перевернулся в ушах; стремясь в рот, в глаза, он прижал шарф к
разгоряченному лицу девушки; отсверкали полуночные огни города, сменясь
тьмой отлогих холмов, и Джесси стала спокойнее. Движение облегчало ее;
уверенность мелькающего в пространстве автомобиля заражала и ее
уверенностью, что скоро наступит отдых.,
Она думала только о письме, о Моргиане - бессильно и страстно, как стучат
в дверь, призывая на помощь, но не слыша утешающего движения. Иногда с
зеленой дороги выбегал страх, хватая ее руки, которые она тоскливо кутала в
шарф, и снова отлетая в холмы, подобно тени придорожной оливы, опрокинутой
светом фонарей. Слова "вы отравлены" не оставляли Джесси; они мчались среди
холмов, вздрагивали в ее дыхании; где-то в углу, возле ее ног, эти слова
стучали и торопились, как шарф, терлись о ее лицо, смешанные с ветром и
тьмой.
Джесси очнулась; казалось ей, что в этом неописуемом состоянии
она уже видела Моргиану, но не могла представить ни сказанного сестрой,
ни что сказала сама. Они как будто уже расстались, и Джесси возвращалась в
город. Как только она это представила, никакими усилиями сознания Джесси не
могла вызвать представления, что едет из города. Направление перевернулось.
Лишь когда мелькнули сияющие дома Каменного подъема и дорога, при новом
возбуждении машины, пошла вверх, истинное направление стало в ее уме на свое
место. Через несколько минут по обрыву, огражденному стеной, автомобиль
выехал на ровное место и устремился к единственному огню дома, тотчас
пропавшему за крышей жилища Гобсона. "Огонь есть, Моргиана еще не спит", -
подумала Джесси.
Машина качнулась, остановилась; но изнуренная девушка несколько мгновений
еще мчалась - внутри себя - по инерции чувств движения. Она сошла, уплатила
деньги и, сказав: "Возвращайтесь, я более не поеду", позвонила у ворот. Уже
лаяла подбежавшая из глубины двора собака. Шум у ворот, лай и звонок
разбудили Гобсона. Он открыл окно, выглянул и, увидев женскую фигуру, не
сразу узнал Джесси.
- Гобсон, впустите меня! - крикнула девушка. - Сестра дома? С великим
удивлением поняв, что приехала Джесси, Гобсон кинулся со всех ног открывать.
Он едва успел надеть туфли и пальто, но и в пальто чувствовал свежесть ночи;
еще более удивился он легкой одежде Джесси и ее плохому виду. Не решаясь
ничего спрашивать, он впустил девушку и пошел сзади ее к подъезду, твердя:
- В спальне виден свет, а Нетти, наверное, уже спит; пожалуйте, да
скорее, а то простудитесь; воздух здесь резкий.
Они подошли к подъезду; тогда, оставив Джесси, Гобсон обошел угол дома и
постучал в окно горничной. За стеклом начала кидаться белая тень; скоро, с
переполохом в лице, Нетти открыла дверь; приветствуемая ее тревожными
восклицаниями, Джесси вступила в переднюю.
- Моргиана спит?! Разбудите сестру, - сказала Джесси, пройдя в первую
комнату, откуда наверх шла лестница.
Гобсон удалился, горничная занесла уже ногу на ступеньку лестницы, но
отступила, - сверху спускалась Моргиана, вполне одетая и еще не ложившаяся.
Она слышала, как рокотал и остановился автомобиль; не узнала, а потом, с
озлоблением и трусливой дурнотой в сердце, узнала голос Джесси, и все
метнулось в ней, так как она почувствовала занесенный удар; не зная, ни в
чем он, ни что случилось, Моргиана обмерла, когда, приоткрыв дверь,
расслышала слова Джесси "разбудите {ее}" внутри дома. Тогда только, крепко
зажмурясь и с болью вздохнув несколько раз так глубоко, что смирила
отчаянное сердцебиение, она пошла вниз, готовая принять всякий удар.
Еще на лестнице Моргиана остановилась и нагнулась, всматриваясь в лицо
сестры. Джесси бросилась к ней; не удержав слез и смеясь со страхом в
глазах, она схватила ее руки, слабо таща сестру вниз и твердя:
- Я виновата, Мори, я ужасно виновата; я приехала, чтобы ты простила
меня! Я буду у тебя ночевать!
- Нетти, вы более не нужны, - сказала Моргиана горничной, - идите.
Джесси, ты помешалась? - спросила она, когда горничная закрыла за собой
дверь.
- Я помешалась. Меня помешало письмо. "Лгать", - подумала Моргиана,
догадываясь уже о том, что предстоит ей.
- Хорошо, письмо, однако пройдем в столовую. Ты совершенно больна; твой
вид ужасен. Кто отпустил тебя?
- Ах, теперь все хорошо! - вскричала Джесси, идя за ней. - Но ты накажи
меня! О, как я измучилась как настрадалась я за эти часы! На письмо, на,
возьми и прочти, и догадайся, кто мог написать так!
В небольшой комнате, куда они вошли, Джесси прилегла на диван, затем
приподнялась и подперла рукой голову. Моргиана прочитала письмо, медленно
ходя перед глазами сестры, и поняла, что Гервак жива. "Да, лгать", - сказала
она себе, но ее лицо отказалось лгать в эту минуту; оно стало белым и диким.
Не владея собой, Моргиана скомкала письмо; растерявшись, она стала
перекладывать его из руки в руку; наконец, сунула в карман юбки. В этот
момент, по ее лживым и упорным глазам, девушка узнала всю правду. Зная ее
теперь, она не могла верить; знала и не верила.
- Отдай мне письмо! - вскричала Джесси, протягивая руку. - Отдай письмо,
Моргиана! Я должна умереть с ним!
- Что ты кричишь? - угрожающе шепнула Моргиана. - Можно подумать, что я
изверг. А! Ты не разорвала с негодованием злое письмо; ты поверила, спешила
оскорбить меня?! Письмо написал подлец; кто он? как я могу знать?!
- Моргиана, немедленно говори!
- Не кричи. Если ты больна, оставайся здесь, но не терзай меня. Я не
позволю тебе кричать.
- Моргиана, я требую, чтобы ты села и говорила. Помни, что мне худо!
Говори просто и ласково, как с сестрой!
- Хорошо. Что я могу сказать?
- Тогда верни письмо.
- Нет!
- Скажи правду, Мори, родная моя!
- Я - правда. Я - сама правда перед тобой!
- Сестра, ты видишь, что я больна; я уже не отвечаю за мысли свои! Сядь,
поговорим с доброй душой! Кто же мог так подшутить?
- Зачем ты притворяешься? Ты не веришь письму. Скажи: веришь или не
веришь?
- Да, я еще не знала, что ты такая, - сказала Джесси. - Не говори так
жестоко; мне страшно от твоих слов!
Моргиана вынула из кармана письмо и быстро, но старательно разорвала его
на мелкие клочки, которые кинула за решетку камина.
- Вот мой ответ, - заявила Моргиана. - Иди наверх и ложись. Но ты
сделаешь лучше, если немедленно покинешь мой дом. Я дам тебе свой
автомобиль.
Джесси тупо следила за ее движениями.
- Хорошо, - сказала она, вставая и пересаживаясь близко к сестре, прямо
против нее. - Я узнаю правду простым путем. Завтра же я буду просить лицо,
приславшее письмо, явиться ко мне, ничего не опасаясь. Тогда мне скажут, в
чем дело!
- Джесси, ты не сделаешь так, потому что это мерзость!
- Нет, это не мерзость! Ведь я отравлена, понимаешь ты или нет? Не бывает
таких болезней, не может быть!
- Не кричи! Говори тише!
- Мори! Сними же этот ужас! - вскричала Джесси, плача навзрыд. - Неужели
ты - палач мой?
- Конечно, нет, - сказала Моргиана, и ее осенила ложь, в которой выгоднее
было запутаться, чем сказать истину. - Письмо, полученное тобой, - новое
преступление.
- Значит, меня все-таки опоили?
- Мучительно тяжело мне, Джесси, но я вынуждена признаться. Ты знаешь,
что я живу очень серой, совершенно ограниченной жизнью. Ты слушаешь?
- Я слушаю, говори!
Джесси смотрела на нее с надеждой и страхом.
- Я наказана за свои фантазии, - продолжала Моргиана, вставая и
расхаживая по комнате, чтобы не видеть глаз девушки. - Я купила у одного
человека, - адрес и фамилию которого могу сказать, если хочешь, - особое
средство, обладающее, по его словам, способностью вызывать отчетливые,
красивые сны. Так он сказал. У меня нет жизни, и я хотела испытать сны. В
этом тяжело признаться, но это так.
Расстроенный ум Джесси изнемогал, стараясь отозваться доверием на всякое
объясняющее слово Моргиана говорила неровно: то с излишней силой, то трудно
и с остановками. Но Джесси не следила за тем; ей было важно, {что} она
скажет.
- Тебе тяжело? - спросила Моргиана, ловя в дыму лжи подобие странной
правды, очертания, напоминающие действительность. - Я сокращу рассказ; ты
приляжешь, я отвезу тебя домой и вызову твоего врача. Но... что я хотела
сказать? Да, я тайно от тебя дала тебе принять несколько капель.
- Купила себе, а дала мне!
- Да!
- Почему?
- Я хотела узнать действие.
- Действие ты могла узнать на себе.
- Джесси, я знаю, как ты любишь рассказывать сны и как они у тебя
интересны. Не всегда можно дать себе отчет в подобных вещах. Не могла же я
думать об опасности для тебя! И вот я вижу, что попала в руки преступников,
которые продали мне что-то вредное под видом наркотика, с целью вымогать
потом деньги.
- Моргиана, этого не может быть. Неужели они, или кто там, будут
шантажировать меня, пострадавшую? Ведь ты должна была пить эту... это - как
ты говоришь - особое средство для снов. Никто не знал, что тебе придет в
голову поднести его мне! А затем, - какой расчет дать отравлять {тебе}?
- Как я могу знать, в чем тут был расчет? Ты молода, испугана; платишь
бешеные деньги за противоядие; боишься семейного скандала, - вот, может
быть, почему?! Так же, как ты, я теряю соображение, стараюсь понять. Может
быть, яд был дан по ошибке, а затем явилось намерение получить выгоду.
Джесси молчала, склонив голову и положив вытянутые руки на стол. Ее
ресницы дрожали, блестя слезами.
- Это случилось в то утро?
- В какое утро?
- Когда ты пришла ко мне говорить с Флетчером. Осторожность изменила
Моргиане. Моргиана ответила утвердительно, когда следовало сказать, что
подмешала яд в питье вечером
накануне.
- Разве человек видит сны днем? - спросила Джесси тоном печального
торжества, открывая глаза и решительно вытирая их. - Моргиана, ты лжешь!
Теперь я не могу тебе верить, и, может быть, хорошо, что ты выдумала эту
историю с красивыми снами. Благодаря ей, слушая тебя, я хоть немного
привыкла к мысли, что ты, моя сестра - чудовище! За что же ты погубила
меня?
- Успокойся, Джесси, - сказала Моргиана с нервным, непроизвольным смехом,
- я дала тебе это лекарство утром, потому что мне были даны разные
наставления. Днем должны были быть грезы наяву, подобные снам.
- Такие же красивые, как то, что ты сделала? Зачем, дав мне отраву, ты
тотчас уехала?
- Тебе худо, Джесси!? Позволь, я помогу тебе лечь.
- Не тронь! Не касайся меня! Я лягу сама.
Джесси подошла к дивану и прилегла, почти свалилась, с помутневшим лицом.
Силы оставили ее, и она подумала, что теперь умирает. "Оленя ранили
стрелой"... вспомнила Моргиана. Возбуждение ее и потрясение собственной
ложью перед лицом погибающей были так остры, что она продолжала говорить
тихо и настойчиво:
- Я ничего не сделала, ничего. Но сны я хотела видеть; я, Джесси, имею
право на сны. Во сне я могла быть ничем не хуже других: стройная, веселая,
красивая я должна была быть во сне. Ведь это меня мучит, Джесси; ты не
можешь понять, как тягостно смотреть на других, которыми все восхищаются,
которым бросают цветы и поют песни! Мне больно, но я должна это сказать, так
как я хотела жизнь заменить сном. Старая жаба хотела видеть себя розой; она
сделала глупость. Только глупость, Джесси, ничего больше. Теперь ты все
знаешь. Ты добра и простишь меня; но ведь скоро ты будешь здорова! Я поеду
завтра же, и я добьюсь противоядия от этих мерзавцев или признания, чем ты
отравлена, чтобы привлечь к этому делу врача, на которого можно положиться,
что он не разгласит печальную ошибку твоей сестры.
