дня - до обеда - к Вере
Андреевне заглянуло всего пять или шесть посетителей.
Вера Андреевна с утра просматривала картотеку. Каждую
вторую субботу она рассылала должникам библиотеки открытки с
напоминанием.
- Тимофеев, - шептала Вера Андреевна, выписывая на
открытку адрес. -Тимофеев, Красноармейская. Сказки народов
Азии. Тимофеев... Тимошенко... Тимошин.
Было очень тихо. Работа двигалась к концу, а время - к
обеду, когда на лестнице за дверью послышались шаги, которые
Вера Андреевна умела узнавать. Шаги были медленные и шаркающие.
Вскоре дверь отворилась, и на пороге ее появилась улыбчивая
старушка в черном рабочем халате и белой косынке. В правой руке
старушка держала швабру, длиною одинаковую с собой, в левой -
жестяное ведро с водой, на поверхности которой плавали золотые
искорки.
Старушка служила уборщицей при высотном доме и прибиралась
одновременно во всех конторах его.
- Добрый день, Марья Васильевна, - сказала Вера Андреевна,
оторвав на секунду взгляд от картотеки.
- Добрый, - ответила старушка. - И добрый и выходной у
всех советских служащих. Только ты и работаешь.
Поставив ведро посередине комнаты, она принялась
прибираться. Сначала достала тряпку из кармана халата и вытерла
повсюду пыль. Затем сняла со швабры мешковину и стала
подметать. По тому, как при этом поглядывала она на Веру
Андреевну, ясно было, что в ней соперничают тем временем
желание поговорить с библиотекаршей и нежелание мешать ей.
- Денек-то сегодня, - заметила она все же через пару
минут.
- Что, Марья Васильевна?
- Я говорю, погода сегодня - прямо лето. Шла нонче по
Княжеской...
- По какой еще Княжеской? - удивилась Вера Андреева, не
подымая глаз.
- Да по аллее. Как ее по-вашему? Героев Революции что ли.
Дух там в эти дни особый - липовый. Нигде такого больше не
сыщешь. Только и гулять сегодня, а тебе сидеть тут до темноты.
- Филимонов... - сказала Вера Андреевна. - Нет, баба Маня,
сегодня как раз не сидеть. Иду сегодня на день рождения к
одному человеку. Евгений Иванович меня отпустил - пораньше
сегодня уйду.
- Чудной, скажу я, Верочка, у тебя начальник.
- Чем же чудной?
- Да так, чудной. Я к нему в отдел тоже одно время
прибираться ходила. Бывало, моешь пол, а он вдруг встанет из-за
стола, подойдет вот так и смотрит, смотрит. Потом и говорит:
"Ты, - говорит, - баба Маня, у нас господствующий класс. Все, -
говорит, - у нас в стране только ради тебя делается. Все, баба
Маня, для тебя трудятся." Посмотрит эдак важно-важно и обратно
шнырк за стол. Чудной.
Вера Андреевна подняла, наконец, голову и улыбнулась.
Старушка сразу оживилась, остановилась подметать.
- И что это, скажи на милость, за распорядок такой он тебе
устроил - по субботам работать. У всех граждан в нашей стране
по два выходных.
- Так за то я, Марья Васильевна, на полутора ставках
числюсь, полторы зарплаты получаю. А погулять и завтра успею.
- Завтра, голубушка моя, погоды такой не будет.
- Откуда ж ты знаешь?
- Э-э, милая, откуда. Ты доживи, как я, хотя б до
семидесяти - так и сама будешь знать, откуда. В костях сегодня,
как проснулась, ломит. Может, что и к вечеру уже дождь пойдет.
- Ну, так в обед погуляю, - сказала Вера Андреевна, снова
склоняясь над карточками. - Мне так и так еще на почту идти.
На улице в это время послышался цокот копыт. Проезжал
извозчик. Когда он поравнялся со зданием, из окон библиотеки
видны были ноги лошади и колеса. В Зольске был только один
извозчик - бородатый и неразговорчивый дядя Миша. Ввиду
небольших расстояний города работы у него было немного - с
поезда захватить кого-нибудь с вещами или вечерком подвезти
подгулявшего служащего.
- На день рождения-то с этим пойдешь - с усатым? -
спросила вдруг Марья Васильевна.
- Что-что? - вскинула брови Вера Андреевна. - С каким
усатым? С Харитоном? А ты откуда знаешь?
- Во-во - с Харитоном, - не без труда переломившись в
пояснице, Марья Васильевна смочила в ведре и отжала тряпку. -
Не пара он тебе, вот что я скажу.
- Да ты о чем вообще, баба Маня? Какая еще пара - не пара?
Это что - с того, что нас тогда на Валабуева увидала? Ну и
ну... Так и чем же он тебе не потрафил? Усами? Ты ведь его и не
знаешь.
- Почему ж не знаю? Знаю.
- Откуда ты его знаешь?
- Да уж знаю, - упрямилась старушка. - Беседовали.
- С Харитоном? Где ты с ним могла беседовать?
- Известно, где. Там, - кивнула она набок, - у него. Давно
это, правда, было. Еще прошлой весною. Вызывал меня.
- Зачем это?
- Ну, известно, зачем туда вызывают, не на пироги...-
неохотно словно бы рассказывала старушка. - Работу предлагал.
- Какую еще работу? Убираться?
- Как же, убираться. Своих у них уборщиц, поди, хватает, -
Марья Васильевна посмотрела исподлобья.
- Ну, ну...
- Фискалить предлагал.
- Тебе?!
- А то кому же?
- Да ну, перестань, баба Маня.
- Вот те крест! Знаешь, какой ласковый поначалу был. Ты,
говорит, обязана понимать, Марья Васильевна - трудное у нас
нынче время. Враги, мол, кругом. А ты у нас в какие только
двери не вхожа. И разговаривать при тебе никто не стесняется.
Ты только, говорит, слушай повнимательней, о чем разговаривают,
наматывай на ус. Я потом к тебе загляну - расскажешь.
- Ну и что же ты?
- Отказалась, конечно. Виданное ли дело - к людям
прибираться ходить, да потом на них же фискалить.
- А он?
- Ну, уговаривал поначалу. То да се. А потом разошелся.
Кричать на меня стал, сапожищами топать. Боялась я тогда, что
заарестует. Не пара он тебе совсем.
- Ну, вот, не пара. Ты скажи лучше, многим ты про это уже
разболтала?
- Да никому почти.
- Ладно уж, рассказывай - "почти". Он тебе бумагу давал
подписывать, что никому об этом не скажешь?
- Может и давал, не помню уж. Да я ведь только своим.
- Ты, баба Маня, за свой язык, - покачала головой Вера
Андреевна, - когда-нибудь погоришь.
Старушка посмотрела на нее кротко-кротко.
- Погорать-то мне поздновато уж будет, Верочка. И без того
я, почитай, давно как свечка перед Богом стою. Дунет - и нет
меня. Нешто мне на старости лет еще из-за бумажки беспокоиться.
- Ладно, ладно, не прибедняйся.
Марья Васильевна вздохнула, подняла ведро и пошла
прибираться в хранилище. Вера Андреевна вернулась было к
картотеке. Но тут же та снова появилась в открытой двери.
- А еще старушки сказывали, - добавила она серьезно, - что
у усатого этого мать блаженненькая. Так будто он ее дома, как
собачонку, держит. В комнате запирает и сутками есть не дает.
- Ты слушай их больше, - сказала Вера Андреевна, не
отрываясь. - Старушки твои и не то расскажут.
Через несколько минут вернувшись из хранилища, Марья
Васильевна вид имела задумчивый. Отжатую тряпку она перекинула
поверх ведра, ведро и швабру поставила у входной двери.
Пройдясь по комнате, она остановилась у шкафов, пару раз
вздохнула, соскоблила пятнышко со стекла.
- Слышь, Верочка, - позвала она как-то не очень уверенно.
- Дала бы ты и мне что ли какую-нибудь книжицу почитать.
- Тебе какую? - спросила Вера Андреевна. - Про любовь?
- Ну, полно тебе, про любовь... - старушка отерла лоб
рукавом, подумала. - А вот дала бы ты мне книжку - такую, чтоб
не шибко толстая, большими буквами и чтобы растолковано было
понятливо: есть ли, значит, Бог на свете или, может, вправду
Его нету.
Вера Андреевна откинулась на спинку стула и некоторое
время молчала, внимательно разглядывая Марью Васильевну, и,
видимо, опасаясь рассмеяться.
- Так тебе какую, - спросила она, наконец, - чтобы
растолковано было, что есть Бог, или - что вправду нету?
- А у тебя и такие, и сякие есть?
- Всякие есть.
Старушка подумала.
- А какие поумнее люди писали?
- Ну, так не скажешь, Марья Васильевна. Все не дураки.
- Значит, и грамотеи того промеж себя решить не могут, -
сообразила старушка. - Тогда чего и гадать.
Она посмотрела серьезно - сначала на Веру Андреевну, потом
на портрет, висевший над ней.
