старину: "тьма египетская".
Зажигать лампу и привлекать мошкару не хотелось, и я вышел
из палатки.
Поднялся легкий ветерок, стало прохладно, и от реки еще
сильнее потянуло сыростью и запахом водорослей. Я подошел к самой
воде и сел на какую-то корягу, занесенную сюда разливом.
Молодой месяц вылез из-за гор и повис над нами в непривычном
положении -- рогами вниз, как никогда не увидишь у нас в России.
От него через всю реку, почти до самого берега тянулась зыбкая
золотистая дорожка. Пальмы посреди реки в лунном свете казались
совсем сказочными, неземными, а песок вокруг приобрел какой-то
призрачный синеватый оттенок. И вдалеке, притягивая мой взгляд,
смутно угадывалась пирамида Хирена...
Скоро она тоже очутится на морском дне. Скроется под водой и
навсегда унесет с собой все загадки. А может, и нет в ней никаких
загадок, как, впрочем, и считают многие археологи? Просто
нагромождение древних камней, давно изученных, сотни раз
описанных в толстых фолиантах, измеренных до последнего
миллиметра. Недаром ни одна экспедиция даже не включила ее в план
своих исследований.
Нет, новые открытия следует искать не там, не в этих давно
ограбленных и давно исследованных местах. Но где же? Вслепую
обшаривать всю пустыню?
Пока я сидел в одиночестве на берегу и размышлял, куда
направить дальнейшие поиски, чтобы успеть побольше сделать, месяц
спрятался за какую-то тучку. Зато на небе отчетливее выступили
звезды. Их сияние и непривычный для нашего глаза узор снова
настроили меня на лирический лад.
Неужели это я в самом деле сижу на берегу Нила и в его
черной воде отражается Южный Крест?
Я привык с детства видеть Нил на географических картах
тонкой голубой ниточкой. На этой "ниточке" держалась вся жизнь
древней страны, зажатой в тисках пустыни. Разливаясь дважды в год
с неуклонной точностью, казавшейся древним египтянам священным
чудом, река приносила на поля тысячи тонн жирного, плодородного
ила. Нил поистине создал эту древнюю землю. И не удивительно, что
его славили торжественными гимнами:
Привет тебе, Хапи, Выходящий из этой земли, Приходящий,
чтобы напитать Египет!.. Создающий ячмень, Взращивающий полбу...
Когда он восходит -- земля ликует, Все люди в радости, Все спины
трясутся от смеха, Все зубы рвут сладкую пищу...
Тут сильный и совершенно непонятный удар в спину сбросил
меня с коряги на мокрый песок.
Что это? Кто?!
Стоя на четвереньках, я пытался рассмотреть нападающего. Но
он был невидим, прятался во "тьме египетской". Только в одном
месте невысоко над землей словно мерцали призрачным светом
какие-то два слабых светлячка. Я только начал вставать, чтобы
рассмотреть их поближе, как новый удар невидимки заставил меня
отскочить прямо в воду.
Но тут уже я по резкому запаху, вдруг обдавшему меня, понял,
в чем дело, и расхохотался. А потом схватил горсть сырого песку и
швырнул его наугад в темноту, прикрикнув как можно грознее:
-- Брысь! Пошел вон, черт!
"Мм-ее!" -- насмешливо ответила мне египетская тьма, и скрип
песка под копытами показал, что противник убрался восвояси.
Я совсем забыл, что по какой-то странной игре природы -- не
знаю, как объясняют ее зоологи, -- все животные в здешних краях
имеют черную окраску: козы, собаки, даже многие рыбы в реке. Вот
такой черный лукавый козел и подобрался ко мне невидимкой под
прикрытием темноты.
Я снова расхохотался и теперь уже окончательно почувствовал
себя дома, среди привычной, обыденной обстановки.
ГЛАВА II. ЗАГАДОЧНЫЕ ГОСТИ
Утром за завтраком я, нарочно утрируя детали, рассказал о
своем забавном ночном приключении, по давнему экспедиционному
опыту хорошо зная, как полезно начинать рабочий день с улыбки.
А сделать нам нынче предстояло немало. Посовещавшись, мы
решили свернуть все работы в селении и отправиться в разведочный
поиск по ближайшим окрестностям: может быть, все-таки
посчастливится обнаружить какой-нибудь памятник древности,
затерявшийся в песках и скалах? Эти пустынные просторы были почти
совсем не исследованы археологами. Прежние экспедиции вели
раскопки главным образом по берегам Нила.
Я сам наметил сегодня внимательно осмотреть напоследок все
раскопы. Хозяйственные ямы не представляли особого интереса, их
десятками находят на месте каждого древнего поселения. Но в
могилах, даже и давным-давно ограбленных, могли сохраниться хоть
какие-нибудь предметы. Ведь грабители не были
специалистами-археологами. Их интересовали только ценности,
золото, а медная сережка или простенькое колечко вполне могли
закатиться куда-нибудь в уголок погребальной ямы и там
сохраниться.
Утомительно было лазить из ямы в яму под неистово палящим
солнцем. Комбинезон у меня пропылился насквозь, в глазах рябило,
пальцы -- основной "инструмент", которым я разгребал песок,
одеревенели и не гнулись. А все тщетно: ни одной, даже пустяковой
находки.
-- Ладно, вижу, что вы хорошо тут все подчистили и без меня,
-- сказал я Павлику, неотступной тенью шагавшему за мной из
раскопа в раскоп. -- Остальное осмотрим после обеда.
За время обеденного перерыва предстояло раздать рабочим
деньги, привезенные из Каира. Происходила эта торжественная
церемония на пыльной площади перед домом раиса.
Как и все дома в селении, он напоминал маленькую мрачноватую
крепость: ни одно окно не смотрит на улицу, глухие серые
глинобитные стены. Только над дверью, радуя глаз своей пестротой,
вмазаны в стену, по местному обычаю, разноцветные фарфоровые
тарелки. Кроме того, эта стена была еще расписана яркими узорами.
Помимо привычного геометрического орнамента, не менявшегося,
кажется, со времен фараонов, тут встречались изображения вполне
современных и совсем неожиданных вещей: велосипеда,
радиоприемника, даже худосочной девицы в громадной шляпе, явно
перерисованной неумелой рукой из какого-то журнала мод.
Раис, преисполненный гордости, сидел на коврике под деревом
и сосредоточенно отсчитывал деньги. Никаких записей он не вел, но
все помнил, и споров обычно не возникало. Рабочие цепочкой
выстроились перед ним, растянувшись вдоль улицы, словно какая-то
удивительная белоснежная змея. Все они ради такого случая надели
чистые праздничные галабии и тоже были сосредоточенны и молчаливы.
Каждый раз, отдав деньги, раис внушительно разглаживал свои
длинные черные усы. Рабочий пересчитывал монеты, жарко и шумно
дышал на маленькую медную печатку с вырезанной на ней своей
фамилией и осторожно прикладывал ее к списку -- почти все, к
сожалению, были так неграмотны, что даже не умели расписываться.
И только проделав всю эту сложную церемонию, рабочий радостно, во
весь рот улыбался и, весело гремя монетами в кулаке, отходил в
сторону, уступая место следующему. А раис привычным движением
брался за усы...
Ханусси тоже постарался ради праздника. С многозначительным
и величавым видом он поставил на деревянный стол под навесом, и
так уже загроможденный тарелками с помидорами, яблоками, зеленым
салатом, громадное дымящееся блюдо фатты. Эта замысловатая и
острая похлебка из мясного бульона с рисом, куда мелко крошат
телятину, -- да еще к ней подается вкуснейший поджаренный хлеб,
предварительно вымоченный в уксусе, -- всем нам особенно пришлась
по вкусу. Ее называли возвышенно: "Блюдо э 1". Появление его было
встречено весьма радостными и нетерпеливыми возгласами. Но лицо
старого повара оставалось невозмутимым, как у прославленного
профессора во время показательной операции.
Все оживились, загремели ложками, потянулись к заветному
блюду, как вдруг Павлик сказал:
-- А к нам, кажется, гости...
Он смотрел в сторону реки, и теперь все, как по команде,
тоже повернулись туда. В самом деле, к берегу, держа курс явно на
наш лагерь, приближалась небольшая самоходная баржа с тупым,
закругленным носом.
Кто это мог быть? Наши коллеги? Многие археологи из других
стран предпочитали не устраивать постоянных лагерей на берегу, а
пользоваться вот такими баржами, перегоняя их с места на место.
Баржа приближалась, и уже хорошо можно было рассмотреть людей в
пробковых тропических шлемах, столпившихся под заплатанным
парусиновым тентом. Да, это, несомненно, были какие-то археологи:
на стене рубки грубо намалевана немножко утрированная богиня Маат.
Мы поспешили к берегу. Баржа ткнулась носом в отмель.
Сбросили деревянные сходни, и по ним легко соскочил на мокрый
песок худенький невысокий человек в шортах, с очень нервным и
подвижным лицом, заросшим седоватой щетиной.
-- Хау ду ю ду! -- небрежно сказал он, помахивая над головой
шлемом. -- Как поживаете, коллеги?
Потом, водрузив шлем на голову, он протянул мне руку и
представился:
-- Лесли Вудсток, старый гробокопатель.
Я назвал себя.
-- Очень приятно. Прошу извинить за несколько неофициальный
костюм и это, -- он похлопал себя по небритой щеке. -- Как
говорится: "а lа guerre comnne a la guerre", не так ли?
Говорил он быстро, с какой-то немножко наигранной,
лихорадочной веселостью, и все лицо у него подергивалось, словно
от нервного тика. Но голубые глаза под нависшими бровями были
печальны и со слезой, как у побитой собаки. От него заметно
попахивало спиртом.
-- Вы не родственник профессора Вудстока? -- начал я, но он
тут же перебил:
-- Да. Сын. Того самого, знаменитого... Как видите, это у
нас наследственное. А это руководитель нашей небольшой экспедиции
господин Афанасопуло. Я же, так сказать, главный научный
консультант, не более...
Торопливо выпалив все это. он подтащил меня за руку к
стоявшему в молчаливом ожидании на сходнях очень высокому и
стройному человеку лет пятидесяти в засаленной красной феске. Она
никак не вязалась со строгим черным костюмом и белым
накрахмаленным воротничком, которыми странный господин
Афанасопуло словно делал вызов палящей нубийской жаре. А усы у
него были такие черные и длинные, что сразу померк наш горделивый
раис.
-- Бонжур, мосье, -- изысканно приветствовал меня начальник
экспедиции, и это были, пожалуй, единственные слова, которые мы
от него услышали.
Больше на берег никто не сходил. Остальные участники
экспедиции разглядывали нас с палубы. Признаться, их вид
несколько удивил меня, как и причудливый костюм господина
Афанасопуло. Тут были три европейца неопределенных
национальностей, один несомненный представитель Малой Азии -- не
то сириец, не то турок, и два рослых, плечистых негра-суданца,
похожих друг на друга, словно близнецы. Была еще какая-то сильно
накрашенная девица в черных очках.
Я невольно поймал себя на мысли, что ни одно из этих лиц не
было отмечено печатью "высокого интеллекта" или "искажено работой
мысли", как выразился бы Остап Бендер. Но мало ли какие могут
быть лица у археологов...
Мы пригласили гостей к столу. Только Вудсток и Афанасопуло с
готовностью поклонились. Остальные продолжали уныло посматривать
на нас сверху. Один из негров проворчал что-то невнятное, но
начальник экспедиции внимательно посмотрел на него -- и тот
поспешил отойти от борта.
Повар Ханусси, уже успел приготовить и ставил на стол второе
блюдо с ароматной фаттой. Мне показалось, будто при виде наших
гостей по всегда невозмутимому лицу старого повара промелькнула
какая-то тень. Или он был знаком с ними раньше? Но ни Вудсток, ни
Афанасопуло не обратили на старика никакого внимания -- значит, я
