может найти либо ошибочный, либо правильный выход. Конечно, мы знаем, что
на результат грандиозного процесса индивидуальное решение повлиять не
может, но для тех десятилетий, а иногда двух-трех веков отдельные поступки
отнюдь не безразличны. Например, тот дурак, который выпустил в Австралию
пару кроликов, нарушил биологическое равновесие целого континента, а
Бертольд Шварц, открыв порох, дал возможность европейским королям
расправиться с феодалами.
Можно сказать, что порох был бы все равно открыт и применен, что для
глобальной истории техники дата его открытия не важна, но для людей XIV в.
она была сверхзначима, ибо от нее зависели судьбы и столиц, и замков, а тем
самым ---деревень. Короче говоря, зигзаги, даже недолговечные, оставляют на
теле человечества, да и всей биосферы, неизгладимые рубцы. Это нельзя
назвать ни хорошим, ни плохим, ибо это закономерность природы.
Само собой понятно, что делить зигзаги на прогрессивных и реакционные
бессмысленно. Если прогресс идет по ходу времени, как и этногенез, то конец
этногенеза - затухание и распад - надо считать явлением прогрессивным, что
логично, но противоречит общепринятому восприятию самого понятия прогресса.
Выход из этой контроверзы предлагает закон отрицания отрицания. Например,
на месте сгнившего дуба из опавших желудей появилась дубовая роща и стадо
кабанов, поедающих желуди.
Но это не зигзаг, а просто дискретность систем одного порядка, направление
же импульса, дающего зигзаг, будет перпендикулярно ходу развития. Поэтому
вопрос о прогрессивности или реакционности зигзагов неправомерен. Однако
общий интерес читающей публики именно к зигзагам истории оправдан. Число,
вернее, плотность зигзагов показывает уровень пассионарного напряжения
систем и характеризует их контакты на суперэтническом уровне. При
отрицательной комплиментарности в результате зигзагов образуются химерные
целостности, обычно нестойкие, а при положительной - слияние и образование
новых этносов, ничуть не более "прогрессивных", чем прежние. Поэтому сам
вопрос оценки, ныне именуемый аксиологией, здесь неуместен. Ученый вправе
только констатировать, что дело обстоит так, а не как бы ему хотелось.
Законы природы в одобрении не нуждаются.
Но, более того, "полоса свободы" не освобождает ни биологическую особь, ни
личность от природных воздействий. Специфика "свободы" только в том, что
человек может делать выбор между решением правильным или ошибочным, причем
в последнем случае его ожидает гибель. Значит, свобода выбора - отнюдь не
право на безответственность. Наоборот, это тяжелый моральный груз, ибо,
находясь в социуме, человек отвечает не только за себя и свое еще не
родившееся потомство, но и за свой коллектив, своих друзей, соплеменников,
наследие предков, благополучие потомков и, наконец, за идеи, формирующие
его культуру и даже идеалы, ради которых стоит жить и не жаль умереть.
Хорошо лягушке, которая, отложив икру, больше не вспоминает о потомстве, а
только ищет, где пожрать. Трудно павиану, охраняющему своих самок и
детенышей от леопардов. Но тяжелее всех людям: груз ответственности,
лежащий на них, столь тяжел, что его может облегчить только сознательный
отказ от совести, или, что то же, разрыв естественной связи с природой,
отказ от долга перед ней. Тогда он будет выбирать заведомо ошибочные
решения, например употреблять наркотики, или практиковать психологические
извращения, или убивать ради убийства, но тогда его существование будет
недолгим, не более двух-трех поколений, потому что природа отлучит его от
себя.
Этот способ использования права на выбор решения порождает антисистемы,
такие как катары, карматы, павликиане и им подобные. Они питаются той же
пассионарностью, что и этносы, меняя только доминанту, или знак образуемых
ими зигзагов.
Этническая история является, с одной стороны, функцией того или иного
этногенеза, начавшегося с пассионарного толчка, а с другой -
взаимопогашением энергии двух и более этносов при этническом контакте.
Характер взаимопогашения зависит опять от двух факторов: фаз контактирующих
этносов и комплиментарности - положительной или отрицательной.
За достаточно длинный отрезок времени устанавливается неустойчивое
равновесие между этнокультурными системами. Современники этих "тихих"
периодов считают их постоянными, а свою историю - устоявшейся. Когда же
новый взрыв этногенеза потрясает очередной регион и вызывает волну
причинно-следственных связей, они полагают, что в бурных событиях кто-то
виноват и, значит, нужно искать преступника.
Таким бурным периодом был для всего Евразийского континента XIII век, когда
крошечный сибирский народец вдруг произвел деяния, потрясшие все
цивилизованные государства - от Желтого моря до Средиземного. А потом, в
XIV в., этот этнос превратился в реликт, сколок с самого себя.
Для того чтобы понять это явление, необходимо рассмотреть, что ему
предшествовало, как оно закончилось и чем сменилось, учитывая в то же
время, что монголы были победителями. Тут уж потребуется индуктивный метод
и большая точность. Так, чередуя степени приближения, можно обнаружить
желанную цель - непротиворечивую версию.
188. СИЛА ПРЕДВЗЯТОСТИ
В.И. Вернадский, открывший биохимическую энергию живого вещества биосферы,
отметил еще один феномен, как бы энергию с обратным знаком - "разум",
точнее "мысль", которая, не являясь формой энергии, тем не менее производит
действия, как будто ей отвечающие*15. Производит-то производит, но какова
совершаемая ею работа? Что она создает? И наконец, каково ее соотношение с
уровнем пассионарного напряжения системы, в которой она проявляется?
Ответить на это можно только с помощью этнологии, оперирующей понятиями
суперэтносов и их контактов при изучении законченных процессов этнической
истории, например того, каким является коллизия XIII в., когда
романо-германский католический суперэтнос, находившийся в акматической
фазе, стремился подавить ортодоксальное православие - Византию и Русь,
инерция развития коих иссякла. Попытка крестоносцев создать Латинскую
империю на месте Византии провалилась через год. Папские призывы подавить
русских схизматиков были еще менее успешны, но в принятом нами аспекте
важны не результаты, которые часто зависят от исторических случайностей, а
тенденция деятельности, или доминанта выхода свободной энергии. А здесь она
была выражена крайне отчетливо: папа призывал католиков к крестовому походу
против литовцев, русских и татар, руководствуясь не материальными расчетами
и поисками выгод, которые легче было обрести в Тунисе и Андалузии, а
чувством отрицательной комплиментарности к соседним культурам. А найти
предлог для желанной войны всегда легко. Надо лишь выдвинуть свой тезис и
заставить людей принимать его без критики. А дальше все покатится по
инерции. И покатилось!
В XIII в. западноевропейская географическая наука, имевшая в то время
громадное практическое значение, представляла бушующий фонтан мифов,
легенд, безудержной фантазии и сознательной лжи. Это был доступный в то
время уровень науки, которая базировалась не на опыте и наблюдении, а на
деятельности свободной мысли, питаемой легковерием народных масс и высших
сословий*16.
Одна басня о царстве пресвитера Иоанна унесла в небытие несколько тысяч
французов и немцев, пошедших во второй крестовый поход навстречу мнимому
союзнику*17. А когда христианский союзник действительно появился из глубин
Азии, была сознательно дана очередная дезинформация. Но эта ложь,
произведение разума, стала привычной, т.е. стала фактором, формирующим
стереотип поведения, и в этом качестве дожила до нашего времени. Предвзятое
мнение превратилось в переходящую ошибку, исправить которую средневековая
наука была бессильна*18.
Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и переходящих ошибок.
Заслуга науки в том, что она часто вскрывает застарелые предубеждения,
никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Чтобы
опровергнуть ложное суждение, нужно вскрыть его корни.
Наши предки, жившие на Московской Руси и в Российской империи начала XVIII
в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи - татары,
мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты - такие же люди, как и
тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной
исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что,
например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями
руководили потомки черемисов - Шереметевы и татар - Кутузов.
В странах же Западной Европы предубеждение против неевропейских народов
родилось давно. Считалось, что азиатская степь, которую многие географы
начинали от Венгрии, другие - от Карпат, - обиталище дикости, варварства,
свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами
XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и
политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии
крайне поверхностное и часто превратное представление. Все же это их не
смущало, и их взглядов не опровергали французские или немецкие
путешественники, побывавшие в городах Передней Азии или Индии и Китая.
К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской
культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия
входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды.
Эта концепция была по-своему логична, но отнюдь не верна.
В XVIII в. юные русские петиметры, возвращаясь из Франции, где они не
столько постигали науки, сколько выучивали готовые концепции, восприняли и
принесли домой концепцию идентичности русских и татар как восточных
варваров. В России они сумели преподнести это мнение своим современникам
как само собой разумеющуюся точку зрения на историю.
Это лжеучение заразило даже А.С. Пушкина. Он написал: "России определено
было высокое предназначение. Ее необозримые равнины поглотили силу монголов
и остановили нашествие на самом краю Европы: варвары не осмелились оставить
у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока".
А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения
Европой? В XIX в. всеми учеными и публицистами предполагалось, что из Азии
пришли неисчислимые полчища, давившие все на своем пути численностью.
Теперь-то мы знаем, что монголов было около 600 тыс. человек, а армия их
составляла всего 130-140 тыс. всадников, воевавших на трех фронтах: в Китае
и Корее, в Средней Азии и Иране и в половецких степях. В это время на Руси
жило около 6 млн. жителей, а в Польше и Литве - 1,6 млн. В Поволжье жило
тогда не более 700 тыс. жителей, а в степи между Доном и Карпатами - 500
тыс. В это время население Франции приближалось к 20 млн. Столько же в
Италии, Германии, а в Англии - 3 млн. жителей.
В XIII в. опасность для Европы - полуострова, защищенного со всех сторон, -
была скорее психологической, чем реальной. Но публицисты и мыслители
XVIII-XIX вв. фантазировали о предмете, который занимал их, но которого они
не знали.
Главное же в другом. Зачем было русским людям XIII- XIV вв., ради каких
общих интересов, защищать немецких феодалов, ганзейских бюргеров,
итальянских прелатов и французских рыцарей, которые неуклонно наступали на
Русь, либо истребляя, либо закабаляя "схизматиков греческого обряда",
которых они не считали за подлинных христиан? Поистине теория спасения
Русью Европы была непонятным ослеплением, к несчастью, не изжитым до сих
пор.
Корни болезни, которую мы называем монголофобией, следует искать в том же
XIII в., когда и происходили войны монголов. Могут возразить, что
европейцы, а до них римляне и греки и раньше недолюбливали степных варваров
- скифов, гуннов. Но раз речь идет о монголах, а не о гуннах,
туркменах-сельджуках и даже туарегах Сахары, которые на время завоевали
большую часть Испании, то причины монголофобии надо искать именно в XIII в.
Ибо до этого времени о монголах не было слышно и их не было на исторической
