рекламы, Кишлот попал на "жилу", как обещал это в припадке зависти
Давенанту; секрет обогащения Кишлота заключался в покупке больших партий
бракованного товара за полцены и продаже его по стоимости нормальной обуви.
Незначительный брак, очевидный специалисту, сходил у простого покупателя,
если он замечал его, за случайность; при жалобах Кишлот охотно обменивал
бракованное изделие на безупречное, но жалоб было мало, а товару много.
Кишлот располнел, выучился играть на механическом пианино и сватался к
одной веселой вдове, имеющей собственный дом.
- Орт Галеран? - спросил Кишлот Стомадора, когда узнал о цели визита. -
Его адрес известен в кафе "Понч". Там я встретился с ним, но ко мне он уж
давненько не заходил.
- Главное было мне - найти вас, - сказал Стомадор. - Я провел на Пыльной
улице часа два, расспрашивая в домах и на углах, я устал, сел в пивной и
взял газету. Тут я увидел, как я глуп. Среди объявлений на видном месте
означен ваш магазин: "Лучший магазин готовой обуви "Крылья Меркурия" - Адам
Кишлот". Итак, я пойду в "Понч".
- Мы помещаем объявления два раза в неделю, - добродушно сказал Кишлот.
Он помолчал. - Вы знаете Галерана?
- Нет. Но один человек, мой друг, знает его и хочет разыскать.
Поблагодарив, Стомадор оставил Кишлота и приказал шоферу таксомотора
ехать в кафе "Понч".
Вскоре вошел он в прохладное помещение со столиками из малахита,
отделанное красным деревом. Среди газет и дамских шляп Стомадор пробрался к
буфету, где первый же служащий на его вопрос о Галеране, лишь чуть поискав
глазами, указал высокого человека с белой головой, который сидел около
зеркала. Брови Галерана были еще черны, но шея сделалась жилистой, волосы на
голове поседели, а в глазах и складках рта светилось терпеливое доживание
жизни, свойственное одиноким под старость людям. Галеран пил черный кофе и
читал книгу. Возле его столика был свободный стул.
Стомадор отвесил медленный поклон и попросил разрешения занять стул.
Галеран молча кивнул ему. Стомадор сел и начал пристально смотреть на соседа
по столику, который, пожав плечами, возобновил чтение. Чувствуя взгляд, он
поднял голову и, заметив, что грузный незнакомец смотрит на него,
таинственно и выжидательно улыбаясь, спросил:
- Вы что-нибудь мне сказали?
- Еще нет, но скажу, - тихо заговорил Стомадор. - Вы ли - Орт Галеран?
- Без сомнения.
- Так слушайте: в здешней тюрьме сидит Джемс Гравелот, которому, когда он
был еще мальчиком, девять лет назад, я подарил гиблую, за худостью дел,
гостиницу на Тахенбакской дороге, милях в сорока от Гертона. Правильнее
говоря, я бросил ее. Гравелот удержался. Ему помогло открытие рудников. Не
знаю, как и почему, только он недавно плыл в Покет на шхуне контрабандистов
и был захвачен после драки со всеми, кто остался в живых. Сегодня ночью
удалось достать от него записку, которую извольте прочесть.
Галеран с сомнением поднес бумажку к глазам, но лишь прочел о золотой
монете, взятой на игру у Да-венанта, как страшно оживился, даже покраснел от
волнения.
- Боже мой! Да ведь это Тиррей! - сказал он самому себе. - Кто вы,
дорогой друг?
- Том Стомадор, к вашим услугам. У меня лавка против тюрьмы.
- Черт возьми! Рассказывайте подробно! Когда-то я очень хорошо знал Дав
... Гравелота.
Стомадор немного мог прибавить к первоначальному объяснению; он рассказал
встречу с юношей, описал его отрепанный вид, наружность, но было видно, что
он навсегда запомнил то соединение простоты, решительности и беззащитности,
каким являлся Тиррей, также памятный Галерану, в особенности после его
исчезновения, причины которого скоро выяснились, как только Франк Давенант
явился к Кишлоту и стал ораторствовать в циническом духе, жалуясь, что сын
бросил его. Пока Давенант мучился, пытаясь утолить жадность отца, Галеран в
эти дни выиграл в Лиссе, при никогда не бывалом, исключительном везении,
пятнадцать тысяч фунтов, и четвертая часть этой суммы приходилась на долю
мальчика, ушедшего пешком от нечистоты, так неожиданно замаравшей светлую
дверь, уже приоткрывшуюся его жадной душе.
Разъяснив Галерану, что подробные сведения о своих обстоятельствах
Гравелот может дать лишь через несколько дней, когда надзиратель Факрегед
примет суточное дежурство по лазарету, Стомадор отправился домой, записав
адрес Галерана, который уже семь лет владел белым одноэтажным домом в десяти
милях от Покета. Дом начинал собой ряд береговых дач, разбросанных по
уступам скал среди пропастей и садов. Эти гнезда солнечно-морской тишины
имели сообщение с городом посредством дорог - шоссейной и одноколейной
железной. В доме Галерана жили, кроме него, шофер Груббе и девушка Тирса,
сестра шофера, исполняющая обязанности прислуги и экономки.
Галеран жил в четырех комнатах, обставленных так просто, как это умеют
делать любители отчетливой линии в рисунке и мелодии в музыке. Тонкое белье,
электрические лампы с зелеными колпаками, фаянс с синим узором, гнутая
мебель, прекрасное собрание цветных гравюр, а также обилие многолетних
цветущих растений и, общий для всех комнат, тонкий французский ковер,
голубой узор которого отражался в стеклах книжных шкафов, - вот все, что,
озаренное солнцем через большие окна, тихо блестело в доме. Галерана никто
не посещал. К пятидесяти годам его натура выработала своеобразный
антитоксин, мешающий приближаться к нему иначе, как только в нейтральных
местах, каковы - улица, кафе, клуб. Он не презирал, не ненавидел людей, но
любил их как людей в книгах. Тиррей был исключением. Тревожно и горячо
вспомнил о нем Галеран. В нем он узнавал свою молодость; но его спасал
холодок, подобный холодку мятой лепешки, нагоняющий размышление.
Галеран неделями сидел дома, разводя пчел, читая или занимаясь рыбной
ловлей с парусной лодки, и неделями жил в покетской гостинице "Роза и
слива", играя поочередно то на бильярде, то в карты.
Выигрыш Тиррея - три с половиной тысячи фунтов, положенные на текущий
счет, образовали сумму в шесть тысяч, и ни разу Галеран не коснулся этих
денег.
Он ждал, что мальчик придет и поблагодарит его.
Тиррей пришел. Теперь следовало ему помочь.
Глава IX
Меж тем ноге Давенанта стало хуже; после временного облегчения коленный
сустав распух, нога отяжелела, и больной мог только садиться, хотя ему это
было запрещено. Если же он изредка вставал, чтобы курить, то сильно рискуя,
против запрещений врача. Врач Добль, которому безотчетно нравился Давенант,
никак не был склонен торопить суд и, устроив подходящий консилиум, дал
условное заключение о возможности предстать раненому перед лицом суда лишь
через две недели, то есть, считая день свидания Стомадора и Галерана
отправным пунктом, - на одиннадцатый после того день.
За это время губернатору Гертона было уже все известно о Гравелоте. Сын и
отец, чрезвычайно довольные оборотом дела, приняли путем старых связей
нужные меры против оглашения позорной истории, почему заранее было решено в
отношении Давенанта - вынести ему заочный приговор, в силу его прямого
признания. Отсрочка судебного разбирательства из-за болезни главного
преступника была, таким образом, лишь проявлением необходимой корректности.
Если бы его ноге стало действительно лучше, председатель военного суда,
майор Стегельсон, после совещания с прокурором решил в таком случае
назначить суд, не ожидая выздоровления Гравелота. Эти внутренние отношения
чиновников и военных, среди худшей их части, представляли закрытый ящик,
хорошо знакомый каждому специалисту. При защите общего тайного интереса все
это возмутительно только со стороны, внутри же - просто и почти мирно.
Со своей стороны, Давенант был совершенно уверен, что Георг Ван-Конет
прекрасно осведомлен о последствиях его бегства и не упустит случая заранее
исказить факты или замять их, если арестованный приступит к разоблачению. Не
зная, что ожидать от столь решительного поведения властных лиц в том случае,
если он отправит следователю письменное показание, в котором вдобавок было
бы невозможно доказать связь поступка Готлиба Вагнера с участием в этом
преступлении Ван-Конета, - Давенант ждал суда. Сомнения были и здесь, так
как битва "Медведицы" с таможенной стражей никак не относилась к безобразиям
Ван-Конета за столом "Суши и моря", но ничего другого Давенант придумать не
мог, разве лишь Галеран, если он жив, способен был ему помочь. Положение
молодого хозяина гостиницы ухудшалось еще страстным тоном местных газет,
находивших случай с "Медведицей" исключительным по дерзости и свирепости
сопротивления контрабандистов. Два репортера пытались выхлопотать интервью с
Тергенсом и Гравелотом, но им было отказано.
Визит следователя повторился. На этот раз чиновник пришел за
подтверждением добытых им сведений о настоящем, втором имени Давенанта и о
бегстве его из своей гостиницы, когда таможенный отряд обнаружил два ящика
дорогих сигар. Давенант не стал лгать: признавши, что все это так, он
рассказал следователю о проделках Готлиба Вагнера, вперед зная, что
следователь ему не поверит. Но ни слова о Ван-Конете, опасаясь неизвестных
ходов злой силы, уже показавшей свое могущество, он не проронил и, стерпев
насмешливую критику следователя в отношении таинственного Вагнера, подписал
показание в том виде, в каком это оказание дал. Хотя теперь у суда были
основания считать его контрабандистом и притонодержателем, он, как сказано,
для всего главного решил ожидать суда.
Существование пленника омрачали жестокие боли, какие приходилось ему
терпеть в часы перевязок. Хотя после перевязки Давенант чувствовал некоторое
облегчение, но промывание раны и возня с ней были всегда очень мучительны.
Врач появлялся в сопровождении надзирателя, следившего за соблюдением правил
одиночного заключения. Морщась от болезненных ощущений, но и улыбаясь в то
же время, Давенант обыкновенно принимался шутить или рассказывал те смешные
истории, каких наслушался довольно за девять лет среди разных людей.
Тюремные служащие отлично видели, что Гравелот не контрабандист. Через
Тергенса уже шли по тюрьме слухи о ссоре Гравелота с каким-то очень важным
лицом высшей администрации, причем, разумеется, играла роль светская дама,
но слухи эти, не принимая ни окончательной, ни достоверной формы, породили к
Гравелоту симпатию, и, лишь боясь потерять место, врач не делал узнику тех
существенных одолжений, одно из которых пало на долю Катрин Рыжей.
Несколько раз в камеру Давенанта являлся начальник тюрьмы, мрачный седой
человек с острым лицом. Тщательно осмотрев камеру, окно, нехотя пробормотав:
"Имеет ли заключенный претензии?" - начальник продолжительно взглядывал
последний раз на замкнуто следящие за его движениями серые глаза Давенанта и
уходил. Однажды, с целью испытать этого человека, Давенант сказал ему, что
желает вызвать следователя для весьма существенных показаний. Беглое
соображение, мелькнувшее в глазах начальника тюрьмы, выразилось вопросом:
- Какого рода сведения?
- Одно лицо, - сказал Давенант, - лицо очень известное, получило от меня
удар в гостинице...
- Относительно всего, что прямо не относится к делу, - перебил,
поворачиваясь, чтобы уйти, начальник, - вы должны подать письменное
объяснение.
С этим он ушел, но Давенант догадался, что хитрый администратор действует
заодно с судом и всякое письменное изложение причин мрачной истории отправит
непосредственно губернатору или же уничтожит.
Жар и томление раны вынуждали Давенанта с нетерпением ожидать ночи, когда
