считать вашей служанкой.
В знак крайнего несогласия он покачал головой.
- Вы обезоруживаете меня.
Он вздохнул.
- Женщины нуждаются в гармонии. Они не могут жить без того, чтобы без
конца не согреваться на огне чувств.
Она коснулась его руки.
- Слушаться меня или потерять, говорите вы? Что за мысли! Я знаю вас,
вы ловкий человек. Вы все сумеете уладить, не слушаясь и не теряя меня.
Они продолжали путь, держа друг друга под руку.
- Это сирота, - продолжала Анжелика, - бедный мальчик без семьи (он
понял, что речь идет о Натанаэле). Он скитается вдоль берегов Америки, где
ему не находится места, потому что он одинок, потому что он француз и
реформист. С моим братом было то же самое: он был один, он был французом и
католиком, но все это кончилось, когда он нашел себе невесту. Этот
Натанаэль - такой же изгнанник, как и все мы, он скрывается от смерти,
которая преследует его с самого рождения.
Я думаю, что вы одобрите мое решение написать Молину. Он знает все.
Он найдет его и выяснит, что стало с его наследством во Франции и как
можно доставить оттуда большую его часть.
- Дела французских гугенотов не так уж хороши, если верить письмам.
- Однако существуют законы, которыми нужно уметь оперировать и с их
помощью добиваться своего, правда, если это - действующие законы.
- Нужно поговорить с королем, - сказал Берн. - Это должен быть некто,
кого монарх выслушает с доверием и на кого мы сможем положиться. Может это
будете вы?
Анжелика вздрогнула и ничего не ответила.
"Монарх! - подумала она. - Несчастные! Если они думают, что мое
вмешательство перед королем может иметь хоть какой-нибудь вес, то они
ошибаются. Кто я такая, изгнанница, слабая женщина... А против меня -
сборище иезуитов, фанатиков, которые убеждают короля, Франции, что
Нантский эдикт устарел и стал бесполезен. И к тому же - нужно переплыть
океан. Возвратиться ко двору. Нет, я еще не готова!.."
Вокруг дома Абигаэль росли малиновые кусты, которые привлекали
горлиц. Это были красивые птицы, хрупкие и изящные с бежево-голубым
оперением и длинной шеей, чье прерывистое щебетание опьяняло.
Те, кто жили неподалеку от леса, жаловались на них. Абигаэль, которая
радовалась всему, их любила. Она говорила, что их пение усыпляло детей
лучше, чем колыбельная.
Она с улыбкой смотрела, стоя на пороге, как к дому подходят Анжелика
и ее муж.
- Вы не ревнивы, Абигаэль? - крикнула Анжелика.
- Не сегодня. Но я была такой. Когда в Ля Рошели я заметила вас возле
него и в первый раз увидела, как он оставил в покое свои конторские книги
и взглянул на женщину другими глазами...
- Ну что я говорила, господин Берн?! Разве бы вам досталось такое
сокровище, как Абигаэль, останься вы в Ля Рошели? Для этого нужно было
переплыть океан и чуть не умереть от раны, нанесенной вам предательской
рукой... Иначе она бы не открыла вам своих чувств. Не правда ли?
- Никогда! - призналась Абигаэль. - Тем более, что вы были
соперницей, чья красота и шарм обрекали на неудачу все мои надежды. Я была
в отчаянии!.. Я была готова лишить себя жизни!..
- Все женщины безумны! - пробормотал Берн, входя в дом с
притворно-оскорбленным видом.
Но он покраснел от удовольствия под перекрестным огнем этого
ненастоящего спора. Он находил, что не так уж неприятно быть предметом
соперничества таких прекрасных дам. Сам не зная почему, он почувствовал
себя моложе, чем в те времена, когда не отрывал носа от своих счетов.
- Но мужчины тоже безумны! - признал он, садясь на свое место у
очага. (И он притянул к себе руку Абигаэль, чтобы пылко поцеловать.) - Они
безумны, потому что предпочитают оставить старые привычки ради... ради
счастья любви. Вы правы, госпожа Анжелика.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КРЕПОСТЬ СЕРДЦА
18
Каждый год, в начале октября, возвращаясь в Вапассу, Анжелика обещала
себе, что в следующем году проведет лето в своей любимой резиденции.
Необходимость воспользоваться солнечными месяцами, чтобы осуществить
путешествия на берег океана, или в Новую Францию, или в Новую Англию,
лишали ее возможности жить в Вапассу во время цветения и сбора урожаев,
сельскохозяйственных и медицинских.
К счастью у нее были друзья: супруги Джонс и несколько женщин
городка, посвященные в науку, которые в течение ее отсутствия и следуя ее
инструкциям, занимались сбором растений согласно рекомендованных дат.
В Вапассу не было бездельников и безработных ни в одной области
труда.
Бархатный сезон, который в своем величии, мог, однако быть коротким,
менял образ жизни городка. Пока еще не отгремели выстрелы последних
больших охотничьих игр, пока в лесах еще оставались ягоды и грибы, это
служило предметом развлечения жителей. Но новоприбывшие с юга должны были,
едва переведя дух, приниматься за устройство быта и подготовку к грядущим
морозам.
Нужно было решить вопросы, которые с приходом зимы затруднялись,
делались почти невыполнимыми. Запас топливом был уже произведен. Вязанки
хвороста приготовлялись заранее.
Обновлялись снегоходы, лыжи, лыжные палки, сани.
Эхо разносило последние удары молотков, данные по последним деталям
домов и пристроек, где вскоре спрячутся от морозов семьи и их животные:
коровы, свиньи и лошади...
Если зима предоставляла спокойный отдых, то каждый мог с уверенностью
сказать, что он его заслужил.
Дом - это такая вещь, которая каждый день "начинается сначала". Форт
Вапассу был таким домом, который разрастался с каждым годом, у которого
были свои требования и законы. С каждым годом в нем менялось число
жителей, у них изменялись обязанности и необходимости. Дом был населен
густо, и это требовало совместных усилий и разделения обязанностей. Очаги,
печи, дымоходы, засаливание мяса, хлебопекарни, стирка белья, освещение и
свечи - этим занимались разные группы.
На стороне раздобыли несколько бочонков особого жира, который
обеспечивал прекрасный свет.
В этом году Анжелика нашла время, чтобы собрать в лесу ягоды, которые
после особого приготовления выделяли специальный зеленоватый сок, который,
загустев, напоминал воск. Этот воск, смешанный с другими добавками являлся
прекрасным материалом для изготовления ароматизированных свечей.
Она научилась этому в Кеннебеке, у голландцев. Это был особый секрет,
о котором когда-то знал отец д'Оржеваль, и который он унес с собой с
могилу. И вот старый Петер Богган рассказал ей, что зеленые свечи
изготовлялись при помощи ягод кустарника, название которого - воксберри.
Она удивлялась, почему не спросила его об этом раньше. Старый Жозуа, хоть
и был англичанином, но тоже разбирался в секретах растений, словно индеец.
Еще ребенком, странствуя с людьми из Мейфловера, он видел, как в первую
зиму погибло более двух третей колонистов. И необходимость заставила его
узнать все об окружающей природе.
Он не скрыл, что именно он, много лет назад, научил приготовлять
зеленые свечи иезуита из Норриджвука, отца д'Оржеваля, потому что у того
были проблемы с освещением на службах.
- Он выходил оттуда, - сказал он, указывая на тропинку, вьющуюся
через лес. - Меня никогда не пугали ни Черные Сутаны, ни французы.
- Что он у вас покупал?
- Всего понемногу: гвозди, покрывала, пшеничный хлеб. Он говорил на
разных языках, даже на индейских. Иногда, он заходил ко мне в домик и
улыбался. Я не могу сказать, что это была за улыбка... он словно радовался
тому, что мы сообщники... но в чем?
- Мы говорим об одном человеке? Он знал, что вы - англичанин?
Старый Жозуа, казалось, не догадывался, что его посетитель в сутане
был известен как истребитель англичан. Он принимал его с простотой
переселенцев из Мейфловера, группа которых, пройдя через Лейден в
Голландию, сумела смягчить суровость первых реформистов и сохранила в
сердцах и обычаях только мягкость евангелических заповедей.
Открытие этого секрета зеленых свечей оставило в ее душе смешанное
чувство. Все, что было связано с этим врагом, ей казалось ложным. У нее
было чувство, что "событиям не следовало бы проходить именно так". Однако,
когда она зажгла одну из этих свечей в серебряном подсвечнике, она не
смогла воспротивиться мимолетному ощущению реванша и успокоения при мысли,
что его уже не существует в этом мире.
Немного спустя после первой годовщины со дня рождения, близнецы
сделали свои первые шаги под гром аплодисментов и смеха жителей форта.
Несколько позже смех приумолк, потому что дети стали ползать по дому, с
трудом преодолевая лестницы, коридоры и переходы, заглядывая в каждую
дверь и везде оставляя следы зубов, которые не замедлили у них появиться.
Сиделки и кормилицы, кухарки и швеи стали просить защиты у мужчин.
Молочные братья и сестры близнецов также подрастали, так что вскоре
они образовали целую толпу.
После отъезда Онорины старшим стал Шарль-Анри. На него очень
рассчитывали, потому что он был внимателен, полон нежности и преданности
по отношению к Раймону-Роже и Глориандре. А те тоже не могли обойтись без
него.
Онорина обрадовалась бы при виде того, как волосы Раймона-Роже
превращаются в густые локоны, светлые с рыжеватым отливом.
Глориандра была черноволосой, ее шевелюра доходила ей до плеч. Она
была похожа на маленькую куклу с ангельскими глазами. Все заметили, что
она своенравна, но никогда не впадает в гнев. И несмотря на крошечные
детские платьица - очень активна.
Но все эти черты характера проявились постепенно. Анжелика
утверждала, что поскольку ей не противоречили и позволяли делать все, что
ей захочется, она не имела возможности проявить свою индивидуальность. Она
была немного таинственным и загадочным ребенком.
Часто Анжелика брала ее на руки и тихо разговаривала с ней, глядя в
ее голубые глаза, но никогда ей не удавалось догадаться, о чем думает ее
дочь.
- Как ты красива! - шептала она, прижимая ее к себе и целуя круглую
свежую щечку.
Ребенок улыбался. Счастье исходило от нее, счастье и спокойствие, и
Анжелике не нужно было в этом сомневаться. Она приходила в восторг при
мысли, что произвела на свет счастливого ребенка.
В другие моменты, вспоминая об их рождении, вспоминая, что они были
обречены, слыша вой прибрежных волков, которые приблизились к Салему в ту
ночь, словно празднуя торжества призраков, она переживала заново свои
ощущения того времени. Глядя на Глориандру, она спрашивала себя, что
тревожило ее в этой маленькой девочке, такой живой и послушной на первый
взгляд. Ей казалось, что она еще не совсем "находится здесь". Она
вздрагивала и сжимала сильнее, охваченная предчувствием.
- Не уходи. Останься с нами.
Она заметила, что Жоффрей также испытывал похожее чувство. Но он не
беспокоился. Он находил нормальным, что ребенок, родившийся при таких
страшных и жестоких обстоятельствах, не решался полностью отдаться земной
жизни. Он улыбался ей с любовью, он брал ее на руки, где она выглядела как
игрушка, он уносил ее к себе в лабораторию и показывал всевозможные
блестящие вещи, интересные формы, драгоценные камни, золото.
А те, кому был доверен присмотр за "маленькой принцессой" задавали
себе гораздо меньше вопросов, чем ее родители. Здоровье ее было
превосходным, и в некоторые моменты ее называли таким же "ужасным
ребенком", как и ее братца.
Тот прекратил беспокоить окружающих своим отсутствующим видом. Во
время того, когда их бранили, он пытался спрятаться за спину сестры, но,
