Клер она была благословением, для Динни - заразой, которая словно обожг-
ла ее томительным жаром бесчисленных поцелуев.
Когда Клер ушла, девушка беспокойно заходила по неосвещенной комнате:
"Нехорошо мучить людей!.. Женщина должна быть любимой... Мужчина тоже".
Стиль как у малых пророков! Озарение низошло на Динни, как на Павла,
когда тот шел назначенным путем. Она ходила взад и вперед, пока не уста-
ла; потом зажгла свет, сбросила платье, надела халат и села причесаться
на ночь. Причесываясь, взглянула на свое отражение в зеркале и долго не
могла от него оторваться, словно давно не видела себя. Ее щеки, глаза,
волосы еще дышали лихорадкой, передавшейся ей от Клер, и девушка каза-
лась самой себе неестественно оживленной. А может быть, в этом виновато
солнце, которое влило зной в ее жилы, пока она сидела с Дорнфордом в
плоскодонке? Динни расчесала волосы, откинула их назад и легла. Окна она
оставила распахнутыми, шторы не опустила, и звездная ночь беспре-
пятственно заглядывала ей в лицо сквозь мрак тесной комнатки. Часы в
холле негромко пробили двенадцать - часа через три уже начнет светать.
Девушка подумала о Клер: сестра спит за стеной и видит прекрасные сны.
Она подумала о Тони Круме, пьяном от счастья в своем только что перест-
роенном коттедже, и память подсказала ей избитую фразу из "Оперы нищих":
"Ее поцелуи блаженство дарят, приносят покой и отраду". А она? Динни не
спалось. Как когда-то в детстве, ей хотелось побродить, проникнуть в
тайны мертвенно тихой ночи, посидеть на лестнице, обойти комнаты, свер-
нуться клубочком в кресле. Она встала, надела пеньюар, туфли, выс-
кользнула из комнаты и села на лестнице, обхватив руками колени и прис-
лушиваясь. В старом темном доме ни звука, лишь где-то тихонько скребется
мышь. Динни встала, ощупью нашла перила и спустилась вниз. Навстречу ей
из холла потянуло затхлостью, - его приходится оставлять на ночь откры-
тым: там слишком много старого дерева и мебели. Динни, вытянув руки,
добралась до дверей гостиной и вошла в нее. Воздух здесь был тоже тяже-
лый: пахло цветами, табаком и ароматической смесью, купленной еще в
прошлом году. Девушка подошла к балконной двери, отдернула портьеры,
открыла ее и с минуту постояла, жадно вдыхая воздух. Было темно, тихо,
тепло. При свете звезд она видела, как поблескивают листья магнолий. Она
оставила дверь открытой, добралась до своего любимого кресла и прикорну-
ла в нем, поджав под себя ноги. Потом обхватила плечи руками и опять по-
пыталась вообразить себя маленькой девочкой. Ночной воздух вливался в
дверь, часы тикали, и, следуя их ритму, остывал зной, разлитый по жилам
девушки. Вскоре она закрыла глаза и, как всегда в этом старом кресле,
почувствовала себя так уютно, словно была прикрыта и защищена со всех
сторон; но заснуть ей все-таки не удавалось. Ей чудилось, что за ее спи-
ной кто-то есть: это всходила луна и в гостиную через дверь проникал ее
неуловимый призрачный свет, сообщавший свою таинственность каждому зна-
комому предмету. Комната словно оживала, чтобы разделить с Динни ее оди-
ночество, и у девушки возникло не раз уже испытанное ощущение того, что
старый дом живет своей особой жизнью, что он чувствует, видит, что он то
засыпает, то бодрствует. Вдруг с террасы донеслись шаги; Динни вздрогну-
ла и села.
Чей-то голос спросил:
- Кто это? Есть тут кто-нибудь?
В дверях выросла фигура; девушка по голосу узнала Дорнфорда и отозва-
лась:
- Только я.
- Только вы!
Она увидела, как он вошел и встал подле кресла, глядя на нее. Он все
еще был в вечернем костюме и стоял спиной к свету, так что девушка лишь
с трудом могла разглядеть его лицо.
- Что-нибудь случилось, Динни?
- Нет, просто не спится. А вы?
- Сидел в библиотеке, кончал работу. Потом вышел на террасу подышать
и смотрю - дверь открыта.
- Кто же из нас скажет: "Как чудесно"?
Однако никто ничего не сказал. Динни разжала руки и спустила ноги на
пол. Вдруг Дорнфорд схватился за голову и отвернулся.
- Простите, что я в таком виде, - растерялась девушка. - Я, право, не
ожидала...
Он опять обернулся к ней и упал на колени:
- Динни, это конец, если...
Она провела руками по его волосам и тихо ответила:
- Нет, это начало.
XXXIX
Эдриен сидел и писал жене:
"Кондафорд, 10 августа.
Родная моя,
Посылаю, как обещал, точный и подробный отчет об отъезде Динни. Пос-
мотри "Лэнтерн" - там есть снимок, изображающий "жениха и невесту при
выходе из церкви". К счастью, репортер этой газеты снял их прежде, чем
они двинулись: фотоаппараты, за исключением кинокамеры, не могут переда-
вать движение, и на карточках всегда получается так, что одна нога зад-
рана чуть ли не до глаз, закрывает колено другой ноги и обезображивает
стрелку на брюках. Дорнфорд выглядел очень авантажно; Динни, да хранит
ее господь, не улыбалась "улыбкой новобрачной", и вид у нее был такой,
словно все происходящее только шутка. С самой их помолвки я без устали
раздумывал, какие же у нее на самом деле чувства к нему. Это, конечно,
не такая любовь, какую она питала к Дезерту, но мне кажется, что физи-
чески Дорнфорд ей не противен. Вчера я спросил ее: "От всего сердца?" -
и она ответила: "Во всяком случае не от половины". Мы-то с тобой знаем,
на что она готова ради других. Но в брак она вступила и ради самой себя.
Ей нужно жить, ей нужны дети и определенное положение. Это в порядке ве-
щей, и, по-моему, она сама тоже так думает. Она, говоря языком нашей
многообещающей молодежи, не сходит с ума по Дорнфорду, но ценит его,
восхищается им - вполне, впрочем, заслуженно. Кроме того, он знает от
меня, а вероятно, и от нее самой, что она может ему дать, и не станет
просить большего, пока не получит его без всяких просьб. Погода стояла
прекрасная; церковь, где, кстати сказать, воспринял крещение ваш специ-
альный корреспондент, выглядела на редкость празднично. Правда, собра-
лись в ней преимущественно обломки старой Англии, но мне почему-то ка-
жется, что таких людей в Уолуорте сколько угодно.
На передних скамьях в наиблагочестивейших позах разместились члены
нашего клана, а также все, кто представляет графство или претендует на
это. Чем дольше я смотрел на последних, тем горячей благодарил бога, ко-
торый, правда, обрек Черрелов нашего поколения на жизнь в условиях сов-
ременности, но все-таки не превратил их в провинциалов. Даже в Коне и
Лиз, живущих здесь безвыездно, очень мало провинциального. Конечно, в
наши дни странно слышать такое слово, как "провинция", но оно, видимо,
будет существовать до тех пор, пока люди будут стрелять и охотиться.
Помню, что в детстве на этих охотах, если только мне удавалось выпросить
лошадь в нашей или чьей-нибудь чужой конюшне, я всегда старался удрать
подальше от охотников, чтобы уклониться от участия в разговорах, - так
они были скучны. Быть просто человеком - гораздо лучше, чем представлять
графство или претендовать на это. Должен сказать, что Клер, несмотря на
недавние судебные мытарства, держалась изумительно, да и вообще, нас-
колько я мог судить, никто не выказывал чувств, которые в этот час дня
вряд ли мог испытывать. Позади, с несколько менее благочестивым видом,
сидели обитатели деревни, - Динни их любимица, - настоящая выставка ста-
рожилов. Среди них было несколько интересных типов, например, старик Да-
унер в кресле на колесиках - сплошные уайтчепелские бакенбарды и борода;
лишь кое-где резко выделяющиеся пятна смуглой кожи. Он отлично помнит,
как мы с Хилери грохнулись с воза сена, забираться на который нам отнюдь
не полагалось. Затем миссис Тибуайт, этакая симпатичная старая колдунья,
- она всегда разрешала мне забираться к ней в малинник. Для школьников
тоже устроили праздник. Лиз говорит, что среди них не найдется и одного
на двадцать, кто бывал в Лондоне или уезжал дальше чем на десять миль от
деревни. В наши-то дни! Зато парни и девушки - уже совсем другое дело. У
девушек стройные ноги, шелковые чулки, со вкусом сшитые платья; у парней
хорошие фланелевые костюмы, воротнички, галстуки, - к этому их приучили
мотоцикл и кино. В церкви было много цветов, колокольного звона и оглу-
шительных звуков органа. Хилери совершил венчальный обряд со свойствен-
ной ему быстротой, и старый приходский священник, помогавший при церемо-
нии, только сокрушенно вздыхал, видя, в каком темпе тот служит и сколько
всего пропускает. Тебя, конечно, интересуют туалеты. Так вот, стоя у ал-
таря, невеста и подружки напоминали мне дельфиниумы. Динни даже в белом
выглядела точь-в-точь как этот цветок, а подружки - уж не знаю, нарочно
или нет - были ей под стать. Рядом с ней Моника, Джоан и две молоденькие
племянницы Дорнфорда, все как на подбор высокие и стройные, - ни дать ни
взять клумба голубых дельфиниумов; впереди нее - четверо девочек в голу-
бом, очень миленьких, но, конечно, не таких хорошеньких, как Шейла.
Честное слово, эта ветряная оспа пришлась крайне некстати: тебя и детей
ужасно недоставало - Роналд в роли пажа был бы неподражаем. Домой из
церкви я возвращался с Лоренсом и Эм, которая была необыкновенно величе-
ственна в своем серо-стальном платье, слегка перепачканном там, где "со
слезами смешивалась пудра". Мне пришлось остановиться с ней под деревом,
разбитым молнией, и хорошенько поработать одним из тех шелковых носовых
платков, которые ты мне дала в дорогу. Лоренс был в отличном настроении:
он считает, что этот брак - наименее дутое из всех предприятий, виденных
им за последнее время, и надеется, что падение фунта приостановится. Эм
ездила осматривать дом на Кемпден-хилл; она предсказала, что не пройдет
и года, как Динни влюбится в Дорнфорда, и пролила по этому поводу еще
одну слезу, так что я был вынужден обратить ее внимание на дерево, в ко-
торое действительно ударила молния, когда мы втроем - она, я и Хилери -
стояли под ним. "Да, - вспомнила Эм, но вы же были то'да совсем ма-
ленькие! Очень предусмотрительно! А дворецкий сделал из отбито'о куска
ручку для пера. Но перья в ней не держались, и я дала ее Кону с собой в
школу, а он потом проклинал меня. Лоренс, я совсем старуха". Тогда Ло-
ренс взял ее за руку, и так, рука об руку, они шли до самого дома.
Прием гостей происходил на террасе и на лужайке; явились все, вплоть
до школьников. Сутолока получилась отчаянная, но, по-моему, было весело.
Я не знал, до чего люблю наш старый дом. Что там не толкуй о всеобщей
нивелировке, в старых домах есть что-то неповторимое. Если дать им рух-
нуть, их уже не восстановишь; они - своеобразный фокус, в котором отра-
жается вся округа. Бывают деревни и местности без сердцевины; они всегда
почему-то пусты, плоски, нелепы. По-настоящему старый дом одухотворяет
все, что примыкает к нему. Если владельцы его - не эгоистичные свиньи,
он постепенно становится чем-то важным и для тех, кто им не владеет.
Кондафорд - нечто вроде якоря для всех окрестных фермеров. Не думаю,
чтобы кто-нибудь из жителей деревни, даже самых бедных, был недоволен
тем, что поместье существует, или радовался, если бы его снесли. Как ви-
дишь, любовь и забота в течение многих поколений, а также некоторые, хо-
тя не бог весть какие затраты привели к вполне осязательным результатам.
Конечно, все меняется и должно меняться; именно поэтому спасение того
старого, что заслуживает спасения, - ландшафтов, домов, обычаев, учреж-
дений, людей определенного типа, - составляет одну из величайших проблем
нашего времени, хотя мы меньше всего озабочены ею. Мы бережем произведе-
ния искусства, старую мебель, мы создали постоянный и очень ревностный
культ старины, против которого не восстают даже люди с ультрасовременным
образом мышления. Почему мы не делаем того же самого в нашей социальной
жизни? Да, бесспорно, "отживает порядок ветхий", но мы должны сохранить
