Теперь надо объяснить, почему же это имя так потрясло
Красовского, да и не его одного. Я ведь рассказываю эту историю
не для специалистов -- для них отчет о наших открытиях мы сделали
в специальных журналах. Так что, надеюсь, читатели простят мне
небольшое отступление.
Чтобы лучше представить себе историческую обстановку, начать
придется с фараона Эхнатона. Он царствовал с 1424 по 1388 год до
нашей эры и прославился самой грандиозной реформой, какую
когда-нибудь испытывал древний Египет за всю свою многовековую
историю.
В древнем Египте было великое множество всяких богов --
больших и малых. По всей стране чтились Амон, Озирис, Тот. Но,
кроме того, каждый ном -- отдельная провинция -- имел и своих
собственных богов. И в честь каждого божества воздвигались храмы,
а в них верховодили и процветали жрецы. В столице страны -- Фивах
особенно почитался бог Амон, и жрецы его пользовались громадной
властью. Они владели обширными полями, многочисленными селениями,
жители которых от рождения до смерти были обречены трудиться для
пополнения храмовой казны. Богатства священных храмов Амона
достигали сказочных размеров.
И вот против этих-то всесильных жрецов и решился выступить
молодой фараон, которому при рождении дали имя Аменхотеп IV, это
означало -- "Амон доволен".
Судя по сохранившимся документам и рисункам, он был
человеком, так сказать, "кабинетного типа", увлекался
религиозно-философскими вопросами, искусством, даже сам писал
очень любопытные стихотворные гимны, дошедшие до нас. В отличие
от большинства своих воинственных предшественников и наследников
Аменхотеп IV куда меньше внимания уделял походам в чужие страны.
Тем поразительнее решительность и энергия, с какими он
начал ломать устоявшийся веками порядок. Новый фараон попросту
упразднил всех прежних богов, не пощадив и самого почитаемого
среди них -- Амона. Их имена по его приказу стирают, соскабливают
со всех надписей на зданиях и обелисках. При этом отважный
реформатор не щадит даже памятников, установленных в честь его
родного отца -- Аменхотепа III: из надписей на них тоже вырубают
ненавистное имя бога Амона.
А взамен всех прежних богов и божков фараон приказывает
чтить во всех храмах одно-единственное солнечное божество --
Атона. В честь его он принимает новое имя -- Эхнатон, что
означает "Угодный Атону", и сам слагает торжественные гимны,
которые отныне должны звучать повсюду:
Твой восход прекрасен на горизонте,
О живой Атон, зачинатель жизни!
Когда ты поднимаешься на восточном горизонте,
Ты наполняешь каждую страну своею красотою,
Ибо ты прекрасен, велик, блестящ, высоко над землею,
Твои лучи объемлют все страны, которые ты сотворил.
Ты связываешь их своею любовью.
Хотя ты и далеко, но твои лучи на земле,
Хотя ты и высоко, но следы ног твоих -- день!
Теперь -- через тридцать три века! -- нам, конечно, нелегко
представить себе, какие потряс.ения переживала страна во время
этой поразительной реформы, ведь рушились все прежние религиозные
представления. Подумать только: на место многочисленных богов,
славить и чтить которых люди привыкли с детства, теперь ставился
один бог, видимый и понятный всем и всюду, -- сверкающий
солнечный диск, величаво плывущий по небу. Не удивительно, что
растерявшиеся жрецы кричали в своих храмах, будто наступает конец
мира, начинается светопреставление!
А Эхнатон неумолимо продолжает задуманное. Осенью 1419 года
до нашей эры фараон и весь его двор поднимаются на специально
приготовленные корабли и навсегда покидают Фивы. Огромная, далеко
растянувшаяся флотилия движется вниз по Нилу. Проплыв триста
километров, она причаливает к пустынному берегу. Отныне здесь
будет новая столица страны. Имя для нее выбрано заранее: Ахетатон
-- "Небосклон Атона".
И большой город вырастает со сказочной быстротой среди
пустыни. Он возводится по единому плану -- прямые улицы,
роскошные дворцы и сады, громадный храм -- "Дом Атона",
растянувшийся по фасаду почти на три четверти километра,
замечательная библиотека, прозванная "Домом жизни".
Интересно, что второй город в честь Атона был построен в
Нубии, возле третьих порогов. Его назвали Гем-Атоном. Он
существовал и тогда, когда Ахетатон давно превратился в руины.
Видимо, в Нубии преобразования фараона-еретика оставили более
глубокий след и сохранялись гораздо дольше. Это важно для нашей
истории!
Но не будем отвлекаться.
Хотя реформа Эхнатона касалась вроде бы только религии, она
оказала большое освежающее влияние на всю жизнь Египта. Сияющее,
радующее всех солнечное божество как бы приближало человека к
жизни, к природе, заставляло выше ценить этот прекрасный и
радостный мир, щедро залитый его лучами.
Свежий ветер новых веяний оживил и искусство. Скульпторы и
художники творили, будучи в плену не менявшихся веками строгих
канонов, -- и вдруг они словно впервые увидели прелесть
окружающего мира. На фресках, найденных при раскопках развалин
Ахетатона, почти нет традиционных батальных сцен с нелепо
застывшими фигурками воинов и монументальным фараоном над ними.
Вместо этого простые, будничные картины жизни, переданные с
потрясающим реализмом: быки, мчащиеся в галопе; резвящиеся рыбы
среди зарослей лотоса; стая уток над тихим озером.
Фараон считался земным воплощением божества. "Он выдвинут
среди миллионов", -- почтительно сообщали надписи на стенах
гробниц и храмов. Имя фараона запрещалось вообще называть, как и
имя бога, поэтому о нем всегда говорили только иносказательно:
"Дом великий решил то-то и то-то..." Что бы ни сделал фараон,
писцы повествовали об этом во множественном числе: "Они были" или
"Они пошли".
Подходя к фараону, все падали ниц. Святотатством считалось
даже поцеловать туфлю фараона -- целовали только прах у его ног.
И вдруг Эхнатон требует, чтобы его изображали совсем
по-иному: земным, простым человеком. И художники даже порой,
похоже, впадают в натурализм, старательно подчеркивая, а не
скрывая, как прежде, недостатки фигуры фараона. У него на всех
портретах слабое, хилое тело, длинное, узкое лицо и тонкая шея,
отвисший живот, впалая грудь. Он даже уродлив и не скрывает
этого. И застаем мы его на этих изображениях не в парадных залах,
а в обычной домашней обстановке.
Как потрясла меня в свое время и до сих пор стоит перед
глазами небольшая фреска: Эхнатон со своей женой стоят у постели
умирающей крошечной дочери! Он вовсе не фараон, а просто убитый
горем отец; жена горько плачет, и Эхнатон, утешая, мягко положил
ей на плечо руку...
А сколько человеческой красоты в знаменитом скульптурном
портрете его жены Нефертити! Это поистине одно из величайших
творений мирового искусства, такое же вечное и не стареющее, как
строгие линии Парфенона и гениальные статуи Праксителя.
Но все это кончается так же резко, как и началось.
Умирает Эхнатон -- и все его реформы затухают, словно
дождевой ручей в песках пустыни. И начинается чехарда!
Эхнатона сменяет на троне его зять Сакара -- и умирает
загадочно быстрой смертью, чтобы уступить место Тутанхатону --
тоже не то зятю, не то сводному брату покойного царя-еретика.
Новому фараону всего двенадцать лет, и, конечно, жрецы легко
прибирают его к рукам.
Столица снова возвращается в Фивы, а опустевший "Небосклон
Атона" быстро заносят пески пустыни. Опять каменотесы исправляют
памятные надписи на стенах и обелисках. Теперь они вырубают из
них ненавистное имя солнечного бога Атона. Имя же Эхнатона вообще
запрещено упоминать. Только при крайней необходимости в
официальных документах его туманно называют "преступником из
Ахетатона".
А новый фараон Тутанхатон становится Тутанхамоном...
Но он умирает рано, всего восемнадцати лет, и в стране
воцаряется смута. Жаждущие власти рвутся к опустевшему трону --
сначала Эйе, муж кормилицы Эхнатона, провозгласивший себя вдруг
каким-то "божественным отцом", потом другие. Быстро меняются эти
временные правители -- выскакивают из неизвестности и так же
стремительно исчезают в полном забвении. Их имена даже не
успевают сохраниться на памятниках или в исторических документах.
А за бешеной каруселью всех этих временщиков смутно маячит
фигура хитрого Харемхеба, ставшего визирем еще при Эхнатоне.
Набираясь опыта в придворных интригах, он терпеливо ждет своего
часа, чтобы весной 1342 года внезапно провозгласить себя фараоном
и твердой рукой навести, наконец, порядок в стране, -- конечно,
угодный фиванским жрецам.
Мятежи и волнения в период этого междуцарствия охватили всю
страну и порой, видимо, принимали характер настоящих восстаний.
Об этом свидетельствует любопытный документ той поры, известный
под условным названием "Горестного речения". Неизвестный автор
его весьма красочно изображает это восстание и жалуется:
"Воистину: благородные в горе, простые люди же в ра-
дости.
Каждый город говорит: "Прогоним богатых из наших стен!"
Смотрите: кто раньше не имел хлеба, владеет теперь
закромами. Тот, кто голодал, владеет теперь амбарами, кто брал
зерно в долг, теперь сам раздает его.
Воистину: вскрыты архивы, похищены списки обязанных платить
подати, и рабы превратились в господ!"
И как же обидно, что мы почти ничего не знаем об этом
интереснейшем отрезке истории! Не знаем даже точно и спорим до
сих пор, сколько лет продолжалось это "Смутное время", так
богатое всякими драматическими событиями: сорок или десять?
Меня всегда, признаться, обижает, что для людей, не
занимающихся специально древним Египтом, вся многовековая история
его сливается в какое-то смутное пятно, даже, пожалуй, небольшое
пятнышко. А ведь по своей протяженности этот отрезок истории
человечества составляет четыре с лишним тысячи лет, в то время
как с начала нашей эры времени протекло в два раза меньше.
Основатель первой династии фараонов Нармер был для Эхнатона и
Тутанхамона таким же далеким предком, как, скажем, для нас
легендарен Александр Македонский или Вергилий.
События сравнительно недавнего временя предстают перед нами
в довольно правильной исторической перспективе. Мы достаточно
отчетливо представляем себе, как много всяких событий произошло
за последнюю сотню лет. Но с более отдаленными временами
происходит некое смещение, своего рода "историческая аберрация",
что ли. В школьном учебнике вся история древнего Египта умещается
на двух-трех страницах. А ведь вспомните, что это сорок с лишним
таких же столетий, что и наш век. И в каждом том далеком от нас
столетии люди так же рождались, старились и умирали, радовались и
горевали, переживали всяческие драматические события и опасные
приключения.
Сколько таких событий, задевавших и затягивавших в свой
водоворот тысячи человеческих судеб, произошло в те бурные
полвека смут и потрясений между смертью фараона-еретика Эхнатона
и окончательным восстановлением старых традиций при Харемхебе! А
в трудах историков -- пустота, зияющий провал, настоящее "белое
пятно", в тумане которого лишь смутно мелькают отдельные
расплывчатые фигуры.
И где-то в том же тумане, среди этих смутных фигур прячется
и загадочный Хирен, не дающий мне теперь покоя.
То, что мы знаем о нем, можно отметить, загибая пальцы всего
на одной руке. Но каждая из отрывочных весточек, с большим трудом
вырванных у забвения несколькими поколениями египтологов,
