совсем стороной к барину. - Кабы не пускали Михея Андреича, так бы меньше
выходило! - прибавил он.
- Ну, сколько ж это будет всего, считай! - говорил Илья Ильич и сам
начал считать.
Захар делал ту же выкладку по пальцам.
- Черт знает, что за вздор выходит: всякий раз разное! - сказал
Обломов. - Ну, сколько у тебя? двести, что ли?
- Вот погодите, дайте срок! - говорил Захар, зажмуриваясь и ворча. -
Восемь десятков да десять десятков - восемнадцать, да два десятка...
- Ну, ты никогда этак не кончишь, - сказал Илья Ильич. - Поди-ка к
себе, а счеты подай мне завтра, да позаботься о бумаге и чернилах... Этакая
куча денег! Говорил, чтоб понемножку платить - нет, норовит все вдруг...
народец!
- Двести пять рублей семьдесят две копейки, - сказал Захар сосчитав. -
Денег пожалуйте.
- Как же, сейчас! Еще погоди: я поверю завтра...
- Воля ваша, Илья Ильич, они просят...
- Ну, ну, отстань! Сказал - завтра, так завтра и получишь. Иди к себе,
а я займусь: у меня поважнее есть забота.
Илья Ильич уселся на стуле, подобрал под себя ноги и не успел
задуматься, как раздался звонок.
Явился низенький человек, с умеренным брюшком, с белым лицом, румяными
щеками и лысиной, которую с затылка, как бахрома, окружали черные густые
волосы. Лысина была кругла, чиста и так лоснилась, как будто была выточена
из слоновой кости. Лицо гостя отличалось заботливо-внимательным ко всему,
на что он ни глядел, выражением, сдержанностью во взгляде, умеренностью в
улыбке и скромно-официальным приличием.
Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота,
почти от одного прикосновения. Белье на нем так и блистало белизной, как
будто под стать лысине. На указательном пальце правой руки надет был
большой, массивный перстень с каким-то темным камнем.
- Доктор! Какими судьбами? - воскликнул Обломов, протягивая одну руку
гостю, а другою подвигая стул.
- Я соскучился, что вы вс° здоровы, не зовете, сам зашел, - отвечал
доктор шутливо. - Нет, - прибавил он потом серьезно, - я был вверху, у
вашего соседа, да и зашел проведать.
- Благодарю. А что сосед?
- Что: недели три-четыре, а может быть, до осени дотянет, а потом...
водяная в груди: конец известный. Ну, вы что?
Обломов печально тряхнул головой:
- Плохо, доктор. Я сам подумывал посоветоваться с вами. Не знаю, что
мне делать. Желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила,
дыханье тяжело... - говорил Обломов с жалкой миной.
- Дайте руку, - сказал доктор, взял пульс и закрыл на минуту глаза. -
А кашель есть? - спросил он.
- По ночам, особенно когда поужинаю.
- Гм! Биение сердца бывает? Голова болит?
И доктор сделал еще несколько подобных вопросов, потом наклонил свою
лысину и глубоко задумался. Через две минуты он вдруг приподнял голову и
решительным голосом сказал:
- Если вы еще года два-три проживете в этом климате да будете все
лежать, есть жирное и тяжелое - вы умрете ударом.
Обломов встрепенулся.
- Что ж мне делать? Научите, ради бога! - спросил он.
- То же, что другие делают: ехать за границу.
- За границу! - с изумлением повторил Обломов.
- Да; а что?
- Помилуйте, доктор, за границу! Как это можно?
- Отчего же не можно?
Обломов молча обвел глазами себя, потом свой кабинет и машинально
повторил:
- За границу!
- Что ж вам мешает?
- Как что? Все...
- Что ж все? Денег, что ли, нет?
- Да-да, вот денег-то в самом деле нет, - живо заговорил Обломов,
обрадовавшись этому самому естественному препятствию, за которое он мог
спрятаться совсем с головой. - Вы посмотрите-ка, что мне староста пишет...
Где письмо, куда я его девал? Захар!
- Хорошо, хорошо, - заговорил доктор, - это не мое дело; мой долг
сказать вам, что вы должны изменить образ жизни, место, воздух, занятие -
все, все.
- Хорошо, я подумаю, - сказал Обломов. - Куда же мне ехать и что
делать? - спросил он.
- Поезжайте в Киссинген или в Эмс, - начал доктор, - там проживете
июнь и июль; пейте воды; потом отправляйтесь в Швейцарию или в Тироль:
лечиться виноградом. Там проживете сентябрь и октябрь...
- Черт знает что, в Тироль! - едва слышно прошептал Илья Ильич.
- Потом куда-нибудь в сухое место, хоть в Египет...
"Вона!" - подумал Обломов.
- Устраняйте заботы и огорчения...
- Хорошо вам говорить, - заметил Обломов, - вы не получаете от
старосты таких писем...
- Надо тоже избегать мыслей, - продолжал доктор..
- Мыслей?
- Да, умственного напряжения.
- А план устройства имения? Помилуйте, разве я осиновый чурбан?..
- Ну, там как хотите. Мое дело только остеречь вас. Страстей тоже надо
беречься: они вредят лечению. Надо стараться развлекать себя верховой
ездой, танцами, умеренным движеньем на чистом воздухе, приятными
разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от
приятных ощущений.
Обломов слушал его, повеся голову.
- Потом? - спросил он.
- Потом от чтения, писанья - боже вас сохрани! Наймите виллу, окнами
на юг, побольше цветов, чтоб около были музыка да женщины...
- А пищу какую?
- Пищи мясной и вообще животной избегайте, мучнистой и студенистой
тоже. Можете кушать легкий бульон, зелень; только берегитесь: теперь холера
почти везде бродит, так надо осторожнее... Ходить можете часов восемь в
сутки. Заведите ружье...
- Господи!.. - простонал Обломов.
- Наконец, - заключил доктор, - к зиме поезжайте в Париж и там, в
вихре жизни, развлекайтесь, не задумывайтесь: из театра на бал, в маскарад,
за город с визитами, чтоб около вас друзья, шум, смех...
- Не нужно ли еще чего-нибудь? - спросил Обломов с худо скрытой
досадой.
Доктор задумался...
- Разве попользоваться морским воздухом: сядьте в Англии на пароход да
прокатитесь до Америки...
Он встал и стал прощаться.
- Если вы все это исполните в точности... - говорил он...
- Хорошо, хорошо, непременно исполню, - едко отвечал Обломов, провожая
его.
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл
глаза, положил обе руки на голову, сжался на стуле в комок и так сидел,
никуда не глядя, ничего не чувствуя.
Сзади его послышался робкий зов:
- Илья Ильич!
- Ну? - откликнулся он.
- А что ж управляющему-то сказать:
- О чем?
- А насчет того, чтоб переехать?
- Ты опять об этом? - с изумлением спросил Обломов.
- Да как же, батюшка, Илья Ильич, быть-то мне? Сами рассудите: и так
жизнь-то моя горькая, я в гроб гляжу...
- Нет, ты, видно, в гроб меня хочешь вогнать своим переездом, - сказал
Обломов. - Послушай-ка, что говорит доктор!
Захар не нашел, что сказать, только вздохнул так, что концы шейного
платка затрепетали у него на груди.
- Ты решился уморить, что ли, меня? - спросил опять Обломов. - Я
надоел тебе - а? Ну, говори же?
- Христос с вами! Живите на здоровье! Кто вам зла желает? - ворчал
Захар в совершенном смущении от трагического оборота, который начинала
принимать речь.
- Ты! - сказал Илья Ильич. - Я запретил тебе заикаться о переезде, а
ты, не проходит дня, чтоб пять раз не напомнил мне: ведь это расстроивает
меня - пойми ты. И так здоровье мое никуда не годится.
- Я думал, сударь, что... отчего, мол, думал, не переехать? - дрожащим
от душевной тревоги голосом говорил Захар.
- Отчего не переехать! Ты так легко судишь об этом! - говорил Обломов,
оборачиваясь с креслами к Захару. - Да ты вникнул ли хорошенько, что значит
переехать - а? Верно, не вникнул?
- И так не вникнул! - смиренно отвечал Захар, готовый во всем
согласиться с барином, лишь бы не доводить дела до патетических сцен,
которые были для него хуже горькой редьки.
- Не вникнул, так слушай, да и разбери, можно переезжать или нет. Что
значит переехать? Это значит: барин уйди на целый день, да так одетый с
утра и ходи...
- Что ж, хоть бы и уйти? - заметил Захар. - Отчего же и не отлучиться
на целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали!
Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, бог знает на что похожи.
Походили бы по улицам, посмотрели бы на народ или на другое что...
- Полно вздор молоть, а слушай! - сказал Обломов. - Ходить по улицам!
- Да, право, - продолжал Захар с большим жаром. - Вон, говорят,
какое-то неслыханное чудовище привезли: его бы поглядели. В тиатр или
маскарад бы пошли, а тут бы без вас и переехали.
- Не болтай пустяков! Славно ты заботишься о барском покое! По-твоему,
шатайся целый день - тебе нужды нет, что я пообедаю невесть где и как и не
прилягу после обеда?.. Без меня они тут перевезут! Недогляди, так и
перевезут - черепки. Знаю я, - с возрастающей убедительностью говорил
Обломов, - что значит перевозка! Это значит ломка, шум; все вещи свалят в
кучу на полу: тут и чемодан, и спинка дивана, и картины, и чубуки, и книги,
и склянки какие-то, которых в другое время и не видать, а тут черт знает
откуда возьмутся! Смотри за всем, чтоб не растеряли да не переломали...
половина тут, другая на возу или на новой квартире: захочется покурить,
возьмешь трубку, а табак уже уехал... Хочешь сесть, да не на что; до чего
ни дотронулся - выпачкался; все в пыли; вымыться нечем, и ходи вон с
этакими руками, как у тебя...
- У меня руки чисты, - заметил Захар, показывая какие-то две подошвы
вместо рук.
- Ну, уж не показывай только! - сказал Илья Ильич отворачиваясь. - А
захочется пить, - продолжал Обломов, - взял графин, да стакана нет...
- Можно и из графина напиться! - добродушно прибавил Захар.
- Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не
выколачивать. А на новой квартире, - продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам
живо представившейся ему картиной переезда, - дня в три не разберутся, все
не на своем месте: картины у стен, на полу, калоши на постели, сапоги в
одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то
стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь - нет, никто
не знает - где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда...
- В ину пору раз десять взад и вперед сбегаешь, - перебил Захар.
- Вот видишь ли! - продолжал Обломов. - А встанешь на новой квартире
утром, что за скука! Ни воды, ни угольев нет, а зимой так холодом
насидишься, настудят комнаты, а дров нет; поди бегай, занимай...
- Еще каких соседей бог даст, - заметил опять Захар, - от иных не то
что вязанки дров - ковша воды не допросишься.
- То-то же! - сказал Илья Ильич. - Переехал - к вечеру, кажется бы, и
конец хлопотам: нет, еще провозишься недели две. Кажется, все
расставлено... смотришь, что-нибудь да осталось: шторы привесить, картинки
приколотить - душу всю вытянет, жить не захочется... А издержек,
издержек...
- Прошлый раз, восемь лет назад, рублев двести стало - как теперь
помню, - подтвердил Захар.
- Ну вот, шутка! - говорил Илья Ильич. - А как дико жить сначала на
новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом
месте; меня тоска загрызет, как встану да увижу вон вместо этой вывески
токаря другое что-нибудь напротив, или вон ежели из окна не выглянет эта
стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно... Видишь ли ты сам
теперь, до чего доводил барина - а? - спросил с упреком Илья Ильич.
- Вижу, - прошептал смиренно Захар.
- Зачем же ты предлагал мне переехать? Станет ли человеческих сил
вынести все это?
- Я думал, что другие, мол, не хуже нас, да переезжают, так и нам
можно... - сказал Захар.
- Что? Что? - вдруг с изумлением спросил Илья Ильич, приподнимаясь с
