- Обыщите, отнимите револьвер! - переговаривались перед ее лицом. -
Свяжите ее!
Оскорбленная грубым прикосновением, Тави ловко вывернула руку, ударив по
лицу ближайшего; в то же время три выстрела, гулко толкнув тьму, с блеском,
секнувшим глаза как бы посреди самой свалки, перевернули все; качаясь, двое
солдат отошли и повалились со стоном; остальные, вне себя, ринулись куда
попало, хватая и отталкивая впопыхах друг друга.
- Нас убивают! Чего смотрите, надо оцепить дом и всю улицу! На лошадей!
Где арестованная?!
Застыв, прижалась Тави к стене, с поднятой для защиты рукой; изнемогая от
страха, стала она кричать, в то время как паника и грохот лошадиных копыт
вместе с меловым мельканием сабель кружились кругом нее, подкашивая колени.
Вдруг в самое ее ухо прозвучал быстрый шепот: - Сдержитесь; в полном
молчании повинуйтесь мне
- А кто это? - таким же шепотом, задыхаясь, спросила девушка.
- Я - Крукс.
Она не успела опомниться, как вокруг ее спины обвилась резким и спокойным
усилием твердо отрывающая от земли рука; в то же время шум свалки отдалился,
как если бы на нее бросили большое сукно.
VI
Он поднял ее в руках, обвив ими легкое тело девушки так покойно, как
будто ничто не угрожало ему, и неторопливо поправился, когда заметил, что ее
плечо стиснуто его левой рукой. Но были уже притуплены ее чувства, и только
глубокий вздох, вбирающий с болью новую силу изнемогшему сердцу, показал
Друду, как было тяжело и как стало теперь легко ей. Она была потрясенно-тиха
и бесконечно блаженно-слаба. Но чувство совершенной безопасности охватило
уже ее ровным теплом; она как бы скрылась в сомкнувшейся за ней толще стены.
Это впечатление поддерживалось решительной тишиной, в далях которой мелькали
лишь подобные шуму платья или плеску глухой струи неровные и ничтожные
звуки, отчего подумала она, что скрыта где-то поблизости дома, в месте
случайном, но недоступном. По ее лицу скользил, холодя висок, ветер, что
могло быть только на открытом пространстве.
- Помогите же мне, - сказала она едва слышно, - все объясните мне и как
можно скорее, мне плохо; рассудок покидает меня. Вы ли это? Где я теперь?
- Терпи и верь, - сказал Друд. - Еще не время для объяснения; пока лучше
молчи. Я без угрозы говорю это. Тебе очень неловко?
- Нет, ничего. Но не надо больше меня держать. Я встану, пустите.
- И этому будет время. Там, где мы стоим, сыро. Я по колено в воде.
Тави инстинктивно поджала ноги. "Ты" Друда не тронуло ничего в ее
прижавшейся к спасению и защите душе; он говорил "ты" с простотой владеющего
положением человека, не придавая форме значения. Она умолкла, но нестихающий
ветер загадкой лился в лицо, и девушка не могла ничего понять.
- Я не буду говорить, - виновато сказала Тави, - но можно мне спросить
вас об одном только, в два слова?
- Ну говори, - кротко согласился Друд.
- Отчего так тихо? Почему ветер в этих стенах?
- Ветер дует в окно, - сказал, помолчав, Друд, - мы в старом складе; окно
склада разрушено; он ниже земли; вода и ветер гуляют в нем.
- Мы не потонем?
- Нет.
- Я только два слова, и ничего больше, молчу.
- Я это вижу.
Она затихла, покачивая ногой, висевшей на сгибе
Друдова локтя, с целью испытать его настроение, но Друд сурово подобрал
ногу, сказав: - Чем меньше ты будешь шевелиться, тем лучше. Жди и молчи.
- Молчу, молчу, - поспешно отозвалась девушка; странное явление
опрокинуло все ее внимание на круг световой пыли, неподвижно стоящей прямо
под ней фосфорическим туманным узором; по нему с медленностью мух бродили
желтая и красная точки.
- Что светится? - невольно спросила она. - Как угольки рассыпаны там;
объясните же мне наконец, Крукс, дорогой мой, - вы спасли и добры, но зачем
не сказать сразу?
Думая, что она заплачет, Друд осторожно погладил ее засвеженную ветром
руку.
- В сыром погребе светится, гниет свод; гнилые балки полны
микроскопических насекомых; под ними вода и поблескивающая светом в ней
отражена гниль. Вот все, - сказал он, - скоро конец.
Она поверила, посмотрела вверх, но ничего не увидела; стоял ветреный
мрак, скованный тишиной, меж тем отражения в воде, о которых говорил Друд,
меняясь и переходя из узора в узор, вычертились рассеянным полукругом. Ее
томление, наконец, достигло предела; жажда уразуметь происходящее стала
болью острого исступления, - еще немного, и она разразилась бы рыданиями и
воплем безумным. Ее дрожь усилилась, дыхание было полно стона и тоски. Поняв
это, Друд стиснул зубы, каменея от напряжения, увеличившего быстроту вдвое;
наконец мог он сказать: - Смотри. Видишь это окно?
Глотая слезы, Тави протерла глаза, смотря по некоторому уклону вниз, где,
без перспективы, что придавало указанному Друдом явлению мнимо-доступную
руке близость, сиял во тьме узкий вертикальный четырехугольник, внутренность
которого дымилась смутными очертаниями; всмотревшись, можно было признать
четырехугольник окном; оно увеличивалось с той незаметной ощутительностью,
какую дает пример часовой стрелки, если не отрывать от нее глаз. Момент
этот, прильнув к магниту опрокинутого сознания, расположился, как железные
опилки, неподвижным узором; страх исчез; веселое, бессмысленное "ура!",
хватив через край, грянуло в уши Друда ликованием все озарившей догадки, и
Тави заскакала в его руках подобно схваченному во время игры козленку.
- Ничего больше, как страннейший распричудливый сон, - сказала она,
посмеиваясь; - ну-с, теперь мы с вами поговорим. Во сне не стыдно; никто не
узнает, что делаешь и говоришь. Что хочу, то и выпалю; жаль, что я вижу вас
только во сне. А не проснуться ли мне? Но сон не страшен уже ... Нам кое-что
надо бы выяснить, уважаемый Монте-Кристо. Не смейте, не смейте прижимать
крепко! Но держать можете. Во сне я не постесняюсь, велика важность. Знайте,
что вы приятны моему сердцу. А я вам приятна? Где ваша машина с
колокольчиками? Почему знали вы, что умер старик? Кто вы, скажите мне,
таинственный человек? И как вы живете? Не скучно ли, не тяжело ли вам среди
бездарных глупцов?
Говоря так, смеялась и трясла она его послушную руку, прижимаясь к его
груди, где чувствовала себя уютно, размышляя в то же время о правах
сновидения не без упрека себе, но в лени и усталости чрезвычайной.
- Краснею ли я? - думала она вслух.
- Так это твой соя? - спросил Друд так особенно, как звучат голоса во
сне.
- Ну да, сон, - беззаботно твердила девушка, держа его руку и смотря на
налетающее окно, - сон, - повторила она, подняв голову, чтобы рассмотреть
кирпичную кладку. Окно охватило их и перебросилось взад.
- Сон, - растирая глаза, сказала, топнув ногой, Тави - Друд уже опустил
ее. Отекшие ноги заставили ее опереться на стол, и от движения, звякнув,
жестяная кружка перекатилась по плите пола. Стеббс, молча, поднял ее,
светясь и улыбаясь всем своим существом.
Она вздрогнула, выпрямилась и перевела взгляд со Стеббса на Друда;
отступила, волнуясь, взяла кружку и бросила вновь, прислушиваясь, как
звякнула жесть. Неразложимый на призраки голос предмета открыл истину.
- Это не сон, - медленно выговорила, садясь и складывая руки, девушка;
сверкнуло все и раздалось в ней чудным ударом.
Друд посмотрел на Стеббса, сказав рукой, что надо уйти. Тави, сжав руки,
переступила шага два ближе, так что Друд был с ней теперь рядом.
- Посмотрите на меня долго! Он посмотрел с тем выражением, желание какого
угадал в ней, - покорно и просто.
- Теперь не смотрите на меня.
- Бог с тобой, я не смотрю, - взволнованно проговорил Друд, - сядь и
овладей сердцем своим. В себе ты найдешь все.
- Не трогайте, не разговорите меня, - чуть слышно сказала Тави. - Иначе
что-то спутается...
Но не по силам было ей происшедшее во всем размахе его. Она
встрепенулась.
- Очень много всего, - сказала Тави, взглядывая на Друда с бледным и
тяжелым лицом.
Факты были сильнее ее, и она не могла одолеть их ни рассуждением, ни
волнением; так резко жизнь бросила ее на другой берег, с которого прежний
виден только в тумане, а этот поразителен, но молчит.
- Еще болят руки, так стиснул меня солдат. Спрашивается - за что?
- За тобой следили, думая, что узнают, где найти Друда. Мы перекинулись
словами, когда мои колокольчики были еще потехой, когда ты славным сердцем
своим встала на защиту осмеянного. Поэтому за тобой шел, а потом ехал
приличный человек с умным лицом. Меня зовут Друд - ты слышала обо мне?
С ее лица не сходила задумчивость и покорность, а взгляд, блуждая с тихой
рассеянностью, был полон тени, - он не играл, не блестел. Ее впечатления
остановились, застилая сознание огромным слепым пятном, и Друд понимал это,
но не тревожился.
- Нет, не слышала, - сказала, по-прежнему безучастно, девушка, - а вы
кто?
- Я человек, такой же, как ты. Я хочу, чтобы тебе было покойно.
- Мне покойно. Мне хорошо с вами. Здесь так хорошо сидеть. А это - что? -
Тави слабо повела рукой. - Ведь это - старинный замок?
- Это маяк, Тави; но он, а также все приюты мои, - их много, - для тебя
замки и будут замками. Все это для тебя и тебе. Она подумала, потом
улыбнулась.
- Вот как! Но что же... что же ... чем же я отличилась?
- Наверное, тем, что ты сама не знаешь этого. Но я шел, а ты остановила
меня. Правда, немного прошло времени, однако пора мне заботиться о тебе и с
открытым сердцем слушать тебя. Мы, одинокие среди множества нам подобных,
живем по другим законам. Час, год, пять или десять лет - не все ли равно?
Ошибался и я, но научился не ошибаться. Я зову тебя, девушка, сердце родное
мне, идти со мной в мир недоступный, может быть, всем. Там тихо и
ослепительно. Но тяжело одному сердцу отражать блеск этот; он делается как
блеск льда. Будешь ли ты со мной топить лед?
- Я все скажу ...Я скажу все; но я сейчас не могу. - Она дышала слабо и
тихо; ее взгляд был странно покоен; временами она шептала про себя или
покачивала головой. - Я ведь нетребовательна; мне все равно; мне только
чтобы не было горести.
- Тави, - сказал Друд так громко, что кровь вернулась к ее лицу, - Тави,
очнись.
Она посмотрела на свои руки, провела пальцами по глазам.
- Разве я сплю?! Но верно, - все в тумане кругом. - Что это? что со мной?
Очните меня!
Он положил руку на ее голову, потом погладил, как разволновавшегося
ребенка.
- Сейчас ты станешь сама собой, Тави; туман рассеется, и все будет ни
чудесным, ни странным; все просто, когда двое думают об одном. Смотри, -
стол; на нем хлеб, яичница, кофейник и чашки; в помещении этом живет
смотритель маяка, Стеббс; плохой поэт, но хороший друг. Он, правда, друг
мне, и я это ценю. Здесь родился и твой образ - год назад, ночью, когда
играли мы на стеклянной арфе из пузырьков; а потом я уже видел тебя всегда,
пока не нашел. Вот и все; такое же, как и у других, и люди такие же. Только
одному из них - мне - суждено было не знать ни расстояний, ни высоты; во
всем остальном значительно уступаю я Стеббсу; он и сильнее, и проворнее, а
также отлично ныряет, чему я не могу научиться, а потому иногда завидую.
Хочешь, я позову Стеббса?
- Хочу. - Она взглянула снизу на стоящего перед ней Друда, потом схватила
его руку своими обеими ручками и, зажмурясь, крепко потрясла ее, натужив
лицо; открыла глаза и рассмеялась смехом, полным тихого удовлетворения. - Вы
еще мне много покажете?
- Довольно, чтобы тебе не было никогда скучно. Стеббс!
Он стал звать, открыв дверь.
- Иду, иду! - сказал Стеббс с лестницы, где стоял, ожидая зова. Он был
причесан, был вымыт, и, хотя дело происходило ночью, его брюки были отчищены
