Следователь положил портфель на больничный стол и, придвинув табурет, сел,
приготовляя механическое перо. Это был плотный, коренастый человек с
ускользающим взглядом серых глаз, иногда полуприкрытых, иногда раскрытых
широко, ярко и устремленных с вызывающей силой, рассчитанной на смущение.
Таким приемом следователь как бы хотел сказать: "Запирательство бесполезно.
Смотреть так, прямо и строго, могу только я, прозревающий всякое движение
мысли". Среди утех, доставляемых себе специалистами разного рода, немалую
роль играет прием позы - забава, нужная им как в целях самоуважения, так и
из эстетических побуждений; все это большей частью невинно, однако в
обстановке допроса для умного заключенного путем токов, излучаемых мелочами,
дает часто указание, как надо себя вести.
Напряженный разговор звучит естественнее всего, если испытуемое лицо
занято чем-либо посторонним допросу. Давенант взял кружку с молоком, стал
есть хлеб и пить молоко, в то же время отвечая чиновнику.
- Приступим к допросу, - начал следователь, занося перо над бумагой и
смотря на руку с кружкой. - Отвечайте, ничего не скрывая, не старайтесь
замять какое-нибудь обстоятельство. Если виновны, немедленно сознайтесь во
всем, этим вы облегчите вашу участь. Как вас зовут?
- Джемс Гантрей.
- Возраст?
- Двадцать шесть лет.
- Ваша профессия? Контрабандист?
- Вы ошибаетесь. Я не контрабандист. Следователь значительно посмотрел на
Тиррея, схватил пальцами подбородок, напрягся и, неожиданно встав,
приблизился к двери на носках. Затем он кивнул сам себе, успокоенно двинул
рукой и вернулся с улыбкой.
- Никто не подслушивает, - сказал следователь, усаживаясь и приветливо
взглядывая на удивленного Давенанта. - Не бойтесь меня. Я - член вашей
организации. Изложите самым подробным образом историю стычки, чтобы я имел
возможность взвесить улики, выдвигаемые таможней, и, вместе с вами, обсудить
характер защиты.
- Откровенность за откровенность, - сказал Давенант. - Вы - не
следователь, а я - не контрабандист; кроме того, у меня в руках даже не было
оружия, когда пограничники захватили "Медведицу".
- Вы не стреляли?
- Конечно. Я не умею стрелять.
- Странно, что вы не верите моим словам, - сказал следователь. - Время
идет, и Тергенс прямо поручил мне помочь вам.
- Ладно, - печально рассмеялся Давенант, - забудем о плохой игре. Прошу
вас, продолжайте допрос.
Следователь прищурился, усмехнувшись надменно и самолюбиво, как плохой
артист, ставящий свое мнение о себе выше толпы, и переменил тон.
- Заключенный, именующий себя "Джемс Гантрей", вы обвиняетесь в
вооруженном сопротивлении таможенному надзору, следствием чего было
нанесение смертельных огнестрельных ранений следующим должностным лицам...
Он перечислил убитых, приводя имя каждого, затем продолжал:
- Кроме того, вы обвиняетесь в провозе контрабанды и в попытке
реализовать груз на территории порта, состоящей под охраной и действием
законов военного времени, что подлежит компетенции и разбирательству
военного суда в городе Покете. Признаете ли вы себя виновным?
При упоминании о военном суде Давенант понял, что ему угрожает смертная
казнь. Опасаясь Ван-Конета, он решил утаить истину и раскрыть ее только на
суде, что, по его мнению, привело бы к пересмотру дела относительно него;
теперь было преждевременно говорить о происшествиях в "Суше и море".
Несколько подумав, Давенант ответил следователю так, чтобы заручиться
расположением суда в свою пользу:
- Потребуется немного арифметики. Я не отрицаю, что стрелял, не отрицаю,
что был на судне "Медведица", хотя по причинам, не относящимся к
контрабанде. Я стрелял... У меня было семь патронов в револьвере и девять
винтовочных патронов; я знаю это потому, что, взяв винтовку Утлендера,
немедленно зарядил магазин, вмещающий, как вам известно, девять патронов, -
их мне дал сосед по лодке. Итак, я помню, что бросил один оставшийся патрон
в воду, - он мне мешал. Таким образом, девять и семь - ровно шестнадцать. Я
могу взять на свою ответственность шестнадцать таможенников, но никак не
двадцать четыре.
- По-видимому, вы хороший стрелок, - заметил следователь, оканчивая
записывать показания. - Что было причиной вашего участия в вооруженном
столкновении?
Давенант ничего не ответил.
- Теперь объясните, - сказал следователь, весьма довольный точностью
ответа о стрельбе, - объясните, какие причины заставили вас присоединиться к
контрабандистам?
- Об этом я скажу на суде.
Следователь попытался выведать причины отказа говорить, но Давенант
решительно воспротивился и только прибавил:
- На суде станет известно, почему я не могу сказать ничего об этом
теперь.
Чиновник окончил допрос. Давенант подписал свои признания, и следователь
удалился, чрезвычайно заинтересованный личностью арестанта, так не похожего
ни на контрабандиста, ни на преступника.
Надзиратель, выпустивший следователя, запер камеру, но через несколько
минут опять вставил в замок ключ и, сунув Тиррею небольшой сверток, сказал:
- Курите в форточку.
Он поспешно вышел, отрицательно качая головой в знак, что некогда
говорить. Тиррей увидел пять фунтов денег, трубку и горсть табаку. Спрятав
под подушку табак, он отвинтил мундштук. В канале ствола была всунута
записка от Тергенса: "Держитесь, начал осматриваться, сделаем, что будет
возможно. Торг."
Глава VII
С наступлением ночи лавочник закрыл дверь изнутри на болт, после чего
вышел черным ходом через маленький двор, загроможденный пустыми ящиками и
бочонками, и повесил на дверь снаружи замок, но не повернул ключа. К
лавочнику подошел высокий человек в соломенной шляпе и накинутом на плечи
коломянковом пиджаке. Из-за кожаного пояса этого человека торчала медная
рукоятка ножа. Человек был худой, рябой, с суровым взглядом и в отличном
расположении духа, так как выпил уже две бутылки местного желтого вина у
инфернальной женщины по имени Катрин Рыжая, жившей неподалеку; теперь он
хотел угостить Катрин на свой счет.
- Дядюшка Стомадор, - сказал контрабандист, нежно почесывая лавочника за
ухом, а затем бесцеремонно кладя локоть ему на плечо и подбоченясь, как
делал это в сценах с Катрин, - повремените считать кассу.
- От вас невыносимо пахнет луком, Ботредж. Отойдите без поцелуев.
- Что? А как мне быть, если я роковым образом люблю лук! - возразил
Ботредж, однако освободил плечо Стомадора. - У вас найдется для меня лук и
две бутылки перцовки? Луком я ее закусываю.
- А не пора ли спать? - в раздумье спросил лавочник. - Еще я думал
переварить варенье, которое засахарилось.
- Нет, старый отравитель, спать вредно. Войдем, я выпью с вами. Клянусь
этим зданием, что напротив вашей лавки, и душой бедняги Тергенса, - мне
нравится ваше таинственное, широкое лицо.
Стомадор взглянул на Ботреджа, трогательно улыбнулся, как улыбаются люди,
любящие выпить в компании, если подвернется случай, и решительно щелкнул
ключом.
- Зайдем со двора, - сказал Стомадор. - Вас, верно, ждет Катрин?
- Подождет, - ответил Ботредж, следуя за Стома-дором через проход среди
ящиков к светящейся дверной щели. - У меня с Катрин прочные отношения.
Приятно выпить с мужчиной, особенно с таким умным человеком, как вы.
Они вошли под низкий потолок задней комнаты лавки, где Стомадор жил. В
ногах кровати стоял стол, накрытый клеенкой; несколько тяжелых стульев,
ружье на стене, мешки в углах, ящики с конфетами и макаронами у стены и
старинная картина, изображающая охоту на тигра, составляли обстановку этого
полусарая, неровно мощенного плитами желтого кирпича.
- Но только, - предупредил Стомадор, - луком закусывать я запрещаю: очень
воняет. Найдем что-нибудь получше.
Лавочник пошел в темную лавку и вернулся оттуда, ударившись головой о
притолоку, с двумя бутылками красной перцовки, коробкой сушеной рыбы и
тминным хлебцем; затем, сложив принесенное на стол, вынул из стенного
шкафчика нож, два узких стакана с толстым дном и сел против Ботреджа, дымя
первосортной сигарой, каких много покупал за небольшие деньги у своих
приятелей контрабандистов.
Красный с голубыми кружочками платок, которым Стомадор имел привычку
обвязывать дома голову, одним утлом свешивался на ухо, придавая широкому,
бледному от духоты лицу старика розовый оттенок. Серые глаза, толстые, с
лукавым выражением губы, круглый, двойной подбородок и тупой нос составляли,
в общем, внешность дородного монаха, как на картинах, где монах сидит около
бочки с кружкой пива. Передник, завязанный под мышками, засученные рукава
серой блузы, короткие темные штаны и кожаные туфли - все было уместно на
Стомадоре, все - кстати его лицу. Единственно огромные кулаки этого человека
казались отдельными голыми существами, по причине своей величины. Стомадор
говорил громко, чуть хрипловато, договаривая фразу до конца, как заклятие, и
не путал слов.
Когда первые два стаканчика пролились в разинутые белозубые рты, Стомадор
пожевал рыбку и заявил:
- Если бы вы знали, Ботредж, как я жалею, что не сделался
контрабандистом! Такой промысел мне по душе, клянусь ростбифом и подливкой
из шампиньонов!
- Да, у нас бывают удачные дни, - ответил, старательно очищая рыбку,
Ботредж, - зато как пойдут несчастья, тогда дело дрянь. Вот хотя бы с
"Медведицей". Семь человек убито, остальные сидят против вашей лавки и
рассуждают сами с собой: родит в день суда жена военного прокурора или это
дело затянется. Говорят, всякий такой счастливый отец ходит на цыпочках -
добрый и всем шепчет: "Агу!" Я не знаю, я отцом не был.
- Действительно, с "Медведицей" у вас крах. Я слышал, что какой-то
человек, который ехал на "Медведице" из Гертона, перестрелял чуть ли не всю
таможню.
- Да, также и сам он ранен, но не опасно. Это - знаете кто? Чужой.
Содержатель гостиницы на Тахенбакской дороге. Джемс Гравелот.
Стомадор от удивления повалился грудью на край стола. Стол двинулся и
толкнул Ботреджа, который удивленно отставил свой стул.
- Как это вы красиво скакнули! - произнес Ботредж, придерживая
закачавшуюся бутылку.
- Джемс Гравелот?! - вскричал Стомадор. - Бледный, лет семнадцати,
похожий на серьезную девочку? Клянусь громом и ромом, ваш ответ нужен мне
раньше, чем вы прожуете рыбку!
- Если бы я не знал Гравелота, - возразил опешивший Ботредж, - то я
подумал бы, что у Гравелота есть сын. С какой стороны он похож на девочку?
Можете вы мне сказать? Или не можете? Позвольте спросить: могут быть у
девочки усы в четыре дюйма длины, цвета сырой пеньки?
- Вы правы! - закричал Стомадор. - Я забыл, что прошло девять лет. "Суша
и море"?
- Да, ведь я в ней бывал.
- Ботредж, - сказал после напряженного раздумья взволнованный Стомадор, -
хотя мы недавно знакомы, но если у вас есть память на кой-какие одолжения с
моей стороны, вашей Катрин сегодня придется ждать вас дольше, чем всегда.
Он налил, в помощь соображению, по стакану перцовки себе и
контрабандисту, который, отхлебнув, спросил:
- Вы тревожитесь?
- Я отдам лавку, отдам доход, какой получил с тюрьмы, сам, наконец, готов
сесть в тюрьму, - сказал Стомадор, - если за эти мои жертвы Гравелот будет
спасен. Как впутался он в ваши дела?
- Это мне неизвестно, а впрочем, можно узнать. Что вас подхлестнуло,
отец?
- Я всегда ожидаю всяких таких вещей, - таинственно сказал Стомадор. - Я
жду их. Я ждал их на Тахенбакской дороге и ждал здесь. Не думаете ли вы, что
я купил эту лавчонку ради одной наживы?
