вывод о том, что человеческий разум есть наивысшее свойство
материи - был той подменой "атомов" в "хромосомном коде"
логики, который в конечном итоге и привел человечество к
тяжелейшему уродству, свидетелями коего мы с вами являемся.
"Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело
заключается в том, чтобы изменить его". Глядя на то, как от
движения нашей руки в темной комнате зажигается свет или
начинает разговаривать деревянный ящик, наша домашняя кошка не
может, разумеется, удивиться и заключить, что мы представляем
из себя иной уровень материи, чем она. Ей просто нечем ни
удивляться, ни заключать - поэтому она принимает это как
должное - как объективную реальность, данную ей в ощущениях, и
продолжает полагать себя главной в квартире. Но нам, которым
есть, чем удивляться и заключать, как возможно считать себя
венцом материального мира? Само словосочетание Высший Разум,
строго говоря, не вполне удовлетворительно. Как человеческий
разум - это не высший инстинкт, также и Высший Разум - не
разум, безусловно, а нечто качественно иное. Но подходящего
слова не существует в нашем языке, и нам остается пользоваться
тем, что есть. Так вот Высший Разум - это качественно высший
нас уровень материи. Так же, как "думающая" кошка высшим
инстинктом назвала бы то, что зажигает свет в комнате, так же и
мы Высшим Разумом обязаны назвать То, что читает наш химический
код в хромосомах и по последовательности расположения атомов
создает человека. То, что путем замысловатой цепочки мутаций
вставляет глаза слепому моллюску. То, почему атомы похожи на
звездные системы, а не на пироги с капустой. То, почему две
параллельные прямые не пересекутся никогда и нигде, покуда
существует материя и евклидово пространство, как ее непреложное
свойство; хотя бы и пересеклись они в беспокойной фантазии
Лобачевского. Высший Разум - это тот вопрос "почему", на
который никогда не даст ответа ни биология, ни химия, ни
физика, ни математика. Высший Разум - это самое главное и самое
первое в материи - это, проще говоря, сама материя - то, что
дано нам видеть, но не дано понимать. Для меня очевидно,
впрочем, что мы находимся сейчас на высшем для нас уровне
материи. Но если бы взялись мы представить себе во вселенной,
как выразились вы, "женский организм", то следующим уровнем для
него был бы доступ к основополагающим свойствам материи - к
тому, перед чем неизбежно останавливаемся мы теперь. Этот
"организм" ушел бы к Высшему Разуму. Но мы с вами уйдем к
Высшему Духу.
Глава 41. ДУХ
- Однако вот вопрос, Глеб: если наш разум - материя, то
где же искать дух? И как возможно разумом - свойством материи -
отыскать нематериальное? Ну, скажем, где искать - более или
менее еще понятно - в человеке. А вот как искать? Материю нам
не дано понимать, но дано видеть. Дух нам не дано ни видеть, ни
понимать. Произнося еще даже не "Высший Дух" - но и просто
"дух" - одновременно с выходом за пределы материи, мы выходим и
за пределы разума. Ни одного философа не приводили и не
приведут никогда к успеху поиски в разуме духа. Искать дух в
мозгу человека, в разуме его, как функции этого мозга - все
равно, что искать Бога на облаках. Ибо дух - не есть разум, и
познается не разумом. Очевидно, что в разуме и разумом мы можем
найти лишь последствия наличия в нас духа. И в этих поисках нам
очень поможет знание основного свойства всего материального -
причинности, о которой мы упоминали уже. В материи нет и не
может быть ничего беспричинного, кроме аксиом, от которых
расходятся в разные стороны цепочки причинно-следственных
связей. В материи все взаимообусловлено. Находясь в пределах
материи, наш разум также скован нерушимой цепью причин и
следствий. Все внутри нас, все снаружи нас, все, что мы видим,
слышим, делаем, говорим - все имеет причину. Мы - свойство
материи, и поэтому мы несвободны. Вы помните, как писал об этом
Толстой? Я хочу проверить, что я свободен, что в любой момент я
могу без всякой причины поднять руку. Я поднимаю руку, и что же
оказывается? Оказывается, я поднял руку, потому что хотел
проверить, что я могу поднять ее без причины. Толстой
разбирался в пропорциях свободы и необходимости в человеческой
истории. Мы же можем и дальше продолжить его эксперимент. Мы
вправе спросить себя: но, может быть, само желание проверить
это - свободно, беспричинно? Нет - мы хотим проверить это
потому, что хотим уяснить себе наше место в истории и вообще в
мире. А это-то для чего нам нужно? Для того, чтобы
удовлетворить нашу потребность в знаниях. Да откуда же в нас
эта потребность? Может быть она-то и беспричинна, свойственна
нам как духу? Вовсе нет. Мы вынуждены постоянно
совершенствовать наш разум с развитием общества. Почему же
развивается наше общество? Потому что развиваются
производительные силы. Почему? Потому что человеку постоянно
хочется лучше есть, комфортнее жить? Почему? Потому что человек
существо биологическое - ему нужно есть, пить и экономить
энергию организма. Почему? Потому что в организме его
происходит обмен веществ, и вещества эти должны восполняться. И
вот, пройдя через биологию, мы уже в химии. А можем спуститься
и в физику. Так незримыми цепочками причин и следствий все, что
происходит в нашем разуме, все поведение наше, которое самим
нам представляется иногда ничем не обусловленным, каждый наш
шаг, жест, слово - связано с материальным миром - восходит от
аксиом его. Это, может быть, непросто представить себе, но мы
никогда ничего не делаем и никогда ни о чем не думаем без
причины. Если бы человеческий разум был дух, психологии, как
науки, не могло бы существовать - ей нечего было б изучать в
нем. Однако она существует и даже развивается довольно успешно
- изучает причинно-следственные связи человеческого разума. И
все проявления этого разума совершенно четко выстраивает в
систему поведения человека - в систему этих самых причин и
следствий. В эту систему четвертый уровень живой материи -
человеческий разум - включается через набор своих собственных
аксиом - потребностей. И так же, как биология не способна
ответить - почему такая-та комбинация химических веществ дает
нам жизнь, а такая-то биологическая необходимость - дает нам
инстинкт; так же и психология не способна ответить, почему тот
или иной инстинкт нашего биологического естества вызывает в
нашем разуме потребность - осознание этого инстинкта и
способность подчинять его разуму. Но так же, как биология не
может сомневаться в том, что все проявления жизни связаны так
или иначе с определенными химическими процессами, а любой
инстинкт имеет в своем основании биологическую необходимость;
так же и психология не может сомневаться, что та или иная
потребность нашего разума связана с тем или иным инстинктом
нашего биологического естества. Где бы ни родилась и не
воспитывалась ваша домашняя кошка, запах мяса будет всегда
привлекать ее, если только она не объелась - потому что это
врожденный ее инстинкт. Однако, если кошку эту с рождения
изолировать от других кошек и самому не играть с ней ни в какие
игры, увидев мышь, она представления не будет иметь, что
полагается ей с ней делать. Потому что охота - это ее
социальный инстинкт. Если этой кошке вы будете регулярно
показывать банку тушенки, а потом кормить ее из этой банки, то
вскоре, едва завидев банку, она станет вожделенно мяукать - и
это будет уже ее индивидуальный инстинкт. Точно так же все наши
потребности - все аксиомы нашего разума - психология разделяет
на потребности биологические - приобретенные нами в процессе
эволюции жизни; потребности социальные - приобретенные в ходе
человеческой истории; и потребности индивидуальные -
приобретенные в ходе конкретной жизни. Вот теперь уже,
наверное, будет понятно, что, дабы найти нам в человеке дух,
нам необходимо найти в его разуме потребность, не обусловленную
ни эволюцией, ни историей, ни нашей собственной жизнью. Дабы
найти в нашем материальном мире дух, нам надо найти в нем нечто
беспричинное.
- Но ведь это очевидно! - воскликнул Глеб. - Это наша
потребность делать добро! Потребность отказать себе в своей
потребности ради потребности другого.
- Ничего похожего, Глеб, - покачал головою Гвоздев. -
Разве кошка не делает добро своим котятам? Не отказывает себе в
иных инстинктах, подчиняясь более сильному?
- Но здесь же совсем другое!
- Что - другое?
- Мы можем делать добро незнакомым людям.
- Что, все можем?
- Не все, но...
- То-то, что но. По-вашему, выходит, что не во всех нас
есть дух?
- Не все осознают просто, - уже не очень уверенно
пробормотал Глеб. - Надо осознать это...
- Разумеется, надо. Потому что нами руководят не
инстинкты, а разум. А потребность делать добро - совершенно
разумная, а, значит, материальная потребность.
- И где же ее причина? Вы же говорили - нужна причина.
- Она есть, Глеб. Осознанная, либо несознаваемая - она
есть, и совершенно очевидна. Уж нам-то с вами лучше других
видно, как достаточно убрать ее - и потребность эта исчезает.
- Это вера, Иван Сергеевич, - сообразил Глеб.
- Безусловно, Глеб, это вера.
- Но тогда, значит, вера наша беспричинна. Вы же не
ответите, почему мы верим.
Гвоздев усмехнулся.
- Вы не находите, Глеб, что вы пришли к абсурду? Духом вы
хотите наделить только верующих людей. И при этом хотите
доказать наличие в нас духа нашей же верой в него. Причина эта
есть, Глеб, и я отвечу вам, почему мы верим; почему верит
каждый верующий человек, сознаваясь, или не сознаваясь себе в
этом. Я только боюсь немного обидеть вас этой причиной.
- В чем же она?
- С позиций психологии мышления, вера в дух во все времена
поддерживалась всего одним из четырнадцати простых
категорических силлогизмов и всего одной мотивированной
потребностью человека. "Чудо - это то, чего не может случиться
с материей. Тем не менее чудо случается. Следовательно, есть не
только материя." Это силлогизм, Глеб, но второй посыл его
сегодня оказался ложным. "Я хочу жить после смерти. Если я
только материя, я не буду жить после смерти. Следовательно, я
не только материя." Это мотивированная потребность. Но далеко
не всякого способна привести она к вере? Потому что разум наш
ясно различает здесь подмену силлогизма алогизмом. Логический
вывод из этих двух посылов был бы: "Я хочу быть не только
материей." Кстати, вы помните, Глеб, как Левин в "Анне
Карениной", подобно вам, нашел для себя доказательство духа в
добре, живущим якобы с рождения в сердце каждого человека. Но в
то время еще не существовало психологии как науки. И Левин
вслед за Львом Толстым ошибался. Сейчас нам легко проследить ту
логическую ошибку, тем более что прошедшие шестьдесят лет - все
как бы нарочно были одним гигантским экспериментом, проверяющим
это умозаключение. Ошибка заключалась в том, что причина и
следствие поменялись местами. Не надо быть психологом, чтобы из
мотивированной потребности в бессмертии вывести потребность в
добре, как единственном способе "сговориться" с Богом и
достигнуть бессмертия. То есть не добро в сердце человеческом
доказывает нам бытие Божие, а напротив - признание
необходимости бытия Божьего единственным средством достижения
своей потребности приводит человека к необходимости делать
добро. Я боюсь, не вспомню сейчас дословно, как говорил Левин о
