Онорина сожалела, что не видела, как они прибывают в Нотр-Дам,
вооруженные и раскрашенные традиционными военными узорами, но, услышав
рассказ матушки Буржуа, она полюбила встречаться и общаться с ирокезами.
Ей нравилось разговаривать с ними, узнавать их язык, беседовать с
Тагонтагетом - великим вождем сенеков и Уттаке-Богом туч.
Они звали ее Розовая туча.
Среди женщин, которые сопровождали детей и проводили некоторое время
с Виль-Мари, была молодая индианка, с которой Онорина любила играть, петь
и молиться. Ее глаза излучали свет любви, а традиционная жемчужная повязка
делала ее кудрявую черноволосую головку еще прелестнее.
Звали ее Катрин. Ее изгнали из племени могавков или аньеров, потому
что она хотела жить идеалами христианства и быть крещеной, как ее мать.
Вся семья Катрин погибла во время эпидемии оспы, а она одна выжила.
Сирота, оставленная на попечение дяди, который с ней плохо обращался,
она с удовольствием покинула его. Она лучилась счастьем, от того, что
обрела свою судьбу, что находилась рядом с церквями и часовнями, где
обитал Бог любви, которого она избрала всем сердцем. Ее соплеменники
добавили к ее христианскому имени Катрин, более легкое для их произношения
- Текаквита, что обладало двойным смыслом и означало "попирающая
препятствия" и свидетельствовало о ее воле сопротивляться испытаниям,
которые в избытке выпали на ее долю. Также ее индейское прозвище означало
"шагающая наощупь, чтобы не натолкнуться на препятствия", ибо оспа,
поразившая ее в четыре года, сделала ее наполовину слепой.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ДУРАК И ЗОЛОТОЙ ПОЯС
23
Они прибыли накануне в Тидмагуш на восточном берегу. Им объявили, что
рейд занят рыбацкими лодками и кораблями, а также судами, отплывающими в
Европу, или прибывающими оттуда. Они бросили якорь южнее, в бухте напротив
острова Сен-Жан и высадились на берег в сопровождении членов экипажа,
которые несли на головах, на спинах, на плечах мешки и сумки для краткого
привала.
Место было не особенно освоенное, если не считать немногочисленных
портовых построек, складов и бараков, где жили рыбаки из Сен-Мало и
Бретани, которые "снимали пески" каждый год.
Старый дом, построенный Николя Пари, служил убежищем графу де Пейрак
и его жене, когда они приезжали на несколько дней.
Город еще пока не расширили и не сделали уютнее.
Каждый раз граф обещал себе распорядится насчет работ, но не было
человека, который мог бы руководить: Старый Джоб Симон был занят своей
лавкой и мастерской, а зять Николя Пари вовсе не обладал качествами,
необходимыми для начала стройки и надзора за ней во время их отсутствия.
Тидмагуш таким образом был пока всего лишь перевалочным пунктом.
Анжелика никогда не приезжала туда охотно, хотя испытывала
возбуждение, помня насыщенные дни, требующие решений и усиленных раздумий,
которые она провела в борьбе с Дьяволицей и которые были связаны с этим
заброшенным уголком. Эпизоды того времени всплывали в ее памяти, когда до
ее ноздрей доносился запах приготовляемой рыбы, смешанный с ароматом
нагретого летним солнцем леса.
Тидмагуш находился на пол-пути между Квебеком и Голдсборо.
Следовательно он вызывал у Анжелики несмотря на все, чувство радостного
нетерпения при мысли о встрече с друзьями из Квебека, с Онориной, которую
они очень хотели невестить в Монреале, с семьей брата, или при мысли о
возвращении на свои южные земли.
По всем этим причинам Анжелика хотела задержаться здесь не дольше,
чем на двадцать четыре часа. Но это был пункт пересечения маршрутов многих
людей, и у Жоффрея возникло там много дел.
В этом году близнецы совершили путешествие из Кеннебека в Вапассу.
Встал вопрос о том, чтобы взять их с собой в Новую Францию. Но этот
переезд, короткий для взрослых, был слишком длинным для младенцев и грозил
разными неприятностями их здоровью. Поэтому решено было оставить их в
Голдсборо, где они испытывали силу своей власти на Абигаэль, взявшей их
под присмотр.
Оставив господина Тиссо и его помощников наводить порядок в доме, на
котором уже водрузили герб с серебряным щитом на голубом фоне, Анжелика
вышла и огляделась. Она слушала смешанный шум, смутно доносящийся до ее
ушей: разговоры рыбаков, приготавливающих сети, плеск весел и крики
моряков, которым надо было набрать пресной воды в источнике или продать
пойманную рыбу - ей казалось, что она слышит мир призраков.
И, что было сильнее ее, она не могла не думать о другой женщине, с ее
эксцентрическими платьями, фигурой, изящной словно статуэтка из Тангары, с
невинной улыбкой и огромными волнующими глазами. Она словно была создана
для царствования в этом королевстве, лишенном всех благ, править народом
одиноким, наивным или жестоким, невинным словно дети или коварным как
демоны, народом, которого необходимость выжить обязывала ловить треску,
жить на песках этой проклятой земли.
В прошлом году, по возвращении из путешествия в Новую Францию;
находясь под впечатлением потрясений, которые были вызваны приключениями
Дельфины де Розуа и разговором с лейтенантом полиции Гарро д'Антремоном,
она попыталась прогнать из головы мысли о неприятном, отвлечься и дать
последним событиям уложиться в ее мозгу. Сегодня же, в этом путешествии
вместе с Жоффреем, она чувствовала себя как нельзя лучше.
Ее ждали письма. Первое от мадам де Меркувиль, сообщало, что Дельфина
де Розуа ждет ребенка, который должен родиться в конце августа, такой срок
сделает возможным посещение подруги в этот радостный миг, - подсчитала
Анжелика. Другое письмо было от Маргариты Буржуа, помеченное июнем, оно
сообщало подробно и обстоятельно обо всех новостях Онорины. К посланию был
приложен листочек, исписанный крупными буквами: "Моя дорогая мама, мой
дорогой папа..." Больше ничего не было, эти слова заполнили лист, но это
первое подтверждение хорошего самочувствия и любезного характера Онорины,
а также первый опыт письма, наполнили их сердца живой радостью.
Жужжание насекомых в воздухе отмечало разгар лета.
Анжелика устремилась по тропинке и пошла через высокие травы, почти
полностью скошенные или сожженные солнцем. В первый раз она решилась на
это, и с тех пор, когда они приехали в Тидмагуш, она избегала смотреть в
сторону леса.
Она нашла могилу.
Насколько она могла помнить, будучи вынужденной тогда присутствовать
на похоронах, это было здесь.
Несмотря на пышную растительность, крест еще виднелся, наполовину
скрытый большим муравейником.
Никто не ухаживал за могилой в течение всех этих лет. После того, как
ее засыпали свежей землей, Жоффрей велел положить сверху тяжелую плиту и
наказал бретонскому рыбаку, который в своих краях был резчиком по камню,
высечь без эпитафии имя и фамилию богатой, высокородной и достойной
жалости герцогини, трагически погибшей на одном из необжитых берегов
Нового Света.
Бретонец добросовестно выполнил работу. Ему было трудно уместить имя
Амбруазина и фамилию де Модрибур на надгробном камне, так что к концу
строки буквы сплющивались. Ему удалось еще изобразить небольшой крест и
дату смерти, поскольку дату рождения не знал никто.
"Если верить дуэнье Петронилье Дамур, она была старше меня, -
вспомнила Анжелика. - Но ей всегда давали меньше. Еще одна, познавшая
секрет вечной юности. Но при помощи Мефистофеля!"
Если подумать, так ли уж она была красива и молода? Какова природа ее
очарования, которое исходило от ее персоны и "пускало пыль в глаза"
окружающим?
Анжелика наклонилась, чтобы прочесть надпись, которая как кружево
вилась по каменной плоскости. Она потерла ее, развела листья растений в
разные стороны, и вот уже ее пальчик скользил, нащупывая слова: "Здесь
покоится дама Амбруазина де Модрибур".
Она выпрямилась и отступила на несколько шагов, чтобы взглянуть на
могилу издалека. Она не испытывала в этот момент ни малейшего укола страха
или предчувствия, что случалось всегда при упоминании имени этой женщины.
Кто покоится здесь? Она, тело, бренные останки Дьяволицы, адский ум
которой был разоблачен отцом иезуитом Жаном-Полем Мареше де Вернон, или
несчастная девушка, преданная своей хозяйке, Генриетта Майотен,
восторженная, готовая на все ради той, кого она обожествляла. А ее
"благодетели" страшно обманули ее, принесли в жертву и убили... Может так.
Когда гроб со страшными останками опускали в могилу, Анжелика не
стала приближаться к мертвому телу, потому что была на грани нервного
срыва. Она узнала только оборки запачканной юбки желто-голубого цвета, она
всегда носила наряды необычной расцветки.
Но Марселина из великодушия захотела проявить некоторую заботу об
этом бездыханном теле, по крайней мере обернуть его тканью, пока оно еще
не оказалось в земле. Она рассказала о том, что видела:
- Мешанина мяса и костей... словно ее били молотком... Никто не
поддержал ее мнения, правда она немногим его сообщила. Все придерживались
версии, что здесь поработали волки и рысь.
"А волосы, Марселина?.. Какие были волосы?.. Длинные?.. Черные?.."
Они, конечно, были испачканы в крови и вырваны целыми прядками... Но
все-таки надо будет еще раз поговорить с Марселиной.
Она снова села возле могилы.
В жужжании насекомых, в спокойствии леса, было что-то печальное и
тревожное. Но она удивилась, потому что здесь она не испытывала своей
всегдашней тревоги, нападающей на нее в Тидмагуше. Полевые цветы, растущие
как придется, окружали ее, оберегали от ветра, который покачивал их
головки, так что поле было похоже на поверхность моря. Белые аквилегии,
маленькие сиреневые астры с желтым сердечком, розовый люпин спешивались с
травами, а вьюнок уже начал опутывать крест своими нежными лианами.
"Ее здесь нет! Если бы она была здесь... цветы не выросли бы", -
сказала себе Анжелика.
Затем она поднялась и удалилась, после того как у нее хватило
мужества перекреститься, повторяя себе, что ее мнение на счет цветов было
ребячеством, потому что природа всегда смеется над подобного рода
нюансами.
И даже если предположить, что из-за своей ловкости или власти над
Николя Пари или еще над кем-либо из мужчин, герцогиня де Модрибур сумела
спастись, то Анжелике больше не представлялось, что она столь же опасна,
как и раньше.
Эта борьба, эти испытания, эти битвы не могут возобновиться в похожих
условиях и с теми же персонажами, ибо и одни и другие уже изменились.
Что касается прошлого, она признавала, что не так уж плохо сражалась,
но сегодня ее было бы не так-то просто выбить из колеи странными
взглядами, улыбками и мимикой. Потом она с содроганием вспомнила об
огоньках в глазах Амбруазины, которые часто блестели сквозь ее черные
зрачки и которые не могли принадлежать человеку. Глазами женщины иногда
глядел демон. Перед подобной встречей с духом тьмы никакое создание не
сможет похвастать тем, что не боится. Даже самые сильные застывали,
парализованные этим взглядом, словно кролики перед удавом.
"Моя кульпа! Моя вина! - говорила она себе. - Если я допустила
некоторый просчет в этом деле, так это то, что я сразу не почувствовала,
что это - адское создание. Сделав такое заявление, я не обижусь".
"Такими вещами не шутят, - говорил маркиз де Виль д'Аврэ, хоть он и
был легкомысленным. - Я узнаю почерк Сатаны в ее письмах. Дорогая, не
прикасайтесь к ним!"
Он попросил проанализировать подпись мадам де Модрибур иезуита
