помочь ни радиоактивный анализ, ни метод палеомагнетизма, которым
теперь часто с успехом пользуются археологи, -- слишком мал был
разрыв во времени между правлениями этих двух фараонов, чтобы
уловить его с помощью приборов.
К тому же мне ведь необходимо доказать еще, что часть
надписи, как и ту, что сохранилась в пирамиде, продиктовал Хирен
и что надпись эта, так сказать, несет отпечаток личности самого
фараона, -- разве не подметил еще Бюффон: "Стиль -- это человек"?
Но как это установить спустя тридцать три века?
Какие тексты можно считать бесспорно принадлежащими Хирену?
Пожалуй, только надпись в погребальном покое пирамиды. Может
быть, еще ту, где он назван великим строителем, -- не исключено,
что Хирен сочинял ее сам.
Горы книг вокруг меня все росли. Выражение "Сын мой,
мститель мой..." нигде, похоже, больше не встречалось. Лишь в
одном тексте мне попалось довольно схожее: "Брат мой, мститель
мой..." Но эта надпись относилась совсем к другому времени, к
эпохе Тутмоса III, а он правил лет за сто до Хирена.
Наверное, тысячу раз я рассматривал в сильную лупу каждый
иероглиф, сравнивая надписи на плите, которую мы нашли, с
текстом, выбитым на скале. Мне казалось, что они сделаны одной
рукой; в иероглифе "ф" одинаковый характерный изгиб, и вот этот
значок -- детерминатив "связывать" очень индивидуален.
Но если это мне только кажется? И как убедить других в
сходстве почерков?
Конечно, я перечитал все работы Красовского, отмечая те
места, где он рассуждал об оригинальных чертах архитектуры
пирамиды, -- это могло помочь найти по определенным признакам и
настоящую гробницу Хирена, так сказать, по особенности его
"строительного стиля".
Заново -- в который уже раз! -- начал я изучать все
документы, сохранившиеся от бурной эпохи между смертью Эхнатона и
воцарением Харемхеба. Я рассматривал этот отрезок истории словно
под микроскопом, стараясь обнаружить в надписях и документах хоть
какие-нибудь косвенные упоминания о Хирене, ускользнувшие, быть
может, от других исследователей.
Реформа, начатая Эхнатоном, конечно, не могла ограничиться
только сферой религии. Она задевала интересы различных слоев
населения и вызвала глубокую ломку устоявшихся за века отношений.
В борьбе с фиванскими жрецами фараону-еретику надо было на
кого-то опереться, и он решительно начинает выдвигать на
придворные должности, передававшиеся раньше по наследству от отца
к сыну, людей незнатных, неродовитых, никому не известных.
В развалинах Ахетатона сохранилась любопытная надпись,
сделанная по приказу одного из таких "выдвиженцев" -- некоего
Май, начальника воинов, восхваляющего Эхнатона:
"Он умножил свои милости ко мне, как песок. Я -- глава
чиновников над всем народом, мой владыка возвысил меня, ибо я
следовал его поучениям, и я внимаю постоянно его словам..."
Вероятно, так же быстро возвысился в это время и нубиец
Хирен, которому прежде не было бы доступа к придворной должности.
А новые порядки, конечно, не нравились представителям старой
знати, -- и борьба с каждым годом обострялась, вовлекая в свой
водоворот все большее число людей. Дворцовые интриги и тайные
заговоры переходят в открытые схватки и мятежи. И наследники
Эхнатона в борьбе за власть лишь раздувают пламя борьбы.
После смерти Тутанхамона его молодая вдова Анхесенпаамон,
видимо, никому не хотела уступать власть. У нее были в запасе до
вступления на престол нового фараона два месяца, требуемых по
традиции на все похоронные церемонии. И царица развивает бешеную
деятельность, отзвуки которой долетели до нас сквозь века.
Она срочно пишет царю хеттов, обитавших в Малой Азии:
"Мой муж умер, а я слышала, что у тебя есть взрослые
сыновья. Пришли мне одного из них: я выйду за него замуж, и он
станет владыкой Египта".
Через две недели к ней прибывает тайный гонец. Он привозит
весьма осторожное ответное послание, полное выражений сочувствия
и тревожных вопросов:
"Где сейчас сын покойного владыки? Что с ним случилось?" --
переспрашивает слишком боязливый царь хеттов, явно боящийся
попасть впросак.
"Для чего я стану тебя обманывать? -- отчаяние так и
прорывается между строк нового письма овдовевшей царицы. -- У
меня нет сына, а мой муж умер. Пришли мне одного из своих сыновей
-- и я сделаю его царем!"
Гонец мчится обратно, но путь не близок и снова займет не
менее двух недель. А время уходит... И на престол вступает Эйе.
Переписка обрывается, и, наверное, мы так никогда и не
узнаем, что сталось с женщиной, готовой даже чужеземца сделать
правителем родной страны, лишь бы самой властвовать рядом с ним.
А что в это время делал Хирен, ведь он тоже был при дворе, в
самой гуще интриг? Снова и снова я рассматриваю фотографии той
единственной фрески, где он приносит дары фараону Тутанхамону.
Она, к сожалению, плохо сохранилась, сильно потрескалась местами,
но лицо Хирена все-таки можно рассмотреть. Высокий лоб, курчавые
"негритянские" волосы, нос с горбинкой -- как хорошо, что
художник еще оставался верен реалистической "амарнской" традиции
времен Эхнатона и стремился подчеркнуть неповторимую
индивидуальность изображаемого лица! Я сравниваю его с
фотографией статуэтки-ушебти, найденной в пустой гробнице
Красовским, -- конечно, это тот же человек.
Но вот странное сооружение, которое преподносит фараону
Хирен, никак не удается разглядеть хорошенько. Не то модель
какого-то дворца, не то машины, а может быть и корабля?
И вот что любопытно: если Хирен был таким талантливым
строителем, достойным сравнения с легендарным Имхотепом, -- а
справедливость этих славословий разве не доказывает так мастерски
построенная пирамида с фальшивой гробницей? -- то почему
усыпальницу для Тутанхамона строил не он, а Эйе? Об этом
сохранилась специальная надпись на ее стене.
Странно, не правда ли?
Вероятно, Хирен тогда был почему-то в немилости. Почему? Не
потому ли, что, как скупо говорится в другом дошедшем до нас
документе, "Он превратил богов в людей и жертвы не приносились в
храмы"?
Именно эту очень важную надпись, как выяснилось, нашел
покойный профессор Вудсток при раскопках древних Фив. Но на что
же еще намекал его вороватый, и вечно пьяный сынок?
"Превратил богов в людей" -- это произошло уже позже, когда
Хирен сам стал фараоном. Возможно, впрочем, что и раньше он
находился в какой-то оппозиции ко всем, кто пытался восстановить
старые порядки, так решительно поколебленные еретиком Эхнатоном,
-- и к отступнику Тутанхамону, и к взобравшемуся после него на
престол самозванцу Эйе. Это, кажется, подтверждает и текст
найденной нами плиты с солнечным диском...
Шаткие, непрочные доказательства, и я продолжаю поиски,
стараясь восстановить истину и представить себе эпоху, психологию
борющихся людей по отрывочным и невнятным возгласам, прорвавшимся
сквозь века.
"Прогони его, убей его... соскобли его имя, уничтожь его
сторонников, искорени память о нем и о его сторонниках, которые
его любят..." -- дальше надпись, найденная в развалинах
Ахетатона, обрывается. О ком это сказано, может быть, как раз о
Хирене -- его врагами? Мы не знаем этого. Но, видно, борьба была
жаркой.
А вот это явно продиктовал писцу по горячим следам один из
тех временщиков, которые в то "Смутное время" прорывались
ненадолго к престолу и чьи имена даже не сохранились, не успели
попасть в документы:
"Это случилось уже после ужина, когда наступила ночь. Я
прилег ненадолго отдохнуть и спал на своей постели. Я сильно
устал, и мое сердце начало дремать. И вдруг словно раздался звон
оружия, и как будто чьи-то голоса спрашивали обо мне. И тогда я
почувствовал себя вроде змеи в пустыне. Я вскочил, стряхнул с
себя сон, чтобы самому вступить в бой, и заметил, что произошла
рукопашная схватка среди моей охраны. Тогда я быстро схватил в
руки свое оружие и прогнал наглеца. Но нет такого человека,
который был бы сильным ночью, и нет возможности бороться одному,
когда все вокруг тебя изменили..."
А как красноречивы строки "Горестного речения", с какой
ненавистью и страхом изображает его неведомый автор картины
народного восстания:
"Воистину: свободные и зажиточные склонились ныне над
ручными мельницами, а те, кто не видел раньше сияния дня, вышли
теперь на свободу...
Смотрите: вельможи находят себе пристанище лишь в амбарах.
Тот, кому даже у стен не было места, спит ныне на собственном
ложе..."
Все это рассчитано, видимо, на то, чтобы побудить фараона к
решительным действиям против "мятежной черни".
"Смотрите: начальники страны спасаются бегством. Сильным
ничего не докладывают более. Тот, - кто сам был на посылках,
теперь посылает гонцов.
Смотрите: вот пятеро рабов. Господин послал их в путь, но
они говорят: "Иди сам этой дорогой, мы уже достигли своей цели.
Мы теперь господа!"
Горячее было времечко! Борьба, начало которой положил своими
реформами Эхнатон, уже давно вырвалась за стены дворцов и храмов.
Она захватила весь город, даже самых бесправных рабов.
Я пытаюсь разобраться в этих отрывочных отзвуках тайных
кровавых интриг, заговоров, ночных схваток, стараясь теперь,
через тридцать три века, отыскать хоть какие-то следы загадочного
человека, о котором мы так мало знаем. И снова читаю и
перечитываю до рези в глазах все сохранившиеся документы, сличаю
рисунки иероглифов и причудливые закорючки иератического письма,
каким пользовались для быстроты писцы.
Как школьник перед экзаменом, я бормочу тексты надписей и
строки стихов, приписываемых Хирену:
Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений...
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости -- до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей
молчание.
ГЛАВА IX. СФИНКСЫ МОЛЧАТ
Так я бился в тщетных поисках, не продвинувшись пока ни на
шаг вперед. Наконец вернулся из санатория мой старый учитель,
академик Савельев. Я давно ждал его. Теперь решил выждать еще
денька два, чтобы дать ему время покончить со всякими неотложными
делами, накопившимися, пока он отдыхал. Но старик сам позвонил в
первый же вечер и коротко приказал своим так знакомым, не
допускающим никаких возражений голосом, чтобы я немедленно явился
и доложил, "что там новенького у фараонов".
Приятно было найти его все таким же деловитым, подвижным и
деятельным, хотя, приглядевшись, можно было заметить, что старик,
пожалуй, еще больше похудел, ссохся и даже вроде стал еще
поменьше ростом. Но разве не был он таким же и в те -- увы, уже
давние -- годы, когда после первой вступительной лекции
совершенно серьезно сказал нам:
-- Я больше не старею. Мумифицировался заживо. По одному,
знаете, рецепту древних египтян. Потом открою вам секрет.
И мы, тогда зеленые первокурсники, кажется, всерьез поверили.
А теперь, едва переступив порог знакомого кабинета, где не
только все стены, но даже и часть потолка были скрыты от глаз
бесконечными книжными полками, я вдруг снова почувствовал себя
робким студентом перед экзаменом.
И экзамен этот, кажется, я провалил...
Выслушав, не перебивая, мой длинный и обстоятельный рассказ
о всем ходе раскопок и наших разведочных странствий по пустыне,
старик одобрительно хмыкнул и коротко сказал:
-- Хирен -- это фигура! Ради него стоит поломать голову.
