входящего. Пока что я чувствовал себя гостем этого отличного помещения с
зеркалом, зеркальным шкапом, ковром и письменным столом, не говоря о другой
мебели. Я шел за Попом с сердцебиением. Он толкнул дверь вправо, где в более
узком пространстве находилась кровать и другие предметы роскошной жизни. Все
это с изысканной чистотой и строгой приветливостью призывало меня бросить
последний взгляд на оставляемого позади дядюшку Гро.
- Я думаю, вы устроитесь, - сказал Поп, оглядывая помещение. - Несколько
тесновато, но рядом библиотека, где вы можете быть сколько хотите. Вы
пошлете за своим чемоданом завтра.
- О да, - сказал я, нервно хихикнув. - Пожалуй, что так. И чемодан и все
прочее.
- У вас много вещей? - благосклонно спросил он.
- Как же! - ответил я. - Одних чемоданов с воротничками и смокингами
около пяти.
- Пять?.. - Он покраснел, отойдя к стене у стола, где висел шнур с
ручкой, как у звонка. - Смотрите, Санди, как вам будет удобно есть и пить:
если вы потянете шнур один раз, - по лифту, устроенному в стене, поднимется
завтрак. Два раза - обед, три раза - ужин; чай, вино, кофе, папиросы вы
можете получить когда угодно, пользуясь этим телефоном. - Он растолковал
мне, как звонить в телефон, затем сказал в блестящую трубку: - Алло! Что?
Ого, да, здесь новый жилец. - Поп обернулся ко мне. - Что вы желаете?
- Пока ничего, - сказал я с стесненным дыханием. - Как же едят в стене?
- Боже мой! - Он встрепенулся, увидев, что бронзовые часы письменного
стола указывают 12. - Я должен идти. В стене не едят, конечно, но... но
открывается люк, и вы берете. Это очень удобно, как для вас, так и для
слуг... Решительно ухожу, Санди. Итак, вы - на месте, и я спокоен. До
завтра.
Поп быстро вышел; еще более быстрыми услышал я в коридоре его шаги.
V
Итак, я остался один.
Было от чего сесть. Я сел на мягкий, предупредительно пружинистый стул;
перевел дыхание. Потикиванье часов вело многозначительный разговор с
тишиной.
Я сказал: "Так, здорово. Это называется влипнуть. Интересная история".
Обдумать что-нибудь стройно у меня не было сил. Едва появилась связная
мысль, как ее честью просила выйти другая мысль. Все вместе напоминало
кручение пальцами шерстяной нитки. Черт побери! - сказал я наконец, стараясь
во что бы то ни стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную
твердость. Получилась смятость и рыхлость. Я обошел комнату, механически
отмечая: - Кресло, диван, стол, шкап, ковер, картина, шкап, зеркало, - Я
заглянул в зеркало. Там металось подобие франтоватого красного мака с
блаженно-перекошенными чертами лица. Они достаточно точно отражали мое
состояние. Я обошел все помещение, снова заглянул в спальню, несколько раз
подходил к двери и прислушивался, не идет ли кто-нибудь, с новым смятением
моей душе. Но было тихо. Я еще не переживал такой тишины - отстоявшейся,
равнодушной и утомительной. Чтобы как-нибудь перекинуть мост меж собой и
новыми ощущениями, я вынул свое богатство, сосчитал монеты, - тридцать пять
золотых монет, - но почувствовал себя уже совсем дико. Фантазия моя
обострилась так, что я отчетливо видел сцены самого противоположного
значения. Одно время я был потерянным наследником знатной фамилии, которому
еще не находят почему-то удобным сообщить о его величии. Контрастом сей
блистательной гипотезе явилось предположение некой мрачной затеи, и я не
менее основательно убедил себя, что стоит заснуть, как кровать нырнет в
потайной трап, где при свете факелов люди в масках приставят мне к горлу
отравленные ножи. В то же время врожденная моя предусмотрительность, держа в
уме все слышанные и замеченные обстоятельства, тянула к открытиям по
пословице "куй железо, пока горячо", Я вдруг утратил весь свой жизненный
опыт, исполнившись новых чувств с крайне занимательными тенденциями, но
вызванными все же бессознательной необходимостью действия в духе своего
положения.
Слегка помешавшись, я вышел в библиотеку, где никого не было, и обошел
ряды стоящих перпендикулярно к стенам шкапов. Время от времени я нажимал
что-нибудь: дерево, медный гвоздь, резьбу украшений, холодея от мысли, что
потайной трап окажется на том месте, где я стою. Вдруг я услышал шаги, голос
женщины, сказавший: "Никого нет", - и голос мужчины, подтвердивший это
угрюмым мычанием. Я испугался - метнулся, прижавшись к стене между двух
шкапов, где еще не был виден, но, если бы вошедшие сделали пять шагов в эту
сторону, - новый помощник библиотекаря, Санди Пруэль, явился бы их взору,
как в засаде. Я готов был скрыться в ореховую скорлупу, и мысль о шкапе,
очень большом, с глухой дверью без стекол была при таком положении
совершенно разумной. Дверца шкапа не была прикрыта совсем плотно, так что я
оттащил ее ногтями, думая хотя стать за ее прикрытием, если шкап окажется
полон. Шкап должен был быть полон, - в этом я давал себе судорожный отчет,
и, однако, он оказался пуст, спасительно пуст. Его глубина была достаточной,
чтобы стать рядом троим. Ключи висели внутри. Не касаясь их, чтобы не
звякнуть, я притянул дверь за внутреннюю планку, отчего шкап моментально
осветился, как телефонная будка. Но здесь не было телефона, не было ничего.
Одна лакированная геометрическая пустота. Я не прикрыл двери плотно,
опять-таки опасаясь шума, и стал, весь дрожа, прислушиваться. Все это
произошло значительно быстрее, чем сказано, и, дико оглядываясь в своем
убежище, я услышал разговор вошедших людей.
Женщина была Дигэ, - с другим голосом я никак не смешал бы ее замедленный
голос особого оттенка, который бесполезно передавать, по его лишь ей
присущей хладнокровной музыкальности. Кто мужчина - догадаться не составляло
особого труда: мы не забываем голоса, язвившего нас. Итак, вошли Галуэй и
Дигэ.
- Я хочу взять книгу, - сказала она подчеркнуто громко. Они переходили с
места на место.
- Но здесь, действительно, нет никого, - проговорил Галуэй.
- Да. Так вот, - она словно продолжала оборванный разговор, - это
непременно случится.
- Ого!
- Да. В бледных тонах. В виде паутинных душевных прикосновений. Негреющее
осеннее солнце.
- Если это не самомнение.
- Я ошибаюсь?! Вспомни, мой милый, Ричарда Брюса. Это так естественно для
него.
- Так. Дальше! - сказал Галуэй. - А обещание?
- Конечно. Я думаю, через нас. Но не говорите Томсону. - Она рассмеялась.
Ее смех чем-то оскорбил меня. - Его выгоднее для будущего держать на втором
плане. Мы выделим его при удобном случае. Наконец просто откажемся от него,
так как положение перешло к нам. Дай мне какую-нибудь книгу... на всякий
случай ... Прелестное издание, - продолжала Дигэ тем же намеренно громким
голосом, но, расхвалив книгу, перешла опять в сдержанный тон: - Мне
показалось, должно быть. Ты уверен, что не подслушивают? Так вот, меня
беспокоят... эти... эти.
- Кажется, старые друзья; кто-то кому-то спас жизнь или в этом роде, -
сказал Галуэй. - Что могут они сделать, во всяком случае?!
- Ничего, но это сбивает. Далее я не расслышал.
- Заметь. Однако пойдем, потому что твоя новость требует размышления.
Игра стоит свеч. Тебе нравится Ганувер?
- Идиот!
- Я задал неделовой вопрос, только и всего.
- Если хочешь знать. Даже скажу больше, - не будь я так хорошо вышколена
и выветрена, в складках сердца где-нибудь мог бы завестись этот самый
микроб, - страстишка. Но бедняга слишком... последнее перевешивает.
Втюриться совершенно невыгодно.
- В таком случае, - заметил Галуэй, - я спокоен за исход предприятия. Эти
оригинальные мысли придают твоему отношению необходимую убедительность,
совершенствуют ложь. Что же мы будем говорить Томсону?
- То же, что и раньше. Вся надежда на тебя, дядюшка "Вас-ис-дас". Только
он ничего не сделает. Этот кинематографический дом выстроен так
конспиративно, как не снилось никаким Медичи.
- Он влопается.
- Не влопается. За это-то я ручаюсь. Его ум стоит моего, - по своей
линии.
- Идем. Что ты взяла?
- Я поищу, нет ли... Замечательно овладеваешь собой, читая такие книги.
- Ангел мой, сумасшедший Фридрих никогда не написал бы своих книг, если
бы прочел только тебя.
Дигэ перешла часть пространства, направляясь в мою сторону. Ее быстрые
шаги, стихнув, вдруг зазвучали, как показалось мне, почти у самого шкапа.
Каким ни был я новичком в мире людей, подобных жителям этого дома, но тонкий
мой слух, обостренный волнениями этого дня, фотографически точно отметил
сказанные слова и вылущил из непонятного все подозрительные места. Легко
представить, что могло произойти в случае открытия меня здесь. Как мог
осторожно и быстро, я совсем прикрыл щели двери и прижался в угол. Но шаги
остановились на другом месте. Не желая испытать снова такой страх, я
бросился шарить вокруг, ища выхода - куда! - хотя бы в стену. И тут я
заметил справа от себя, в той стороне, где находилась стена, узкую
металлическую защелку неизвестного назначения. Я нажал ее вниз, вверх,
вправо, в отчаянии, с смелой надеждой, что пространство расширится, -
безрезультатно. Наконец, я повернул ее влево. И произошло, - ну, не прав ли
я был в самых сумасбродных соображениях своих? - произошло то, что должно
было произойти здесь. Стена шкапа бесшумно отступила назад, напугав меня
меньше, однако, чем только что слышанный разговор, и я скользнул на блеск
узкого, длинного, как квартал, коридора, озаренного электричеством, где
было, по крайней мере, куда бежать. С неистовым восторгом повел я обеими
руками тяжелый вырез стены на прежнее место, но он пошел, как на роликах, и
так как он был размером точно в разрез коридора, то не осталось никакой
щели. Сознательно я прикрыл его так, чтобы не открыть даже мне самому. Ход
исчез. Меж мной и библиотекой стояла глухая стена.
VI
Такое сожжение кораблей немедленно отозвалось в сердце и уме, - сердце
перевернулось, и я увидел, что поступил опрометчиво. Пробовать снова открыть
стену библиотеки не было никаких оснований, - перед глазами моими был тупик,
выложенный квадратным камнем, который не понимал, что такое "Сезам", и не
имел пунктов, вызывающих желание нажать их. Я сам захлопнул себя. Но к этому
огорчению примешивался возвышенный полустрах (вторую половину назовем
ликование) - быть одному в таинственных запретных местах. Если я чего
опасался, то единственно - большого труда выбраться из тайного к явному;
обнаружение меня здесь хозяевами этого дома я немедленно смягчил бы
рассказом о подслушанном разговоре и вытекающем отсюда желании скрыться.
Даже не очень сметливый человек, услышав такой разговор, должен был
настроиться подозрительно. Эти люди, ради целей, - откуда мне знать - каких?
- беседовали секретно, посмеиваясь. Надо сказать, что заговоры вообще я
считал самым нормальным явлением и был бы очень неприятно задет отсутствием
их в таком месте, где обо всем надо догадываться; я испытывал огромное
удовольствие, - более, - глубокое интимное наслаждение, но оно, благодаря
крайне напряженному сцеплению обстоятельств, втянувших меня сюда, давало
себя знать, кроме быстрого вращения мыслей, еще дрожью рук и колен; даже
когда я открывал, а потом закрывал рот, зубы мои лязгали, как медные деньги.
Немного постояв, я осмотрел еще раз этот тупик, пытаясь установить, где и
как отделяется часть стены, но не заметил никакой щели. Я приложил ухо, не
слыша ничего, кроме трений о камень самого уха, и, конечно, не постучал. Я
не знал, что происходит в библиотеке. Быть может, я ждал недолго, может
