от него производное. Ключевой пункт - симбиоз и стычка опережения и
отсталости. Оно легко бы: опережение - Западу, отсталость - себе. Так и тут
смешение, перевертыш, оборотничество. От Петра: действие (императоров)
брюхатит речь, новорожденную усыновляют едкие вольтерьянцы XVIII века и
отгранивают в вечность те, кто был на площади 14-го декабря и кто
наследовал им вне каземата. Спор Пушкина с Чаадаевым, внезапный Гоголь
(кому пришло бы на ум, кабы не школьная очевидность, что у Тараса Бульбы и
у Шинели один и тот же автор)... Не в порядке ущемленного самодовольства:
Россия - творец и страж ВСЕЛЕНСКОЙ ОТСТАЛОСТИ. Здесь корень нашего
революционализма, его главный движущий мотив. В субъекте Истории -
страдания миллиардов. Не одной России заслуга, но без нее так ли бы пошло?
Вломиться б с этой стороны в нынешнюю распрю - правомерен ли Октябрь? 1913:
спор человека с цифирью - экономический сдвиг в контексте растущей
непереносимости данного. И Столыпин, и большевики перерастают первую из
революций. Преимущество и роковой недуг Ленина: он планетарнее. Суть его
протестантизма - радикальной ломкой наследственной России продвинуть
европейски-мировое опережение, им возвратив России самотворящую отсталость.
За нового человека (отсталостью бредящего, отсталость отторгающего) -
расплата людьми, несть им числа. Парадокс ли: совмещение в Сталине всех
наших прошлых демиургов? (Не исключение - Столыпин, споткнувшийся на
стойкости общины и аграрном перенаселении европейской России. Сталин
покончил и с тем, и с другим, вместе с общиной упразднив и хозяев земли, а
перенаселение сплавив на лихорадочные стройки и в ГУЛаг...).
Пограничье истории - застрявший перегон от суперэтноса к нации. И здесь
потребность в уточнении слов. Что суть нация? Развитый этнос? Высшая фаза
его? Нет, даже осложненный знак равенства не подходит. Долго тешились верой
в без Россий, без Латвий. Вера сокрушилась. Доказано жизнью: ЭТНОС
НЕУНИЧТОЖИМ. Но - ПРЕВОЗМОГАЕМ (и та же вера - не наущение дьявола).
От невозможности - к реалии: к этносу, который открывается Миру. С
границами в речении и на земле, но без жесткого предела внутри человека.
Там, прежде всего там, - переплав ЧУЖОГО в НЕ-СВОЕ. Нация - дитя Европы,
рожденное тройней. Близнецы: нация, гражданское общество, государство. Три
угла, лучи из которых, пересекаясь в центре, образуют фокус - личность.
Личность как норму.
Либо образуют ее, либо лучи расходятся, либо в самих углах недочет. Томас
Манн, год 1945: Считать немцев нацией - заблуждение, пусть даже и сами они,
и другие придерживаются такого мнения. Называть их страстную приверженность
к отечеству словом национализм - ошибочно. Ибо, полагал Манн, нация
исторически совпадает с понятием свобода и, стало быть, зависит от полноты
и качества последней.
Что подкупает в его тексте? Мужество самоотрицания, стремление докопаться
до глубинных истоков проклятого Миром нацизма? Разумеется. Но это при
сохранении достоинства. Великая страна может и не довершиться нацией.
Способна - на горе другим и себе - застрять в суперэтносе. И тогда нет
иного выхода, как пожертвовать всем тем в нем, что супер. Не наша проблема?
Кто возьмется утверждать сие в 1980-х. Нынешняя Германия идет к нации, и
сократившись, и объевропеясь. А мы? Наш путь к сокращению и более
масштабен, и, видно, более тернист. Но он уже начат - извилистым, но,
видно, неостановимым отказом от наваждения сверхдержавы.
Второй шаг вслед первому - войти внутрь себя Миром Всеобщей декларации,
Хельсинок и Делийского пакта. Разобраться в себе. Заново найти себя. Найдя,
начаться.
1989 От ядерного мира - к миру миров
Что это: еще одна заявка на будущее, которая уже в силу того, что она
сродни утопии, не только не осуществима, но и небезопасна, - или, напротив,
констатация современного положения вещей, притом отнюдь не вдохновляющая,
если иметь в виду и бедствия, и опасности, коренящиеся в несовпадении
уровней развития, в оскорбительном разрыве между богатством одних стран и
народов и бедностью других, тех, кто составляет большинство жителей Земли?
Нет, МИР МИРОВ, каким он мне видится, - не первое, не второе, а нечто
совсем иное, хотя и не постороннее по отношению к названному. И потому
несколько слов в пояснение поставленного вопроса. Утопия (социальная)
сейчас не в моде. В ней охотно отыскивают источник многих зол - и прежде
всего там, где ее удалось так или иначе втеснить в действительность. Я не
собираюсь оспаривать этого; я хочу лишь спросить вероятных оппонентов:
полагают ли они, что роду человеческому удастся полностью и навсегда
освободить себя от наваждений утопии, - и если да, то что получим мы в
итоге, представленном человеком же? Не выбросим ли мы вместе с надеждою
цель (понимая под последней то, что предстоит не просто осуществить, но
сначала изобрести, переводя смутный образ желанного в проект, творящий из
невозможности доселе неизвестные людям перспективы)?
Может, и впрямь пришел час расставания с утопией, как пришел в свое время
такой час для мифа. Но подобно тому, как миф был и плодом воображения, и
способом жить, так и утопия - не сама по себе, а в том смысловом и
действенном ряду, где и революция, и новая тварь, и история, и, наконец,
единственность всего единого: ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. Конечно, не сразу выстроился
этот ряд, но затем все сошлось - в событии, переросшем себя. Дальнейший
отсчет - уже от Иисуса и Павла, от духовного переворота и невиданного до
тех пор человеческого сообщества, от их союза, взявшего верх над этносом и
над сектой, равно как и над Pax Romana (может быть, первым Миром, который
не только называл себя так, но действительно был им - в средиземноморских и
переднеазиатских пределах). Античному опережению и выравниванию этот союз
противопоставил свое выравнивание, не знающее - в замысле - границ ни во
времени, ни в пространстве. Границы пришли позже, и позже пришло новое
опережение - европейским человечеством всех остальных. Нам ли забыть, что в
метрике последнего - утопия, породившая революцию, и история, которая
переводила универсальный проект на язык ограниченных, а оттого и
осуществимых задач, и тем достигла величайшего из своих благ - обуздания
убийства: первородного греха человека, спутника его возвышения над
предчеловеческой жизнью. Обуздание, что и говорить, было относительным.
Сегодня памятнее кровь и жертвы (собственно европейские и вынесенные в
Мир), но потому и запомнились они, переходя от поколения к поколению, что
встречали отпор, что результат уже не был загнан в жесткие пределы
противостояния своего и чужого, что у этого результата, у и з б и р а т е л
ь н о й г и б е л и, было свое развитие. Думалось - бесконечное, пусть с
обрывами и возвратами, но неумолимо восходящее, все более сужающее
территорию Убийства. Но нет - история же прочертила конечную грань.
Задержимся тут: ведь все это случилось уже при нас и с нами вошло в
поговорку. Достаточно назвать Треблинку и Колыму, Гернику и Ковентри,
белорусскую Хатынь и тревожащую душу поляков Катынь, побывать на
Пискаревском кладбище и в хиросимском мемориале, вспомнить о миллионах
безымянных жертв братоубийства, кочующего по Земле, чтобы померкла слава
постижений мысли и добытого трудом. Но это все-таки не очевидно - в свете
поразительного выживания Homo. Людей становится все больше, как и удобств,
как и средств продления жизни, как и путей извлекать даже из руин стимул к
совершенствованию, к убыстренному движению вперед. Сдается, что Япония уже
в XXI веке, кто следующий? И тем не менее неочевидное не уходит. И даже не
в том дело, что кровь по-прежнему льется, и не в том только, что человек
уже не согласен приносить себя в жертву любому из идолов прогресса. За этим
еще не реализованным, но набирающим силу отказом стоит, быть может, еще не
замечаемый финал и с т о р и ч е с к о г о ч е л о в е к а. А стало быть, -
эпилог человечества. Отказываясь от единства, по отношению к которому
различия способны быть лишь версиями или вариантами, мы обнаруживаем вместе
с тем неготовность к совместности несовпадающих векторов развития.
И нынешняя оргия убийств - не рецидив, а примета новизны, родственная
другому симптому, который можно было бы назвать исторической
невменяемостью. Иной раз приходит в голову, что людьми овладела амнезия,
притом в парадоксальной форме - они не то, чтобы забывают все подряд, но
умудряются многое переставить местами, путая прошлое, опрокидывая временную
очередность и одновременность, где эпохи уже не в затылок друг другу, а
рядом, и живые добровольно отдаются в управление мертвым. Не исключено, что
я чрезмерно обобщаю наш отечественный синдром, наблюдая который некий
условный инопланетянин вряд ли смог бы уразуметь: что было раньше -
крещение Руси или Октябрьская революция, и кто был раньше - Сталин или
Иоанн IV, Горбачев или Александр II? Но подозреваю, что синдром этот ныне
планетарен, и в основе его - переворачивание, совершаемое самим
человеческим бытием, отменяющим диахронию и утверждающим в качестве нормы с
и н х р о н и ю. А тем самым предвещающий ВОЗВРАТ ИЗ ИСТОРИИ В ЭВОЛЮЦИЮ.
Оттого нам вряд ли удастся так просто разделаться с утопией, изъяв ее из ее
гнезда и покончив с ней - одинокой. Придется идти до конца, освобождаясь и
от ее напарников.
Подойдем теперь к тому же вопросу, но с другой стороны. Ойкумена сегодня -
тесный Мир. И не только там, где плотность населения тревожно превышает
среднюю мировую. Эта теснота - повсюдная. Она - от связности существований
и судеб, подготовленной столетиями, и тем не менее пришедшей внезапно.
Рубеж - 1945-й (а за ним 56-й, 60-й, 68-й); критическая же фаза - 80-е. Это
путь от падения самых свирепых тоталитарных режимов, от краха колониальных
империй - к всеобщему суверенитету, который, как видим, не способен (пока?)
реализовать себя в формах, в равной мере обеспечивающих и самобытность
культур, и полноценность в планетарном состязании умов, внутреннюю
независимость (человека, народа) и идентификацию - каждого в Мире. Именно:
идентификацию, а не отождествление и даже не конвергенцию, смывающую следы
несовпадающих родословных. Вот он - нынешний капкан, из которого выдраться
ли, не оставив кусок собственной плоти? Вот отчего всем тесно - от семьи до
континента. Вот почему на пороге альтернативного будущего ближе и проще -
взаимное отторжение и коллективное самоубийство. Не исключаю, что сказанное
может показаться несколько старомодным, поелику мы, в СССР, ощутили эту
беду лишь тогда, когда она начала стучаться в нашу дверь. Впрочем,
стучалась и вчера, но мы были глухи и дождались того, что она уже не
постукивает, а ломится внутрь. Чему удивляться? Мы стали, если не вовсе
открытыми, то, думаю, уже навсегда незакрытыми, и Мир пришел к нам со
своими главными коллизиями. За достигнутое надо платить. Одно дело -
сопереживать героям Антониони и Габриэля Гарсиа Маркеса, другое - в
лихорадке искать, как решить карабахскую проблему, не затронув никого, как
вернуть к родным очагам крымских татар и турок-месхетинцев, как потушить
пожар в Абхазии и на казахской земле, как согласовать волю Прибалтики к
независимости с въевшимся до самоочевидности навыком переадресовывать
Москве ключевые проблемы жизнеустройства?
Нам стало тесно в собственном доме. Мы стали помехой друг другу. И пока мы
только в начале поисков: как научиться нам жить врозь, чтобы прийти - через
это - к НОВОМУ ВМЕСТЕ. И наоборот, и одновременно - от нового ВМЕСТЕ к
неумолимому ВРОЗЬ, и лишь тогда без крови, без саперной лопатки.
Не мы одни запутались. Легче ли оттого? Нынешний проблемный вакуум не
заполним (нигде!) локальными решениями. И отсрочки - не компромисс. К
компромиссу дорога - по ту сторону былых демаркаций Мира, прежних делений
на передовых и отсталых, прежнего водораздела между капитализмом и
социализмом. Да мы, собственно, уже по ту сторону, только еще не замечаем
этого, продолжая жить по правилам Мира, какого уже нет, говорим на языке
