копоти викторианских времен, медные таганы, оловянные тарелки, кувшины и
жбаны, которые он рискнул собирать в надежде, что они понравятся Клер, -
весь его res angusta domi [12] уныло Приветствовал хозяина. Он вдруг по-
чувствовал себя обессиленным, выпил полстакана разбавленного водой вис-
ки, съел несколько бисквитов и опустился в длинное плетеное кресло. Зас-
нул он почти мгновенно, проснулся, когда уже рассвело, и сразу вспомнил,
что собирался провести ночь в трудах. Косые лучи солнца заглядывали в
комнату. Он допил остатки воды в кувшине и посмотрел на часы. Пять утра!
Он распахнул дверь. Над полями стлался рассветный туман. Тони вышел, ми-
новал конюшню и загоны для маток. Тропинка, спускавшаяся к реке, вела
через луга, которые пересекались оврагами, поросшими кустарником, и при-
горками, покрытыми орешником и ольхой. Роса не выпала, но от травы и
кустов остро пахло свежестью.
Не доходя ярдов пятидесяти до берега, он улегся в ложбинке. Все еще
спало, проснулись только кролики, пчелы и птицы. Тони лежал на спине,
посматривая на траву, кусты и синее утреннее небо, слегка подернутое об-
лачным руном. Из ложбинки было мало что видно, и, может быть, именно по-
этому Тони казалось, что здесь, рядом с ним - вся Англия. У его руки ди-
кая пчела погружала хоботок в чашечку цветка; земля источала благоуха-
ние, слабое, как аромат гирлянды маргариток, - это пахла удивительно
свежая сочная зеленая трава. "Величие, достоинство и мир!" Какая пьеса!
Тогда эти слова взволновали его. А публика смеялась. Клер тоже смеялась.
"Сентиментально! - сказала она. - Ни в одной стране нет и не будет вели-
чия, достоинства и мира". Вероятно, нет; конечно, нет: любая страна, да-
же его собственная, - это смесь прекрасного и чудовищного, расплывчатое
обобщение, воспевая которое драматурги впадают в преувеличения, а журна-
листы устраивают шумиху. И тем не менее на свете нет второго такого мес-
течка, такой яркой и пахучей травы, такого чуть уловимого благоухания,
мягко подернутого облачками неба и пения птиц, - второго такого древнего
и вместе с тем молодого края. Пусть люди смеются - он не может. Уехать
от такой травы? Он вспомнил, с каким трепетом снова увидел английскую
траву полгода тому назад. Бросить работу, раньше чем она начнется, сва-
лить ее на Масхема, который так тепло отнесся к нему!.. Тони перевернул-
ся на живот и прижался щекой к траве. Так запах был еще слышней - не
сладкий и не горький, но свежий, бодрящий, родной, запах, знакомый с
младенческих лет, запах Англии! Скорей бы привозили маток, скорей бы
приняться за дело! Крум сел и прислушался. Ни поездов, ни автомобилей,
ни самолетов, ни людей, ни четвероногих - только вдалеке чуть слышное
пение птиц, бесконечная, вьющаяся над травой мелодия. Что ж, словами де-
лу не поможешь. Раз тебе чего-то не дано, - значит, не дано!
XXXVI
Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях отк-
рытие, поняв, что взял на себя нелегкую задачу. Как заставить королевс-
кого адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему - значит выдать се-
бя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невоз-
можно. Придется подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду;
она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касает-
ся Динни. Но даже в этом случае... Эдриен посовещался с Дианой и после
обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.
- Четыре короля, - объявила леди Монт. - Мы все так старомодны - Ло-
ренс, я и Муссолини. У тебя ко мне дело, Эдриен?
- Разумеется, Эм. Не пригласишь ли ты к обеду Юстейса Дорнфорда и ме-
ня? Мне нужно с ним повидаться.
- Значит, тут замешана Динни. Никак не приучу Лоренса быть рыцарем:
как только у меня на руках четыре короля, у не'о обязательно четыре ту-
за. Ко'да?
- Чем скорее, тем лучше.
- Позвони, доро'ой.
Эдриен позвонил.
- Блор, пойдите к телефону и пригласите мистера Дорнфорда пообедать с
нами. Черный галстук.
- Когда, миледи?
- В первый же вечер, который у меня не расписан. Мы - прямо как зуб-
ные врачи, - прибавила она, когда Блор исчез. - Расскажи, что с Динни.
Она ни разу не была у нас после процесса.
- Процесс, - подхватил сэр Лоренс, - кончился так, как и следовало
ожидать, верно, Эдриен? Ничего нового?
- Кто-то оплатил издержки. Динни подозревает, что Дорнфорд.
Сэр Лоренс положил карты:
- Это смахивает на выкуп за нее!
- Он, конечно, не признается, но она попросила меня выяснить.
- Зачем же он это сделал, если не хочет признаться.
- Рыцари тоже носили перчатку дамы, - возгласила леди Монт. - Их уби-
вали, и никто не знал, чья перчатка. Ну что, Блор?
- Мистер Дорнфорд велел передать, что будет счастлив отобедать у вас
в понедельник, миледи.
- Запишите е'о в мою книжечку, и мистера Эдриена.
- Постарайтесь уйти с ним вместе после обеда, Эдриен, и расспросите
его по дороге, чтобы не вышло слишком явно, - посоветовал сэр Лоренс. -
А ты, Эм, смотри - ни слова, ни намека.
- Приятный мужчина, - заметила леди Монт. - Такой сму'лый и такой
бледный...
В следующий понедельник Эдриен ушел после обеда вместе с "приятным
смугло-бледным мужчиной". Дорнфорд еще не переехал В свой новый дом, и
обоим было более или менее по дороге. Эдриен с облегчением увидел, что
его попутчику не меньше хочется остаться с ним наедине, чем ему самому:
Дорнфорд сразу же завел речь о Динни.
- Правильно ли я предположил, что у Динни недавно что-то случилось...
Нет, еще до процесса, когда она заболела и вы повезли ее за границу.
- Правильно. Тот человек, которого она любила два года назад, - пом-
ните, я вам рассказывал, - утонул, путешествуя по Сиаму.
- О!
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Что выразит лицо Дорнфорда -
раздумье, облегчение, надежду, сочувствие? Но тот лишь слегка нахмурил-
ся.
- Я хотел кое-что спросить у вас, Дорнфорд. Кто-то покрыл издержки по
процессу, возложенные на Крума.
Теперь адвокат приподнял брови, но лицо его по-прежнему осталось неп-
роницаемым.
- Я думал, вы, возможно, знаете - кто. Адвокаты сказали только, что
противная сторона здесь ни при чем.
- Представления не имею.
"Так! - подумал Эдриен. - Я узнал лишь одно: если он лжет, то умело".
- Крум мне нравится, - заметил Дорнфорд. - Он держал себя вполне дос-
тойно, но ему крепко не повезло. Теперь его хоть не объявят несостоя-
тельным.
- Несколько загадочная история, - вставил Эдриен.
- Да, действительно.
"Наверно, все-таки он. Но до чего же каменное лицо!" - решил Эдриен и
на всякий случай спросил:
- Как вы находите Клер после суда?
- Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она
довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.
- Как вы считаете, выйдет она за Крума?
Дорнфорд покачал головой.
- Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчет издержек, - прав-
да. Она могла бы еще согласиться, если бы чувствовала себя обязанной
ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его
не любит по-настоящему, - так мне по крайней мере кажется.
- Корвен отучил ее от иллюзий.
- Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, - отоз-
вался Дорнфорд. - Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить
интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины,
выше всего ценит независимость.
- Не представляю себе Клер в домашнем кругу.
Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:
- Про Динни вы скажете то же самое?
- Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни
могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а
Клер представляю. Но Динни тоже не назовешь домашней. Не то слово.
- Конечно! - пылко поддержал Дорнфорд. - Но какое нужно - не знаю. Вы
очень верите в нее?
Эдриен кивнул:
- Безгранично.
- Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, - тихо сказал
Дорнфорд, - но для Динни, боюсь, никакого.
- Надо подождать, - возразил Эдриен. - Терпение - добродетель или по
крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так
и не опустившись обратно на землю.
- Но ведь мне под сорок.
- А Динни двадцать восемь с лишком.
- Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?
- Насчет Сиама? По-моему, да, и очень сильно.
- Благодарю.
Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Эдриен повернул к се-
веру. Он неторопливо шел и раздумывал о балансе, который предполагает
неограниченную ответственность каждого из любящих. Никакой резервный ка-
питал, никакое страхование не обеспечивает и не гарантирует устойчивость
этой пожизненной ценности. Любовь рождает человека на свет; с любовью он
имеет дело почти до конца своих дней, занося ее то в свой актив, то в
свой пассив; когда же он умирает, плоды его любви, а если их нет - члены
приходского совета, хоронят его и забывают. В переполненном людьми Лон-
доне нет никого, над кем не тяготела бы эта могучая, самовластная и неу-
толимая сила, с которой ни один мужчина, ни одна женщина не стали бы
связываться по доброй воле. В активе - "удачная партия", "счастливый
брак", "идеальная пара", "союз на всю жизнь"; в пассиве - "несходство
характеров", "мимолетное увлечение", "недоразумение", "трагическая ошиб-
ка". Во всех других областях своей жизнедеятельности человек может заст-
раховаться, изменить планы, предусмотреть разные возможности, парировать
любые случайности (кроме самой неприятной из всех - смерти); в любви он
бессилен. Любовь приходит к нему из тьмы и уходит во тьму. Она постоянно
с ним и постоянно бежит от него. Она произвольно делает запись то на од-
ной, то на другой стороне баланса, а человеку остается одно - подводить
итог и покорно ждать следующей записи. Она смеется над диктаторами, пар-
ламентами, судьями, епископами, полицией и даже благими намерениями. Она
сводит с ума радостью и горем, предается разврату, зачинает, крадет,
убивает; она самоотверженна, верна, переменчива. Она не знает ни стыда,
ни власти над собой; она строит домашний очаг и сметает его; она то бе-
зучастно проходит мимо, то сливает два сердца в одно до самой смерти.
Эдриен шел по Чэринг-кросс-род и пытался представить себе Лондон, Ман-
честер, Глазго без любви. Легко сказать! Не будь ее, ни один из проходя-
щих мимо сограждан не дышал бы пробензиненным воздухом ночи, ни один
унылый кирпич не ложился бы на другой, ни один автобус не пролетал бы с
гудением мимо, ни один уличный певец не завывал бы под не освещенным ни
единым лучом небом. Любовь - всеобщий первоисточник. И Эдриен, который,
роясь в древних костях, искал первоисточник человечества, который знал,
что только останки любви нельзя ни откопать, ни классифицировать, ни по-
местить под стекло, думал о том, подойдут ли друг другу Дорнфорд и Дин-
ни...
А Дорнфорд, возвращаясь в Харкурт Билдингс, был еще глубже погружен в
размышления о себе и о Динни. Ему под сорок! Он должен осуществить свое
непреодолимое желание. Теперь или никогда! Он должен жениться, иметь де-
тей, иначе он опустится до уровня обыкновенного карьериста. Одна Динни
способна придать вкус и смысл его жизни, похожей сейчас на недопеченный
хлеб. Она стала для него... Чем только она для него не стала! И, проходя
под узкими порталами Мидл-Темпл Лейн, он спросил ученого собрата, как и
он, направлявшегося домой, чтоб отбыть ко сну:
- Кто будет победителем дерби, Стабз?
- А бог его знает! - ответил ученый собрат, размышлявший о том, зачем
он в последний раз пошел с козырей, хотя делать это не следовало...
А на Маунт-стрит сэр Лоренс, надев свой черный шелковый халат и войдя
в спальню жены, чтобы пожелать ей доброй ночи, увидел, что леди Монт в
чепце с лентами, который так ее молодил, полулежит в кровати, и присел
