быть, прошло лишь пять, десять минут, но, как это бывает в таких случаях,
чувства мои опередили время, насчитывая такой срок, от которого нетерпеливой
душе естественно переходить к действию. Всегда, при всех обстоятельствах,
как бы согласно я ни действовал с кем-нибудь, я оставлял кое-что для себя и
теперь тоже подумал, что надо воспользоваться свободой в собственном
интересе, вдосталь насладиться исследованиями. Как только искушение завиляло
хвостом, уже не было для меня удержу стремиться всем существом к
сногсшибательному соблазну. Издавна страстью моей было бродить в неизвестных
местах, и я думаю, что судьба многих воров обязана тюремной решеткой вот
этому самому чувству, которому все равно, - чердак или пустырь, дикие
острова или неизвестная чужая квартира. Как бы там ни было, страсть
проснулась, заиграла, и я решительно поспешил прочь.
Коридор был в ширину с полметра да еще, пожалуй, и дюйма четыре сверх
того; в вышину же достигал четырех метров; таким образом, он представлялся
длинной, как тротуар, скважиной, в дальний конец которой было так же странно
и узко смотреть, как в глубокий колодец. По разным местам этого коридора,
слева и справа, виднелись темные вертикальные черты - двери или сторонние
проходы, стынущие в немом свете. Далекий конец звал, и я бросился навстречу
скрытым чудодейственным таинствам.
Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол -
серым и черным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен
до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми
стеклами, прикрывающими электрические лампы. Я прошел до первой вертикальной
черты слева, принимая ее за дверь, но вблизи увидел, что это узкая арка, от
которой в темный, неведомой глубины низ сходит узкая витая лестница с
сквозными чугунными ступенями и медными перилами. Оставив исследование этого
места, пока не обегу возможно большего пространства, чтобы иметь
сколько-нибудь общий взгляд для обсуждения похождений в дальнейшем, я
поторопился достигнуть отдаленного конца коридора, мельком взглядывая на
открывающиеся по сторонам ниши, где находил лестницы, подобные первой, с той
разницей, что некоторые из них вели вверх. Я не ошибусь, если обозначу все
расстояние от конца до конца прохода в 250 футов, и когда я пронесся по
всему расстоянию, то, обернувшись, увидел, что в конце, оставленном мной,
ничто не изменилось, следовательно, меня не собирались ловить.
Теперь я находился у пересечения конца прохода другим, совершенно
подобным первому, под прямым углом. Как влево, так и вправо открывалась
новая однообразная перспектива, все так же неправильно помеченная
вертикальными чертами боковых ниш. Здесь мной овладело, так сказать,
равновесие намерения, потому что ни в одной из предстоящих сторон или
крыльев поперечного прохода не было ничего отличающего их одну от другой,
ничего, что могло бы обусловить выбор, - они были во всем и совершенно
равны. В таком случае довольно оброненной на полу пуговицы или иного
подобного пустяка, чтобы решение "куда идти" выскочило из вязкого равновесия
впечатлений. Такой пустяк был бы толчком. Но, посмотрев в одну сторону и
обернувшись к противоположной, можно было одинаково легко представить правую
сторону левой, левую правой или наоборот. Странно сказать, я стоял
неподвижно, озираясь и не подозревая, что некогда осел между двумя стогами
сена огорчался, как я. Я словно прирос. Я делал попытки двигаться то в одну,
то в другую сторону и неизменно останавливался, начиная решать снова то, что
еще никак не было решено. Возможно ли изобразить эту физическую тоску, это
странное и тупое раздражение, в котором я отдавал себе отчет даже тогда;
колеблясь беспомощно, я чувствовал, как начинает подкрадываться, уже
затемняя мысли, страх, что я останусь стоять всегда. Спасение было в том,
что я держал левую руку в кармане куртки, вертя пальцами горсть монет. Я
взял одну из них и бросил ее налево, с целью вызвать решительное усилие; она
покатилась; и я отправился за ней только потому, что надо было ее поднять.
Догнав монету, я начал одолевать второй коридор с сомнениями, не предстанет
ли его конец пересеченным так же, как там, откуда я едва ушел, так
расстроясь, что еще слышал сердцебиение.
Однако придя в этот конец, я увидел, что занимаю положение замысловатее
прежнего, - ход замыкался в тупик, то есть был ровно обрезан совершенно
глухой стеной. Я повернул вспять, рассматривая стенные отверстия, за
которыми, как и прежде, можно было различить опускающиеся в тень ступени.
Одна из ниш имела не железные, а каменные ступени, числом пять; они вели к
глухой, плотно закрытой двери, однако когда я ее толкнул, она подалась,
впустив меня в тьму. Зажегши спичку, увидел я, что стою на нешироком
пространстве четырех стен, обведенных узкими лестницами, с меньшими наверху
площадками, примыкающими к проходным аркам. Высоко вверху тянулись другие
лестницы, соединенные перекрестными мостиками.
Цели и ходы этих сплетений я, разумеется, не мог знать, но имея как раз
теперь обильный выбор всяческих направлений, подумал, что хорошо было бы
вернуться. Эта мысль стала особенно заманчива, когда спичка потухла. Я
истратил вторую, но не забыл при этом высмотреть включатель, который
оказался у двери, и повернул его. Таким образом обеспечив свет, я стал снова
смотреть вверх, но здесь, обронив коробку, нагнулся. Что это?! Чудовища
сошлись ко мне из породившей их тайны или я головокружительно схожу с ума?
Или бред овладел мной?
Я так затрясся, мгновенно похолодев в муке и тоске ужаса, что, бессильный
выпрямиться, уперся руками в пол и грохнулся на колени, внутренне визжа, так
как не сомневался, что провалюсь вниз. Однако этого не случилось. У моих ног
я увидел разбросанные бессмысленные глаза существ с мордами, напоминающими
страшные маски. Пол был прозрачен. Воткнувшись под ним вверх к самому
стеклу, торчало устремленное на меня множество глаз с зловещей окраской;
круг странных контурных вывертов, игл, плавников, жабр, колючек; иные, еще
более диковинные, всплывали снизу, как утыканные гвоздями пузыри или ромбы.
Их медленный ход, неподвижность, сонное шевеление, среди которого вдруг
прорезывало зеленую полутьму некое гибкое, вертлявое тело, отскакивая и
кидаясь как мяч, - все их движения были страшны и дики. Цепенея, чувствовал
я, что повалюсь и скончаюсь от перерыва дыхания. На счастье мое, взорванная
таким образом мысль поспешила соединить указания вещественных отношений, и я
сразу понял, что стою на стеклянном потолке гигантского аквариума,
достаточно толстом, чтобы выдержать падение моего тела.
Когда смятение улеглось, я, высунув язык рыбам в виде мести за их
пучеглазое наваждение, растянулся и стал жадно смотреть. Свет не проникал
через всю массу воды; значительная часть ее - нижняя - была затенена внизу,
отделяя вверху уступы искусственных гротов и коралловых разветвлений. Над
этим пейзажем шевелились медузы и неизвестно что, подобное висячим
растениям, привешенным к потолку. Подо мной всплывали и погружались
фантастические формы, светя глазами и блестя заостренными со всех сторон
панцирями. Я теперь не боялся; вдоволь насмотревшись, я встал и пробрался к
лестнице; шагая через ступеньку, поднялся на ее верхнюю площадку и вошел в
новый проход.
Как было свело там, где я шел раньше, так было светло и здесь, но вид
прохода существенно отличался от скрещений нижнего коридора. Этот проход,
имея мраморный пол из серых с синими узорами плит, был значительно шире, но
заметно короче; его совершенно гладкие стены были полны шнуров, тянущихся по
фарфоровым скрепам, как струны, из конца в конец. Потолок шел стрельчатыми
розетками; лампы, блестя в центре клинообразных выемок свода, были в оправе
красной меди. Ничем не задерживаясь, я достиг загораживающей проход
створчатой двери не совсем обычного вида; она была почти квадратных
размеров, а половины ее раздвигались, уходя в стены. За ней оказался род
внутренности большого шкала, где можно было стать троим. Эта клетка,
выложенная темным орехом, с небольшим зеленым диванчиком, как показалось
мне, должна составлять некий ключ к моему дальнейшему поведению, хотя и
загадочный, но все же ключ, так как я никогда не встречал диванчиков там,
где, видимо, не было в них нужды; но раз он стоял, то стоял, конечно, ради
прямой цели своей, то есть, чтоб на него сели. Не трудно было сообразить,
что сидеть здесь, в тупике, должно лишь ожидая - кого? или чего? - мне это
предстояло узнать. Не менее внушителен был над диванчиком ряд белых костяных
кнопок. Исходя опять-таки из вполне разумного соображения, что эти кнопки не
могли быть устроены для вредных или вообще опасных действий, так что,
нажимая их, я могу ошибиться, но никак не рискую своей головой, - я поднял
руку, намереваясь произвести опыт ... Совершенно естественно, что в моменты
действия с неизвестным воображение торопится предугадать результат, и я, уже
нацелив палец, остановил его тыкающее движение, внезапно подумав: не
раздастся ли тревога по всему дому, не загремит ли оглушительный звон?
Хлопанье дверей, топот бегущих ног, крики: - "где? кто? эй! сюда!" -
представились мне так отчетливо в окружающей меня совершенной тишине, что я
сел на диванчик и закурил. "Н-да-с! - сказал я. - Мы далеко ушли, дядюшка
Гро, а ведь как раз в это время вы подняли бы меня с жалкого ложа и, согрев
тумаком, приказали бы идти стучать в темное окно трактира. "Заверни к нам",
чтоб дали бутылку"... Меня восхищало то, что я ничего не понимаю в делах
этого дома, в особенности же совершенная неизвестность, как и что произойдет
через час, день, минуту, - как в игре. Маятник мыслей моих делал чудовищные
размахи, и ему подвертывались всяческие картины, вплоть до появления
карликов. Я не отказался бы увидеть процессию карликов - седобородых, в
колпаках и мантиях, крадущихся вдоль стены с хитрым огнем в глазах. Тут
стало мне жутко; решившись, я встал и мужественно нажал кнопку, ожидая, не
откроется ли стена сбоку. Немедленно меня качнуло, клетка с диванчиком
поехала вправо так быстро, что мгновенно скрылся коридор и начали мелькать
простенки, то запирая меня, то открывая иные проходы, мимо которых я стал
кружиться безостановочно, ухватясь за диван руками и тупо смотря перед собой
на смену препятствий и перспектив.
Все это произошло в том категорическом темпе машины, против которого
ничто не в состоянии спорить внутри вас, так как протестовать бессмысленно.
Я кружился, описывая замкнутую черту внутри обширной трубы, полной стен и
отверстий, правильно сменяющих одно другое, и так быстро, что не решался
выскочить в какой-нибудь из беспощадно исчезающих коридоров, которые, явясь
на момент вровень с клеткой, исчезали, как исчезали, в свою очередь,
разделяющие их глухие стены. Вращение было заведено, по-видимому, надолго,
так как не уменьшалось и, раз начавшись, пошло гулять, как жернов в ветреный
день. Знай я способ остановить это катание вокруг самого себя, я немедленно
окончил бы наслаждаться сюрпризом, но из девяти кнопок, еще не испробованных
мной, каждая представляла шараду. Не знаю, почему представление об остановке
связалось у меня с нижней из них, но, решив после того, как начала уже
кружиться голова, что невозможно вертеться всю жизнь, - я со злобой прижал
эту кнопку, думая, - "будь что будет". Немедленно, не останавливая вращения,
клетка поползла вверх, и я был вознесен высоко по винтовой линии, где моя
