всякий крестьянин откажет своей барыне в красоте? Он скажет
просто - мне, для моей крестьянской жизни она не подойдет. Этот
иллюзорный марксистский аппарат приводит эстетику к иллюзорным
выводам о социалистическом реализме, как вершине мирового
искусства - о том, что рисовать и ваять следует лишь толстое,
здоровое и розовощекое, о том что мелодию для симфоний
композиторы должны черпать в народных частушках. А все
остальное классифицируется, как чуждое искусство враждебных
классов. Эстетическое чувство становится таким образом
идеологической категорией; эстетической вкус - классовым
явлением. И, как ни странно, по-своему эта марксистская
эстетика оказывается права. В самом деле, тот самый крестьянин
будет скучать на концерте Бетховена. И в избу свою он
несомненно охотней повесит натюрморт с жирным гусем, нежели Ван
Гога. Но означает ли это, что мы раскрыли тайну красоты? А не
верней ли предположить, что мы лишь ориентируем искусство на
потребности людей, далее отстоящих от духа? "О вкусах не
спорят," - сформулировал некогда Дэйвид Юм. И эта формула
свидетельствует о том, что впервые мы сталкиваемся не с новым
уровнем материального мира и, соответственно, лишь с
невозможностью понять механизм причинно-следственной связи с
уровнем предыдущим. Мы сталкиваемся с отсутствием этой связи
вообще. Мы сталкиваемся с нарушением основного свойства материи
- причинности всех видимых нами материальных явлений. Так с
первого своего шага эстетика становится лженаукой, а мы
открываем дух.
- Так, значит, есть доказательство бытия Божьего! -
восторженно воскликнул Глеб. - То, что открыл Бог детям и скрыл
от премудрых. Так, значит, действительно Красота спасет мир!
- Красота и любовь, Глеб - конечно, они. В сущности,
красота - единственное в этом мире зримое нами чудо - очевидно
нематериальный субстрат, который всем нам дано ощущать -
всеобщий и объективный духовный опыт. Мы не можем не то что
познать, но определить его разумом. Попробуйте. Красота -
это... Что - это? Сочетание форм? Красок? Звуков? Слов? Ни в
одном словаре вы не найдете ничего, кроме синонимов. Но это не
мешает человеку самому быть творцом ее. Оставаясь отнюдь не
высшим, далеко не высшим свойством материи, человек оказался
способен создавать из нее нечто в мировосприятии своем более
значимое, чем сама материя. Человек оказался способен создавать
духовные ценности. Ни в каких иных своих достижениях человек не
может даже сравниться с видимой ему материей. Вместе с
обретением разума он становится сотворцом и ее. Но самые
сильные его машины смехотворны в сравнении с силой пустячного
землетрясения. Самые быстрые его аппараты смехотворны в
сравнении со скоростью планет. Самые сложные его приборы -
ничто в сравнении с устройством инфузории. Но в сотворении
красоты человек способен соперничать и превзойти видимый ему
материальный мир. Потому что здесь человек становится уже
сотворцом духа. И если главным признаком человека, мы станем
считать не разум, но именно дух, то первым человеком на Земле
был не тот, кто первым смастерил себе каменное рубило, а тот,
кто первым почувствовал в себе нечто, рассматривая звездное
небо или цветок у входа в пещеру. И только застав его с небес
за этим вполне бессмысленным, неразумным, беспричинным и
нецелесообразным занятием, мог сказать себе Господь: "хорошо
весьма".
- А что же любовь? - улыбаясь, напомнил Глеб.
- Любовь, Глеб, в отличие от красоты, опыт всегда
субъективный. Если красота - зримое нами чудо, то любовь -
незримое, но тем сильнейшее для каждого отдельного человека.
Сложность еще и в том, что проявления в разуме любви к женщине
практически всегда переплетены в нем с потребностью продолжения
рода, а проявления любви к ближнему - с потребностью делать
добро. Поэтому психолог, не переживший любви к женщине и не
знакомый с любовью к ближнему, безусловно, сможет рассматривать
ее, как переплетение биологических, социальных и индивидуальных
потребностей человека; переживший и знакомый - уже не сможет. И
вот если этот переживший попробует проанализировать свою
любовь, разобраться, откуда и когда она возникла, почему так
удивительно сильны последствия ее в нашем разуме, почему так
легко подавляют они все прочие наши чувства и потребности, что
именно регулирует она в нас - то он также встанет в тупик. В
настоящей любви к женщине мы не ищем ничего, кроме возможности
быть с ней рядом. Но если это всего лишь потребность избежать
одиночества, то следовало бы предполагать, что люди замкнутые и
живущие одни, влюбляются чаще и сильнее людей дружелюбных и
живущих в большой семье. Надо ли проводить эксперименты, чтобы
доказать, что это не так? В подлинной любви к ближнему, ступени
которой - сострадание, милосердие, мы не ищем ничего, кроме
возможности помочь ему. А если это не так, то это не любовь, не
милосердие и не сострадание. Это всего лишь наша потребность в
добре - религиозная потребность верующего, социальная
потребность атеиста. "Если раздам я все имение свое, а любви не
имею, то нет мне в том никакой пользы. Если говорю я всеми
языками, имею дар пророчества, имею всякое познание и всю веру,
так что и горы могу переставлять, а любви не имею, то я ничто -
я медь звенящая или кимвал звучащий." Знаете, Глеб, как Платон
определял любовь? Побудительная сила духовного восхождения. С
тех пор она и получила название "платонической", по которому
отличают ее от похоти и иных материальных потребностей. Я бы
лишь добавил - и сила единения духа. Подобная силе притяжения в
материи. Благодаря этой силе приобретает материя все свои
формы. Благодаря любви приобретает свои формы дух. Я могу здесь
ошибаться, но мой личный опыт и наблюдения подсказывают мне,
что также как в материи физическое тело меньшей массы
притягивается к физическому телу большей массы - планеты
притягиваются к звездам, а не наоборот, также и в любви -
человек духовно менее совершенный притягивается к человеку
духовно более совершенному. То, что называем мы: в любви один
любит, а другой позволяет себя любить. И лишь в редких случаях
одинаковой "духовной массы", возникает между мужчиной и
женщиной духовная гармония - что-то вроде двойных звезд. Так
вот, Глеб, если любовь по Платону - это сила духовного
восхождения, то красота - это направление духовного
восхождения. А наша внутренняя свобода - свобода от законов
материального мира, способность подчинять эти законы нашему
духу - мерило духовного восхождения. Красота, любовь и свобода
- не это ли понятные нашему разуму образы того, что называем мы
Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой? Я, впрочем, не стал бы,
Глеб, подобно вам утверждать, что мы открыли доказательство
бытия Божьего. Хотя, следует признать, что наше родное
советское искусство смогло поставить над красотой вполне
объективный эксперимент - аналогичный поставленному нашим
обществом над добром и рассуждениями Левина, вы все же никогда
не докажете тому крестьянину, что Ван Гог - это большее, чем
жирный гусь, а поэтому так же, как и любовь, красота всегда
останется доказательством лишь для отдельного человека, а не
для человечества в целом. И для каждого отдельного атеиста
всегда останется в запасе "теория мух". Но если я вас правильно
понял вчера, это ведь и был замысел нашей планеты -
бездоказательность иных миров, необходимость свободной веры.
Пусть так и будет. Может быть, в конце-концов каждому и дастся
по вере его.
- Никогда! - в ужасе вдруг вскочил Глеб. - Этого никогда
не будет! Две тысячи лет назад нам было сказано, что всех нас
любят, и все мы будем спасены. Я верю в это! И пусть тогда мне
дастся по вере моей! А иначе и я "верну свой билет".
Иван Сергеевич искренне рассмеялся почему-то. Затем
поднявшись вдруг, быстро и коротко обнял Глеба. И, кажется, сам
чуть смутился от этого.
- Удивительно, - пробормотал он, садясь на место, - как
всякий безоглядно верящий в Него, сам немного становится на
Него похож.
Глава 42. ВЕРА
Евгений Иванович уже спал. Он прилег опять минут двадцать
назад и, кажется, некоторое время пытался еще вслушиваться в
разговор, но потом глаза его закрылись, и теперь он тихонько
посапывал.
- Понимаете, Глеб, - продолжил Иван Сергеевич, - Дело в
том, что строгого доказательства духа - доказательства
одинаково объективного для всех - не может быть уже потому, что
доказательство само по себе - есть понятие нашего разума. А дух
недоступен для разума. Я бы даже сказал, что дух - это, в
некотором смысле, противоположность разума. Разумом так или
иначе могут познаваться лишь проявления духа в материи.
Например, закон кармы - то, что кажется нам непреложным
"законом духа" - есть, в действительности, лишь использование
духом законов материального мира, проявление его в материи для
нас. Дух непознаваем. Никому никогда не удастся описать в
словах, что в действительности происходит в душе человека от
красивой музыки, от настоящих стихов, перед картиной великого
художника. Можно описать лишь последствия этого уже в чувствах
- уже в разуме - уже в материи. Можно попытаться также
перевести красоту музыки, красоту живописи в красоту речи. Но
это будет уже иная красота. Дух непознаваем и, следовательно,
неописуем, поэтому духовный опыт не передается от поколения к
поколению. Он всегда остается лишь индивидуальным опытом
каждого человека. Настолько, насколько имею я право судить,
духовные прорывы - есть единственный доступный человеку способ
не познания, но приобщения к Высшему Духу. О прорывах таких
написано много и разное, но знает их лишь тот, кто пережил.
Почему и когда приходят они к человеку - неизвестно. Известно
только, что никогда не приходят они просто так. Они требуют
огромных усилий разума, воли. Ибо самое меньшее, что нужно для
них - забвение своих личных потребностей, забвение собственной
выгоды, отрешение от закона целесообразности, от бесконечного
сопоставления причин и следствий, в цепи которых живет человек
- уход от материального мира. Однако вот что будет, вероятно,
удивительно для вас, Глеб - в этой жизни человеку доступны
материальные прорывы. Более того, для достижения их в нашем
материальном мире от человека не требуется вовсе никаких
усилий. Для достижения их требуется лишь определенное сочетание
химических элементов в нашем мозгу.
- Что вы имеете в виду, Иван Сергеевич?
Гвоздев помолчал, кажется, вспоминая о чем-то.
- Я, пожалуй, расскажу вам одну историю из своей
биографии. Лет пятнадцать тому назад - в середине двадцатых -
полтора года пришлось мне проработать на раскопках в
Таджикистане. И совершенно неожиданно для себя я пристрастился
там к курению конопли и гашиша. Вам, конечно, не приходилось
пробовать их.
- Нет.
- И слава Богу.
Я был в то время уже довольно известным ученым. Смею
утверждать, что - неплохим ученым; смею утверждать, что - и
личностью - со вполне определенной ценностной шкалой. Я был уже
твердо верующим человеком. Я спокойно и трезво верил в единство
и целостность этого мира, совершенно не верил в дьявола -
понимал, что этот мир слишком сложен и гармоничен для того,
чтобы состоять из противоборствующих стихий. Я знал, что
духовное - более важно в нашей жизни, что для стремления к нему
от человека требуется много усилий. Но я знал, что и убегать от
