с немного приподнятой рукой. Я не знал, что он думает. Его глаза внезапно
открылись, он увидел меня, но продолжал смотреть очень рассеянно, как бы
издалека; наконец, заметив, что я удивлен, Дюрок повернулся и, ничего не
сказав, направился далее.
Обливаясь потом, достигли мы тени здания. Со стороны моря фасад был
обведен двухэтажной террасой с парусиновыми навесами; узкая густая стена с
слуховым окном была обращена к нам, а входы были, надо полагать, со стороны
леса. Теперь нам предстояло узнать, что это за бордингауз и кто там живет.
Музыкант кончил играть свой кроткий мотив и качал переливать звуки от
заостренной трели к глухому бормотанию басом, потом обратно, все очень
быстро. Наконец он несколько раз кряду крепко ударил в прелестную тишину
морского утра однотонным аккордом и как бы исчез.
- Замечательное дело! - послышался с верхней террасы хриплый,
обеспокоенный голос. - Я оставил водки в бутылке выше ярлыка на палец, а
теперь она ниже ярлыка. Это вы выпили, Билль?
- Стану я пить чужую водку, - мрачно и благородно ответил Билль. - Я
только подумал, не уксус ли это, так как страдаю мигренью, и смочил немного
платок.
- Лучше бы вы не страдали мигренью, - а научились"
Затем, так как мы уже поднялись по тропинке к задней стороне дома, спор
слышался неясным единоборством голосов, а перед нами открылся вход с
лестницей. Ближе к углу была вторая дверь.
Среди редких, очень высоких и тенистых деревьев, росших здесь вокруг
дома, переходя далее в густой лес, мы не были сразу замечены единственным
человеком, которого тут увидели. Это была девушка или девочка? - я не смог
бы сказать сразу, но склонялся к тому, что девочка. Она ходила босиком по
траве, склонив голову и заложив руки назад, взад и вперед с таким видом, как
ходят из угла в угол по комнате. Под деревом был на вкопанном столбе круглый
стол, покрытый скатертью, на нем лежали разграфленная бумага, карандаш,
утюг, молоток и горка орехов. На девушке не было ничего, кроме коричневой
юбки и легкого белого платка с синей каймой, накинутого поверх плеч. В ее
очень густых кое-как замотанных волосах торчали длинные шпильки.
Походив, она нехотя уселась к столу, записала что-то в разграфленную
бумагу, затем сунула утюг между колен и стала разбивать на нем молотком
орехи.
- Здравствуйте, - сказал Дюрок, подходя к ней. - Мне указали, что здесь
живет Молли Варрен!
Она повернулась так живо, что все ореховое производство свалилось в
траву; выпрямилась, встала и, несколько побледнев, оторопело приподняла
руку. По ее очень выразительному, тонкому, слегка сумрачному лицу прошло
несколько беглых, странных движений. Тотчас она подошла к нам, не быстро, но
словно подлетела с дуновением ветра.
- Молли Варрен! - сказала девушка, будто что-то обдумывая, и вдруг
убийственно покраснела. - Пожалуйте, пройдите за мной, я ей скажу.
Она понеслась, щелкая пальцами, а мы, следуя за ней, прошли в небольшую
комнату, где было тесно от сундуков и плохой, но чистой мебели. Девочка
исчезла, не обратив больше на нас никакого внимания, в другую дверь и с
треском захлопнула ее. Мы стояли, сложив руки, с естественным напряжением.
За скрывшей эту особу дверью послышалось падение стула или похожего на стул,
звон, какой слышен при битье посуды, яростное "черт побери эти крючки", и,
после некоторого резкого громыхания, внезапно вошла очень стройная девушка,
с встревоженным улыбающимся лицом, обильной прической и блистающими заботой,
нетерпеливыми, ясными черными глазами, одетая в тонкое шелковое платье
прекрасного сиреневого оттенка, туфли и бледно-зеленые чулки. Это была все
та же босая девочка с утюгом, но я должен был теперь признать, что она
девушка.
- Молли - это я, - сказала она недоверчиво, но неудержимо улыбаясь, -
скажите все сразу, потому что я очень волнуюсь, хотя по моему лицу этого
никогда не заметят.
Я смутился, так как в таком виде она мне очень понравилась.
- Так вы догадались, - сказал Дюрок, садясь, как сели мы все. - Я - Джон
Дюрок, могу считать себя действительным другом человека, которого назовем
сразу: Ганувер. Со мной мальчик... то есть просто один хороший Санди,
которому я доверяю.
Она молчала, смотря прямо в глаза Дюрока и неспокойно двигаясь. Ее лицо
дергалось. Подождав, Дюрок продолжал: - Ваш роман, Молли, должен иметь
хороший конец. Но происходят тяжелые и непонятные вещи. Я знаю о золотой
цепи...
- Лучше бы ее не было, - вскричала Молли. - Вот уж, именно, тяжесть; я
уверена, что от нее - все!
- Санди, - сказал Дюрок, - сходи взглянуть, не плывет ли лодка Эстампа.
Я встал, задев ногой стул, с тяжелым сердцем, так как слова Дюрока
намекали очень ясно, что я мешаю. Выходя, я столкнулся с молодой женщиной
встревоженного вида, которая, едва взглянув на меня, уставилась на Дюрока.
Уходя, я слышал, как Молли сказала "Моя сестра Арколь".
Итак, я вышел на середине недопетой песни, начинавшей действовать
обаятельно, как все, связанное с тоской и любовью, да еще в лице такой
прелестной стрелы, как та девушка, Молли. Мне стало жалко себя, лишенного
участия в этой истории, где я был у всех под рукой, как перочинный ножик -
его сложили и спрятали. И я, имея оправдание, что не преследовал никаких
дурных целей, степенно обошел дом, увидел со стороны моря раскрытое окно,
признал узор занавески и сел под ним спиной к стене, слыша почти все, что
говорилось в комнате.
Разумеется, я пропустил много, пока шел, но был вознагражден тем, что
услышал дальше. Говорила, очень нервно и горячо, Молли: - Да, как он
приехал? Но что за свидания?! Всего-то и виделись мы семь раз, фф-у-у! Надо
было привезти меня немедленно к себе. Что за отсрочки?! Из-за этого меня
проследили и окончательно все стало известно. Знаете, эти мысли, то есть
критика, приходит, когда задумаешься обо всем. Теперь еще у него живет
красавица, - ну и пусть живет и не сметь меня звать!
Дюрок засмеялся, но невесело.
- Он сильно пьет, Молли, - сказал Дюрок, - и пьет потому, что получил
ваше окончательное письмо. Должно быть, оно не оставляло ему надежды.
Красавица, о которой вы говорите, - гостья. Она, как мы думаем, просто
скучающая молодая женщина. Она приехала из Индии с братом и приятелем брата;
один - журналист, другой, кажется, археолог. Вы знаете, что представляет
дворец Ганувера. О нем пошел далеко слух, и эти люди явились взглянуть на
чудо архитектуры. Но он оставил их жить, так как не может быть один - совсем
один. Молли, сегодня... в двенадцать часов... вы дали слово три месяца
назад.
- Да, и я его забрала обратно.
- Слушайте, - сказала Арколь, - я сама часто не знаю, чему верить. Наши
братцы работают ради этого подлеца Лемарена. Вообще мы в семье распались. Я
жила долго в Риоле, где у меня было другое общество, да, получше компании
Лемарена. Что же, служила и все такое, была еще помощницей садовника. Я
ушла, навсегда ушла душой от Пустыря. Этого не вернешь. А Молли - Молли, бог
тебя знает, Молли, как ты выросла на дороге и не затоптали тебя! Ну, я
поберегла, как могла, девочку.. Братцы работают, - два брата; который хуже,
трудно сказать. Уж, наверно, не одно письмо было скрадено. И они вбили
девушке в голову, что Ганувер с ней не так чтобы очень хорошо. Что у него
есть любовницы, что его видели там и там в распутных местах. Надо знать
мрачность, в которую она впадает, когда слышит такие вещи!
- Лемарен? - сказал Дюрок. - Молли, кто такой Лемарен?
- Негодяй! Я ненавижу его!
- Верьте мне, хоть стыдно в этом признаться, - продолжала Арколь, - что у
Лемарена общие дела с нашими братцами. Лемарен - хулиган, гроза Пустыря. Ему
приглянулась моя сестра, и он с ума сходит, больше от самолюбия и жадности.
Будьте уверены, Лемарен явится сегодня сюда, раз вы были у брата. Все
сложилось скверно, как нельзя хуже. Вот наша семья. отец в тюрьме за хорошие
дела, один брат тоже в тюрьме, а другой ждет, когда его посадят. Ганувер
четыре года назад оставил деньги, - я знала только, кроме нее, у кого они;
это ведь ее доля, которую она согласилась взять, - но, чтобы хоть как-нибудь
пользоваться ими, приходилось все время выдумывать предлоги - поездки в
Риоль, - то к тетке, то к моим подругам и так далее. На глазах нельзя было
нам обнаружить ничего: заколотят и отберут. Теперь. Ганувер приехал и его
видели с Молли, стали за ней следить, перехватили письмо. Она вспыльчива. На
одно слово, что ей было сказано тогда, она ответила, как это она умеет.
"Люблю, да, и подите к черту!" Вот тут перед ними и мелькнула нажива. Брат
сдуру открыл мне свои намерения, надеясь меня привлечь отдать девушку
Лемарену, чтобы он запугал ее, подчинил себе, а потом - Гануверу, и тянуть
деньги, много денег, как от рабыни. Жена должна была обирать мужа ради
любовника. Я все рассказала Молли. Ее согнуть нелегко, но добыча была
заманчива. Лемарен прямо объявил, что убьет Ганувера в случае брака. Тут
началась грязь - сплетни, и угрозы, и издевательства, и упреки, и я должна
была с боем взять Молли к себе, когда получила место в этом бордингаузе,
место смотрительницы. Будьте уверены, Лемарен явится сегодня сюда, раз вы
были у брата. Одним словом - кумир дур. Приятели его подражают ему в манерах
и одежде. Общие дела с братцами. Плохие эти дела! Мы даже не знаем точно,
какие дела... только если Лемарен сядет в тюрьму, то и семейство наше
уменьшится на оставшегося братца. Молли, не плачь! Мне так стыдно, так
тяжело говорить вам все это! Дай мне платок. Пустяки, не обращайте внимания.
Это сейчас пройдет.
- Но это очень грустно, - все, что вы говорите, - сказал Дюрок. - Однако
я без вас не вернусь, Молли, потому, что за этим я и приехал. Медленно,
очень медленно, но верно Ганувер умирает. Он окружил свой конец пьяным
туманом, ночной жизнью. Заметьте, что не уверенными, уже дрожащими шагами
дошел он к сегодняшнему дню, как и назначил - дню торжества. И он все сделал
для вас, как было то в ваших мечтах, на берегу. Все это я знаю и очень всем
расстроен, потому что люблю этого человека.
- А я - я не люблю его?! - пылко сказала девушка. - Скажите "Ганувер" и
приложите руку мне к сердцу! Там - любовь! Одна любовь! Приложите! Ну -
слышите? Там говорит - "да", всегда "да"! Но я говорю "нет"!
При мысли, что Дюрок прикладывает руку к ее груди, у меня самого сильно
забилось сердце. Вся история, отдельные черты которой постепенно я узнавал,
как бы складывалась на моих глазах из утреннего блеска и ночных тревог, без
конца и начала, одной смутной сценой. Впоследствии я узнал женщин и
уразумел, что девушка семнадцати лет так же хорошо разбирается в
обстоятельствах, поступках людей, как лошадь в арифметике. Теперь же я
думал, что если она так сильно противится и огорчена, то, вероятно, права.
Дюрок сказал что-то, чего я не разобрал. Но слова Молли все были ясно
слышны, как будто она выбрасывала их в окно и они падали рядом со мной.
- ... вот как все сложилось несчастно. Я его, как он уехал, два года не
любила, а только вспоминала очень тепло. Потом я опять начала любить, когда
получила письмо, потом много писем. Какие же это были хорошие письма! Затем
- подарок, который надо, знаете, хранить так, чтобы не увидели, - такие
жемчужины...
Я встал, надеясь заглянуть внутрь и увидеть, что она там показывает, как
был поражен неожиданным шествием ко мне Эстампа. Он брел от берегов выступа,
разгоряченный, утирая платком пот, и, увидев меня, еще издали покачал
головой, внутренне осев; я подошел к нему, не очень довольный, так как
