я увидел мраморную резьбу лент и цветов. Наконец Паркер остановился,
расправил плечи и, подав грудь вперед, ввел меня за пределы огромной двери.
Он сказал: - Санди, которого вы желали видеть, - вот он, - затем исчез. Я
обернулся - его не было.
- Подойдите-ка сюда, Санди, - устало сказал кто-то. Я огляделся, заметив
в туманно-синем, озаренном сверху пространстве, полном зеркал, блеска и
мебели, несколько человек, расположившихся по диванам и креслам с лицами,
повернутыми ко мне. Они были разбросаны, образуя неправильный круг.
Вглядываясь, чтобы угадать, кто сказал "подойдите", я обрадовался, увидев
Дюрока с Эстампом; они стояли, куря, подле камина и делали мне знаки
приблизиться. Справа в большой качалке полулежал человек лет двадцати
восьми, с бледным, приятным лицом, завернутый в плед, с повязкой на голове.
Слева сидела женщина. Около нее стоял Поп. Я лишь мельком взглянул на
женщину, так как сразу увидел, что она очень красива, и оттого смутился. Я
никогда не помнил, как женщина одета, кто бы она ни была, так и теперь мог
лишь заметить в ее темных волосах белые искры и то, что она охвачена
прекрасным синим рисунком хрупкого очертания. Когда я отвернулся, я снова
увидел ее лицо про себя, - немного длинное, с ярким маленьким ртом и
большими глазами, смотрящими как будто в тени.
- Ну, скажи, что ты сделал с моими друзьями? - произнес закутанный
человек, морщась и потирая висок. - Они, как приехали на твоем корабле, так
не перестают восхищаться твоей особой. Меня зовут Ганувер; садись, Санди, ко
мне поближе.
Он указал кресло, в которое я и сел, - не сразу, так как оно все
поддавалось и поддавалось подо мной, но наконец укрепился.
- Итак, - сказал Ганувер, от которого слегка пахло вином, - ты любишь
"море и ветер"! Я молчал.
- Не правда ли, Дигэ, какая сила в этих простых словах?! - сказал Ганувер
молодой даме. - Они встречаются, как две волны.
Тут я заметил остальных. Это были двое немолодых людей. Один - нервный
человек с черными баками, в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло,
как кукла, не мигая и как-то странно дергая левой щекой. Его белое лицо в
черных баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос,
казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на колене
другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми руками и
рассматривая меня с легким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в
очках.
- Волны и эскадрильи! - громко сказал первый из них, не изменяя выражения
лица и воззрясь на меня, рокочущим басом. - Бури и шквалы, брасы и
контрабасы, тучи и циклоны; цейлоны, абордаж, бриз, муссон, Смит и Вессон!
Дама рассмеялась. Улыбнулись все остальные, только Дюрок остался, - с
несколько мрачным лицом, - безучастным к этой шутке и, видя, что я вспыхнул,
перешел ко мне, сев между мною и Ганувером.
- Что ж, - сказал он, кладя мне на плечо руку, - Санди служит своему
призванию, как может. Мы еще поплывем, а?
- Далеко поплывем, - сказал я, обрадованный, что у меня есть защитник.
Все снова стали смеяться, затем между ними произошел разговор, в котором
я ничего не понял, но чувствовал, что говорят обо мне, - легонько
подсмеиваясь или серьезно - я не разобрал. Лишь некоторые слова, вроде
"приятное исключение", "колоритная фигура", "стиль", запомнились мне в таком
странном искажении смысла, что я отнес их к подробностям моего путешествия с
Дюроком и Эстампом.
Эстамп обратился ко мне, сказав: - А помнишь, как ты меня напоил?
- Разве вы напились?
- Ну как же, я упал и здорово стукнулся головой о скамейку. Признавайся,
- "огненная вода", "клянусь Лукрецией!", - вскричал он, - честное слово, он
поклялся Лукрецией! К тому же, он "все знает" - честное слово!
Этот предательский намек вывел меня из глупого оцепенения, в котором я
находился; я подметил каверзную улыбку Попа, поняв, что это он рассказал о
моей руке, и меня передернуло.
Следует упомянуть, что к этому моменту я был чрезмерно возбужден резкой
переменой обстановки и обстоятельств, неизвестностью, что за люди вокруг и
что будет со мной дальше, а также наивной, но твердой уверенностью, что мне
предстоит сделать нечто особое именно в стенах этого дома, иначе я не
восседал бы в таком блестящем обществе. Если мне не говорят, что от меня
требуется, - тем хуже для них: опаздывая, они, быть может, рискуют. Я был
высокого мнения о своих силах. Уже я рассматривал себя, как часть некой
истории, концы которой запрятаны. Поэтому, не переводя духа, сдавленным
голосом, настолько выразительным, что каждый намек достигал цели, я встал и
отрапортовал: - Если я что-нибудь "знаю", так это следующее. Приметьте. Я
знаю, что никогда не буду насмехаться над человеком, если он у меня в гостях
и я перед тем делил с ним один кусок и один глоток. А главное, - здесь я
разорвал Попа глазами на мелкие куски, как бумажку, - я знаю, что никогда не
выболтаю, если что-нибудь увижу случайно, пока не справлюсь, приятно ли это
будет кое-кому.
Сказав так, я сел. Молодая дама, пристально посмотрев на меня, пожала
плечами. Все смотрели на меня.
- Он мне нравится, - сказал Ганувер, - однако не надо ссориться, Санди.
- Посмотри на меня, - сурово сказал Дюрок; я посмотрел, увидел
совершенное неодобрение и был рад провалиться сквозь землю. - С тобой шутили
и ничего более. Пойми это!
Я отвернулся, взглянул на Эстампа, затем на Попа. Эстамп, нисколько не
обиженный, с любопытством смотрел на меня, потом, щелкнув пальцами, сказал:
"Ба! и - и заговорил с неизвестным в очках. Поп, выждав, когда утих смешной
спор, подошел ко мне.
- Экий вы горячий, Санди, - сказал он. - Ну, здесь нет ничего особенного,
не волнуйтесь, только впредь обдумывайте ваши слова. Я вам желаю добра.
За все это время мне, как птице на ветке, был чуть заметен в отношении
всех здесь собравшихся некий, очень замедленно проскальзывающий между ними
тон выражаемой лишь взглядами и движениями тайной зависимости, подобной
ускользающей из рук паутине. Сказался ли это преждевременный прилив нервной
силы, перешедшей с годами в способность верно угадывать отношение к себе
впервые встречаемых людей, - но только я очень хорошо чувствовал, что
Ганувер думает одинаково с молодой дамой, что Дюрок, Поп и Эстамп отделены
от всех, кроме Ганувера, особым, неизвестным мне, настроением и что, с
другой стороны, - дама, человек в пенсне и человек в очках ближе друг к
другу, а первая группа идет отдаленным кругом к неизвестной цели, делая вид,
что остается на месте. Мне знакомо преломление воспоминаний, - значительную
часть этой нервной картины я приписываю развитию дальнейших событий, к
которым я был причастен, но убежден, что те невидимые лучи состояний
отдельных людей и групп теперешнее ощущение хранит верно.
Я впал в мрачность от слов Попа; он уже отошел.
- С вами говорит Ганувер, - сказал Дюрок; встав, я подошел к качалке.
Теперь я лучше рассмотрел этого человека, с блестящими, черными глазами,
рыжевато-курчавой головой и грустным лицом, на котором появилась редкой
красоты тонкая и немного больная улыбка. Он всматривался так, как будто
хотел порыться в моем мозгу, но, видимо, говоря со мной, думал о своем,
очень, может быть, неотвязном и трудном, так как скоро перестал смотреть на
меня, говоря с остановками: - Так вот, мы это дело обдумали и решили, если
ты хочешь. Ступай к Попу, в библиотеку, там ты будешь разбирать... - Он не
договорил, что разбирать. - Нравится он вам, Поп? Я знаю, что нравится. Если
он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну, иди. Не бери
себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный
воздушный поцелуй; все в порядке.
Я тронулся, Ганувер улыбнулся, потом крепко сжал губы и вздохнул. Ко мне
снова подошел Дюрок, желая что-то сказать, как раздался голос Дигэ:
- Этот молодой человек не в меру строптив. Я не знал, что она хотела
сказать этим. Уходя с Попом, я отвесил общий поклон и, вспомнив, что ничего
не сказал Гануверу, вернулся. Я сказал, стараясь не быть торжественным, но
все же слова мои прозвучали, как команда в игре в солдатики.
- Позвольте принести вам искреннюю благодарность. Я очень рад работе, эта
работа мне очень нравится. Будьте здоровы.
Затем я удалился, унося в глазах добродушный кивок Ганувера и думая о
молодой даме с глазами в тени. Я мог бы теперь без всякого смущения смотреть
в ее прихотливо-красивое лицо, имевшее выражение, как у человека, которому
быстро и тайно шепчут на ухо.
IV
Мы перешли электрический луч, падавший сквозь высокую дверь на ковер
неосвещенной залы, и, пройдя далее коридором, попали в библиотеку. С трудом
удерживался я от желания идти на носках - так я казался сам себе громок и
неуместен в стенах таинственного дворца. Нечего говорить, что я никогда не
бывал не только в таких зданиях, хотя о них много читал, но не был даже в
обыкновенной красиво обставленной квартире. Я шел разинув рот. Поп вежливо
направлял меня, но, кроме "туда", "сюда", не говорил ничего. Очутившись в
библиотеке - круглой зале, яркой от света огней, в хрупком, как цветы,
стекле, - мы стали друг к другу лицом и уставились смотреть, - каждый на
новое для него существо. Поп был несколько в замешательстве, но привычка
владеть собой скоро развязала ему язык.
- Вы отличились, - сказал он, - похитили судно; славная штука, честное
слово!
- Едва ли я рисковал, - ответил я, - мой шкипер, дядюшка Гро, тоже,
должно быть, не в накладе. А скажите, почему они так торопились?
- Есть причины! - Поп подвел меня к столу с книгами и журналами. - Не
будем говорить сегодня о библиотеке, - продолжал он, когда я уселся. -
Правда, что я за эти дни все запустил, - материал задержался, но нет
времени. Знаете ли вы, что Дюрок и другие в восторге? Они находят вас ".
вы... одним словом, вам повезло. Имели ли вы дело с книгами?
- Как же, - сказал я, радуясь, что могу, наконец, удивить этого изящного
юношу. - Я читал много книг.
Возьмем, например, "Роб-Роя" или "Ужас таинственных гор"; потом "Всадник
без головы"...
- Простите, - перебил он, - я заговорился, но должен идти обратно. Итак,
Санди, завтра мы с вами приступим к делу, или, лучше, - послезавтра. А пока
я вам покажу вашу комнату.
- Но где же я и что это за дом?
- Не бойтесь, вы в хороших руках, - сказал Поп. - Имя хозяина Эверест
Ганувер, я - его главный поверенный в некоторых особых делах. Вы не
подозреваете, каков этот дом.
- Может ли быть, - вскричал я, - что болтовня на "Мелузине" сущая правда?
Я рассказал Попу о вечернем разговоре матросов.
- Могу вас заверить, - сказал Поп, - что относительно Ганувера все это
выдумка, но верно, что такого другого дома нет на земле. Впрочем, может
быть, вы завтра увидите сами. Идемте, дорогой Санди, вы, конечно, привыкли
ложиться рано и устали. Осваивайтесь с переменой судьбы.
"Творится невероятное", - подумал я, идя за ним в коридор, примыкавший к
библиотеке, где были две двери.
- Здесь помещаюсь я, - сказал Поп, указывая одну дверь, и, открыв другую,
прибавил: - А вот ваша комната. Не робейте, Санди, мы все люди серьезные и
никогда не шутим в делах, - сказал он, видя. что я, смущенный, отстал. - Вы
ожидаете, может быть, что я введу вас в позолоченные чертоги (а я как раз
так и думал)? Далеко нет. Хотя жить вам будет здесь хорошо.
Действительно, это была такая спокойная и большая комната, что я
ухмыльнулся. Она не внушала того доверия, какое внушает настоящая ваша
собственность, например, перочинный нож, но так приятно охватывала
