провести меня к госпоже вашей". Мы посоветовались. Видя, что не решаются
беспокоить вас, он раздал нам, смеясь, по несколько золотых монет. Нам стало
ясно, что такое, по-видимому, важное лицо не решится беспокоить вас
по-пустому. "Рискнем!" - подумали мы ...
- Как! - невольно возмутясь, сказала Руна. - Лишь несколько золотых
монет... Я посмотрю это письмо. Горе вам, если оно недостаточно серьезно для
такого неслыханно дерзкого посещения.
Она разорвала конверт, мрачно смотря на горничную, успевшую, запинаясь,
пролепетать: - Никто не знает, почему мы пустили его. В нем что-то есть,
будто он знает, что делает. Он так спокоен.
Руна уже не слышала ее. Устремив взгляд на атласный листок, она видела и
переживала слово - одно слово: "Друд"; сама фраза могла показаться
бессмыслицей всякой иной душе. Она прочла: "По следам Друдам - более ничего
не было в той записке, но этого оказалось довольно.
- Подайте одеться, - быстро сказала девушка, мгновенно сжав письмо, как
сжимают платок, - ведите этого человека в мраморную гостиную.
Тогда, среди ночи, вспыхнули обращенные к саду окна. Ярко озарил свет
статуи и ковры; неестественным оживлением веяло от этого часа ночной
тревоги, замкнутой в беззвучное колесо тайны. Болезненно владея собой, вошла
Руна с холодным и неподвижным лицом, увидев там человека, обратившего к ней
полуприкрытый взгляд узких тяжелых глаз. Эти глаза выражали острую, почти
маниакальную внимательность, равную неприятно резкому звуку; вокруг скул
темного лица вились седые, падающие локонами на грудь волосы, оживляя
восемнадцатое столетие. Кривая линия бритого рта окрашивала все лицо мрачным
светом, напоминающим улыбку Джоконды. Такое лицо могло бы заставить
вздрогнуть, если, напевая, беззаботно обернуться к нему. Он был в черном
сюртуке и шляпу держал в руках.
Руна вошла с вопросом, но лишь взглянула на посетителя, как понятно стало
ей, что не нужен вопрос. Это было как бы продолжением только что примолкшего
разговора. - Я не назову себя, - сказал неизвестный, - а также не объясню
вам, почему только теперь, но не позже, не раньше, вхожу сюда. Но вы ждали
меня, и я пришел.
Дрожа, знаком пригласила она его сесть и, стиснув руки, села сама, по
праву ожидая неслыханного. Без жестов и улыбки продолжал свою речь гость; он
сложил на остром колене желтые руки, став более неподвижен, чем мраморные
Леандр и Геро сзади него со скорбью и смертью своей. Он сказал: - Я знаю,
как вы живете, знаю, что ваша жизнь полна вечного страха, что ваша молодость
гаснет. И я также знаю, что думая в одном направлении, всегда думая об одном
и том же, без тени надежды победить этот след молнии, опалившей вас среди
вашего прекрасного голубого дня, вы пришли к спокойному и задумчивому
решению.
Этими словами ее состояние было схвачено и показано ей самой.
- Ваше имя, - сказала она, отшатываясь, и так хрипло, что было близко к
вскрику. - Первый раз я вас вижу. Который раз видите вы меня? Разве я
говорила с вами? Где? Скажите, кто предал меня? Да, я уже не живу; я грежу и
погибаю.
- Кто бы я ни был, - сказал неизвестный, изменив своей неподвижности и
слегка покачиваясь с глубокой и зловещей рассеянностью, - я, как и вы, -
враг ему, следовательно, - друг ваш. Отныне, если наш разговор соединит нас,
вы будете звать меня просто - "Руководитель". Друд более жить не должен. Его
существование нестерпимо. Он вмешивается в законы природы, и сам он - прямое
отрицание их. В этой натуре заложены гигантские силы, которые, захоти он
обратить их в любую сторону, создадут катастрофы. Может быть, я один знаю
его тайну; сам он никогда не откроет ее. Вы встретили его в момент забавы -
сверкающего вызова всем, кто, встречая его в толпе, далек от иных мыслей,
кроме той, что видит обыкновенного человека. Но его влияние огромно, его
связи бесчисленны. Никто не подозревает, кто он, - одно, другое, третье,
десятое имя открывают ему доверчивые двери и уши. Он бродит по мастерским
молодых пьяниц, внушая им или обольщая их пейзажами неведомых нам планет,
насвистывает поэтам оратории и симфонии, тогда как жизнь вопит о
неудобоваримейшей простоте; поддакивает изобретателям, тревожит сны и
вмешивается в судьбу. Неподвижную, раз навсегда данную, как отчетливая
картина, жизнь волнует он, и меняет, и в блестящую даль, смеясь, движет ее.
Но мало этого. Есть жизни, обреченные суровым законом бедности и страданию
безысходным; холодный лед крепкой коркой лежит на их неслышном течении; и он
взламывает этот лед, давая проникать солнцу в тьму глубокой воды. Он
определяет и разрешает случаи, по его воле начинающие сверкать сказкой. Мир
полон его слов, тонких острот, убийственных замечаний и душевных движений
без ведома относительно источника, распространившего их. Этот человек должен
исчезнуть.
Где слабый ненавидит - сильный уничтожает. Воля и золото говорят теперь
между собой. Совершите траты необходимые, быть может, безумные; но помните,
что нет спасения без борьбы; не вы нанесете этот удар. Начнем издалека,
уверенно сжимая кольцом. По свету бродят цыгане, и они знают многое, что
никому не доступно, кроме их грязных кочевий. Они жадны и скрытны. Однако
под рукой у меня есть несколько людей особой породы, углубленных, как и я, в
рассматривание дымных фигур жизни, в мелькающий и едва слышный трепет ее. Мы
сходим по золотой тропе к этим оборванным, волосатым кочевникам, где, под
полами цветных шатров, таятся хитрая красота и сведения самого различного
свойства, по тем линиям, на какие нам надо ступить. Но не будем пренебрегать
также помощью официальной, лишь с осторожностью и выбором чрезвычайными,
если не хотим, чтобы поиски наши стали достоянием всех. В этом случае наши
карты будут смешаны и поражены тем противоречием, в какое станем мы с
задачей своей к прочей действительности.
Чем более слушала его Руна, тем яснее возникала ее надежда; и уже не
хотелось ей ни о чем спрашивать, но лишь, единственно, действовать. Глухая
пелена укрыла ее душу; без жестокости, без ясного отчета себе, на что
решается, блаженно смеясь, сказала она: - Будьте Руководителем. Я ничего не
пожалею на это, ни о чем не вздохну, но буду ждать терпеливо и дам все, что
нужно. Она вышла и принесла все деньги, какие были у нее в этот момент,
также принесла чек на крупную сумму.
- Довольно ли этого?
- Пока довольно, - сказал гость, - теперь я могу отлично провести время.
А что, безумная девушка, скажете вы, если одно из самых замечательных
мошенничеств разыгралось только что на ваших глазах?
Но она улыбнулась, - так слабо, как слабо подействовала на нее шутка.
- Вы правы, - сказал посетитель, вставая и отвешивая глубокий поклон. -
Когда придет время, я извещу вас обо всем важном. Спокойной ночи.
Он сказал это с резкой улыбкой, пристально посмотрев на нее.
Выразилась ли в жестких словах этих ее собственная жажда отлетевшего в
бред и ужас покоя, или было задето что-нибудь еще, более значительное, - но
мгновенной болью исказилось лицо девушки. Вздрогнув, выпрямилась и овладела
она собой.
- Идите, - сказала она, быстро и тяжело дыша, - вас зовет пославшая сюда
ночь. Идите и убейте его.
- Я выйду и стану на его след; и буду идти по следу, не отрываясь, -
сказал Руководитель. - Я спешу, ухожу.
Он вышел; его карета отъехала; быстро отлетающий стук колес, прогремев у
подъезда, стал вскоре смутным жужжанием. Прислушиваясь к нему, Руна говорила
с собой, сжимая руку, смеялась и плакала.
С той ночи стало медленнее идти время. Ее тревога росла; неподвижное
упорство человека, вынужденного ожидать пассивно и может быть в те часы,
когда ломаются самые острые углы тайного действия, скользящего по земле,
росло в ней костенеющей массой, мрачно сжимая губы всякий раз, когда ясно
представляла она конец. По-прежнему мелькали среди ее дней улыбка или лицо
Друда, данного как бы навсегда в спутники, но уже не так потрясая, не так
сбрасывая могучим толчком, как то было недавно. Теперь смутно мерещилось ей
рядом с ним другое лицо, но с неуловимыми и тонкими очертаниями, едва
выраженным намеком беспокойного света; то пропадало, то появлялось это лицо,
и она не могла отчетливо уловить его. Меж тем ее пораженная мысль двигалась
по кругу, стиснувшему в себе чувство безотчетной утраты и тупой страх
душевной болезни. Это состояние, усиливаясь, ослабевая и вновь усиливаясь,
достигло наконец мрачных пустынь, в свинцовом свете которых гнется и кричит
жизнь.
На второй день после того, как Друд, смеясь, перешел границу, раскинутую
страшной охотой, Руководитель посетил Руну в последний раз. Как приговор,
выслушала она его слова, не поднимая взгляда, лишь тихо перебирая рукой
кисть веера; бледней жемчуга было ее лицо. Казалось, сама ненависть,
принявшая жуткий человеческий облик, сидит с ней. Его слова шипели и жгли, и
он с трудом, сквозь разорванное злобой дыхание, быстро, как выстрелы, бросал
их: - Не было ни одного момента в связи всех действий и слов наших, не
проверенного с точностью астрономического хронометра. Друзья были приведены
к молчанию; предатели выслежены и убиты; все негодное, бездарное в этом деле
было обречено ничтожеству и бездействию. Мы предусмотрели случайности,
высчитали миллионные части шансов, - больше, чем исчисляет сама природа,
производя живое существо, сделали мы, но лучший момент упущен. Как, где, кем
допущена ошибка? Еще не ясно это, но что в том? Какую черту, какой оттенок
мысли кого-либо из связанных с нами людей упустили мы или придали ей
неточное значение? А! Я опять спрашиваю этот пустой воздух, когда он уже
пуст и невинен! когда можно смотреть вверх только на птиц! когда струсившее,
или слабое, или сманенное им сердце, покойно улыбаясь, ложится спать, тихо
вздохнув!
Он умолк, и Руна подняла глаза. Но более испугалась она теперь, чем
когда-либо в худшие минуты своего бреда. Само бешенство с дергающимся синим
лицом сгибалось перед ней, и залитые мраком глаза неистово ссекали острым
блеском своим вздрогнувший взгляд девушки.
- Мне нехорошо, - сказала она, - идите; все кончено. И все кончено между
нами. Вдруг слабым стал его голос; плечи поникли, взгляд потух, руки,
растерянно и беспомощно дрожа, как будто искали опоры. Он встал, осунувшись;
вяло и тускло осмотревшись, скорбно повел он бровью и направился к выходу.
- Я только старик, - услышала девушка, - силы оставляют меня, слабеет
зрение, - и жизнь, данная на один порыв, восстанет ли опять стальным блеском
своим? Я сломан: борьба вничью.
Он удалился, шепча и покачивая головой в свете огромных дверей, делающих
его старинную фигуру " легкой, как марионетка; забыв о нем, Руна сошла вниз.
Ее вело желание двигаться, в то время как смерть была уже решена уснувшей ее
душой. Но Руна не знала этого.
Она оделась и вышла, рассеянно кивнув слуге на вопрос, которого и не
поняла и не слышала. У нее не было цели, но двигаться среди вечерней толпы
манило ее холодным отдыхом шумного и пестрого одиночества. Обычно сияли
окна; дрожащие лучи моторов, обгоняя лошадей и людей, то ослепляли спереди
прямо в глаза, то брызгали из-за спины, двигаясь и исчезая среди
пересекающих теней. Густая толпа двигалась ей навстречу, раскалываясь перед
этим бледным и прекрасным лицом с точностью водораздела, обливающего скалу;
небрежно и тихо шла девушка, не замечая ничего, кроме золотых цепей вечерней
иллюминации, рассеивающей под небом прозрачный голубой газ. Временами ее
внимание отмечало что-нибудь, немедленно принимающее гигантские размеры, как
если бы это явление подавляло все остальное: газету величиной в дом, женское
