Глеб Голубев.
Тайна пирамиды Хирена
ГЛАВА I. ЗДРАВСТВУЙ, ВЕЛИКИЙ ХАПИ!
Летчик лихо положил старенький скрипучий "остер" на крыло, и
все передо мной закружилось, как в бешеной карусели: мертвая
желтизна пустыни, черный, угрюмый конус пирамиды Хирена, смятые и
навеки застывшие красноватые складки гор, широко разлившаяся река
с пальмами, торчавшими из воды. Потом на миг все замерло, снова
встало на место; мы стремительно начали снижаться, едва не задев
за крону пальмы. Летчик обернулся и что-то весело крикнул. Но я
не слушал, жадно всматриваясь в приближавшийся берег, где быстро
вырастали перед нами такие же серые, как пески вокруг, глиняные
кубики домов.
"Странное чувство, словно возвращаюсь домой", -- подумал я.
Но анализировать свои ощущения было некогда. Самолет коснулся
колесами земли, резво подпрыгнул, словно надеясь снова взмыть в
небо, затрещал, заскрипел и остановился в густой туче удушливой
пыли. А когда пыль осела, нас уже успела окружить толпа горластых
ребятишек. К самолету подбегали сотрудники экспедиции. Мелькнуло
украшенное роскошными усами улыбающееся лицо Ахмета, раиса наших
рабочих.
Я с трудом выбрался из тесной кабины на крыло, десятки
дружеских рук помогли мне спрыгнуть на землю.
-- Ахлан ва сахлан, йа эфенди! [ -- Добро пожаловать,
господин! (арабск.).] -- несколько раз кланяясь и прижимая руки к
белой галабии, сказал подошедший раис. -- Мабрук! Мабрук! [--
Благословляю! Благословляю! (арабск.).]
Перебрасываясь на ходу отрывистыми вопросами, мы пошли в
лагерь, окруженные почетным эскортом любопытных мальчишек.
-- Бензин достали, Алексей Николаевич?
-- Ну, как там в Каире?
-- Пиотровского видели?
Наш лагерь разбит на окраине селения, возле самой реки.
Квадрат из шести палаток, а в центре на высоком шесте -- родной
алый флаг. Рядом с ним особенно странно выглядит экзотический
штандарт с изображением женщины в длинном клетчатом одеянии, с
причудливыми
украшениями из перьев на голове. Она нарисована так, как
принято было у древних египтян: голова в профиль, плечи и грудь
-- анфас. Это изображение древней богини истины и точности Маат
стало эмблемой всех археологов, занятых раскопками на берегах
Нила.
Рядом с палатками стоял у берега наш флот -- два катера с
парусиновыми тентами.
Приятно было утром в одних трусах выскочить из палатки и
бежать по влажному, прохладному песку навстречу лениво набегающей
воде. И теперь, вдохнув сыроватый воздух, которым тянуло от реки,
я снова радостно подумал: "Вот я и дома". И с тем же радостным
чувством возвращения, пригнувшись, шагнул через порог своей
палатки.
В ней всегда приятный мягкий сумрак. Я сел на койку,
торопливо снял надоевший галстук и расстегнул воротник, потом с
наслаждением стащил с уставших ног тяжелые ботинки.
А в открытую дверь была видна река, разлившаяся так широко и
привольно, что другой берег едва угадывался серой полосой. Почти
посредине реки, отражаясь в мутной воде, неподвижно застыли
пальмы, затопленные разливом...
И тут новая мысль вытеснила все остальные: "Неужели это в
самом деле передо мной Нил, Великий Хапи древних египтян, а
Москва и родной дом за тысячи километров отсюда?"
-- Разрешите, Алексей Николаевич? -- заслонив своей мощной
фигурой пальмы и реку и окончательно прогоняя своим деловым видом
все лирические мысли, спросил мой помощник, Павлик Дроздов.
Ему уже за тридцать, но я помню его еще студентом и зову
просто Павликом.
-- Заходи, заходи.
Он с трудом втиснулся в дверь и уселся напротив меня,
вытирая лицо.
-- Черт, никак не привыкну. Февраль, а на дворе такое пекло.
Утром было двадцать три, сейчас никак не меньше тридцати. А в
Каире?
-- Там чуть поменьше, но асфальт, вонь, бензин.
-- Да... А в Москве сейчас на лыжах катаются, -- мечтательно
сказал он. -- Снежных баб небось ребятишки мои лепят...
Ребятишек у него было двое, и рассказывать о них он мог
бесконечно, так что я поспешил вернуть его к нашей
действительности:
-- Ну, докладывай, что вы тут без меня накопали.
Павлик вздохнул и положил на стол журнал раскопок.
-- Вскрыто еще пять погребений...
-- И все пустые?
-- Все ограблены. На втором раскопе вскрыли еще три зерновые
ямы. В одной обнаружено четыре целых сосуда и стеклянная бусинка;
видно, обронила какая-то древняя египтянка.
-- Маловато, -- вздохнул я, листая журнал.
-- Да, не густо. А время подпирает.
Время нас подгоняло неистово. Пролетая сегодня над Асуаном,
я видел своими глазами, как быстро росла высотная плотина.
Котлован будущей станции, на дне которого сновали крошечные
машины, уже казался существующим здесь от века, как окрестные
горы и привольно текущая река. Скоро уровень воды поднимется на
добрую сотню метров, и целую страну поглотит новое море,
разлившееся от Асуана до третьих-порогов, почти на пятьсот с
лишним километров вверх. И тогда навеки скроются под водой все
эти древние поселения, изумительные храмы, вырубленные тысячи лет
назад в скалах, замечательные памятники искусства.
Чтобы изучить их, раскопать, если возможно, а самые ценные
перенести на другое место и спасти от затопления, и приехали мы
сюда, в Нубийскую пустыню. Десятки экспедиций вели раскопки по
берегам Нила. Итальянцы, поляки, японцы, аргентинцы -- весь мир
откликнулся на призыв правительства Объединенной Арабской
Республики.
Высотная плотина росла с каждым днем, и времени у нас
оставалось все меньше. Его жалко было тратить на раскопки пустых
могильников, давнымдавно уже разграбленных и опустошенных.
А ведь где-то рядом, совсем под боком, могли таиться и еще
не открытые памятники. С древнейших, незапамятных времен
стремились египтяне сюда, в легендарную "страну Куш", как
называли они Нубию. Здесь были "Врата Юга". Воины фараонов
сотнями гибли от стрел воинственных и свободолюбивых нубийцев,
целые армии пропадали бесследно в песках пустыни от голода и
жажды. Но египетские отряды упорно пробивались все дальше к югу,
строили колодцы, высекали каналы в скалах, возводили неприступные
крепости с пугающими названиями "Защита от троглодитов" и
"Обуздавшая чужестранцев". Остатки крепостных стен и башен до сих
пор торчат из сыпучих песков. Завоевателей манили богатства
Нубии: золото и шкуры редких зверей, слоновая кость и черное
дерево, драгоценные камни и строевой лес для постройки кораблей.
А главное -- рабы. В рабов они превращали захваченных в плен
местных жителей.
Сколько интереснейших памятников осталось от тех времен на
берегах Нила: пещерные храмы, пирамиды, руины крепостей! Где ни
копнешь, повсюду клад для археологов.
Археологи с помощью инженеров из нескольких стран уже начали
подготовительные работы по переносу в безопасное место
уникального пещерного храма в Абу-Симбеле. Целую гору, в толще
которой он вырублен, предстояло распилить на куски по тридцать
тонн весом, поднять на сто метров и там снова собрать! Экспедиция
Бориса Борисовича Пиотровского нашла в глубине пустыни остатки
древнего замечательного колодца и возле него памятную стелу с
надписью времен фараона Рамзеса II. Польские ученые обнаружили в
Фарасе интереснейшие фрески.
А у нас?.. Чем мы можем похвастать, кроме трех десятков
опустошенных грабителями еще в древности могил да нескольких
глиняных кувшинов, каким-то чудом уцелевших в занесенных песком
древних хозяйственных ямах? Таких сколько угодно в любом музее.
-- Саида, йа хавага! [ -- Здравствуйте, господин!
(арабск.).] -- прервал мои невеселые размышления низкий
почтительный голос.
Подняв голову, я увидел в проеме дверей темное морщинистое
лицо нашего повара Ханусси. Поприветствовав меня по-арабски, он
тут же перешел на безукоризненный английский язык:
-- Если я не помешаю, то хотел бы обсудить с вами завтрашнее
меню, сэр.
-- Конечно, Ханусси, заходите, присаживайтесь.
-- Благодарю вас, сэр.
Он упорно так величал меня, и я уже устал делать старику
замечания. Ханусси вежливо выслушивал мои возражения, почтительно
кивал и кланялся, прикладывая руки к груди, но все повторялось
по-прежнему:
-- Да, сэр. Слушаю, сэр.
Обидно задевала меня и другая тонкость, которую я все-таки
улавливал даже при весьма скромном знании арабского языка: старик
никогда не называл меня "йа эфенди", как это принято, обращаясь к
людям в европейском платье, хотя бы они были и египтянами, но
неизменно говорил "йа хавага", подчеркивая этим каждый раз, что я
чужак, иностранец.
Мне оставалось утешаться мыслью, что Ханусси за свою пеструю
жизнь слишком долго общался с различными "лордами" и "господами",
чтобы теперь надеяться перевоспитать его.
О своей биографии Ханусси распространяться не любил, но,
судя по всему, она была у него довольно бурной и, опасаюсь,
небезгрешной. Восстанавливать ее приходилось по отдельным
наблюдениям и случайно прорвавшимся воспоминаниям самого Ханусси.
Получалось, что старик во время первой мировой войны служил в
английской армии и побывал даже в Китае. Несколько лет провел во
Франции. Потом Ханусси работал, очевидно, частным гидом в самых
различных уголках Египта, потому что великолепно разбирался в
тонкостях древнего искусства и превосходно знал все основные
исторические памятники: и пирамиды в Гизе, и развалины
Тель-аль-Амарны, и луксорские храмы. Изучил он досконально и
знаменитые гробницы Долины царей, причем, по-моему, отнюдь не из
чистой любознательности...
Привыкнув обманывать легковерных туристов, старик нередко
напускал на себя мистическую таинственность. Помню, как при
первом знакомстве он атаковал меня:
-- Дайте мне только собственноручно написанное вами имя и
имя вашей супруги, и я сделаю вам очень сильный амулет. Он будет
совсем маленьким, вы сможете постоянно носить его при себе. Не
надо с ним расставаться, это главное. Даже купаясь, держите его в
зубах. Он будет вас охранять и при этом благоухать, как цветок
лотоса. Всего за два фунта. Не верите? Вот это плохо. Надо
верить, без веры не поможет никакой амулет...
С подобными же предложениями он приставал к каждому новичку.
Но мы дружно поднимали его на смех.
Наши подшучивания не задевали старика.
-- Вы увидите в Египте еще много вещей, которых вам не
понять, -- многозначительно отвечал он. -- Да и не нужно так
вникать во все, доверьтесь опыту других, более мудрых...
Где Ханусси выучился поварскому искусству, так и осталось
неясным, но готовил он превосходно. Вот и сейчас он нарочито
равнодушным тоном перечисляет блюда, которые наметил готовить
завтра:
-- Фатта, кебаб, на третье яурт с фруктовым салатом, сэр, а
на ужин, если не возражаете, тамийя в чесночном соусе или вы
хотите что-нибудь из французской кухни?
Слушая все это, я поймал себя на том, что неприлично громко,
на всю палатку, глотаю слюнки.
Отпустив поскорее лукавого старика, я наскоро рассказал
Павлику, какие хозяйственные дела мне удалось "провернуть" в
Каире, и, наконец, остался один.
Наступил уже вечер -- вернее, упал на землю стремительно и
внезапно, как это бывает только на юге. Багровое уставшее солнце
скатилось к вершинам далеких гор, и песок вокруг на миг
покраснел, словно обагренный кровью. А едва солнце скрылось за
горами, там, где оно исчезло, промелькнул зеленовато-голубой
проблеск, похожий на какую-то фосфорическую молнию. И сразу --
темнота, сплошная, непроглядная, густая. Недаром говорили в
