прикладного характера. Она нерешаема. Но ее нерешаемость и поддерживает ток
в питательном элементе модели.
Возобновлять национальную традицию за нациюне растить лимонное деревце в
прихожей: горизонты интерферируют, коренные темы сдваиваются со злобой дня,
исторические казусы переживаются с живостью сплетни и анекдота, а великие
спутники, живые мертвые обретают современных двойников-пародистов (и Гефтер
переживает за проступки иных близких паршивцев, как за пушкинский мандраж у
Вревского погоста!). Словам душно звучать, телефона сторонятся, в частной
беседе не развернешься, и некогда - все спешат, спешат... И вот слова
начинают чересчур много значить в тесном кругу опасно беседующих граждан
(тесных друзей, по графу Киселеву).
Нарастает личная тяга сбыться, неутолимая ни в рамках биографии и политики,
ни историко-культурной привязкой - ни иными (достойными!) видами
стилизации. Отсюда вкус к прошлому, ведь прошлое это не бывшее, а именно то
из бывшего, что с б ы л о с ь.
Отсюда - в о л я жить в реальности воскрешенной традиции - жить русским.
Но имеет ли выход так возобновляемая традиция? Позволяет ли гефтеровская
форма работы продолжить ее с полуфразы? Едва ли. Симптом этого - трудность
наследования. Гефтер ушел, не оставив школы, где в класс готова ввалиться
толпа учеников, гремя стульями, рассесться по местам, и учебник - у
верхнего края парты (признаемся - к этому статусу русской истории и
культуры мы мечтаем вернуться, да и о чем большем может мечтать
исполненная, уверенная в себе традиция?). Можно ли теперь сымитировать
гефтеристику?
...Есть некромантический ужас посмертно приводимых в движение слов учителя,
нехотя стающих в насильственные ряды и союзы, пощелкивая хитиновыми
суставчиками. Жалкий и страшный кадавр школы там, где самим учителем для
нее не отведено места (последний из примеров - Льва Гумилева), - то, чего
надо избежать ради Гефтера.
М.Я. оставлял без присмотра немало могущих слов. Еще при жизни его иные из
них были сворованы, наиболее известна суверенизация: как иначе Гефтер
дорассуждался до Президентского совета, и за что бы заслужил от
суверенизаторов кладбищенский венок (смешливый М.Я. легче нас отбрил бы
могильный сарказм Шута).
Я не знаю пока, кто распутает эти письмена устного ума - это не дискурс,
работать в нем, не будучи самим Гефтером, не имеет ни малейшего смысла. И в
то же время любой из нас, кто с ним беседовал, имеет подтверждение
неопровержимости русского прошлого в русском языке. Похоже, следует
говорить о задаче построения дешифратора - но ведь и такой дешифратор
обязан быть вровень самому Гефтеру.
Задача ждет своего Платона. Мы же, бывшие подле и уцелевшие, усталые, даже
на Эккерманов не тянем. (Что в русском полисе эквивалентно афинской
обыденности диалога? Хотя и Сократа, припоминается, звали чемпионом
пустословия).
- Здесь еще придется поискать ритм.
Не зайдет ли тут речь одобавке? Добавка - любимая идея Гефтера, пока еще не
идея - словцо. Суть добавки в привнесении в ситуацию иного элемента -
альтернативного лишь по отношению к данности, к ее каркасу: сама по себе
добавка, как человеческое свойство, бывает вполне тривиальна. Например,
слабость. Или зависть к лучшему, к Первому. Иногда даже - сломленность! Но
в ситуации безысходной, где причины опустошают следствия и факторы вступили
в сговор, когда растлевается само вещество объективности, презренная
добавка становится местом для Альтернативы. Так может быть, теперь проблема
Гефтера нуждается в добавке?
Он оставил за собой - при бесспорности своего остатка в культуре -
уклончивость формы и тайну невоплощенности, не разгадав которой мы не
сумеем ни понять, ни прочитать, ни продолжить его работу. Однако и
игнорировать ее впредь невозможно, русская культура уже несет в себе
измерение Гефтера - Гефтер, это не беллетристика по поводу культуры, не
романы Эйдельмана из увлекательной жизни покойников, и не академические
учительные штудии Лотмана по русской культуре. Это не логика, не система
идей. Это реализованное искусство возобновления идей, измеренных и
обремененных прошлым, - игра идеи в ее родном веществе, в смертном
человеке, переходящая в совместное воскрешение - прошлого и идей в рядом
живущих и совместно переживающих урок людях.
Гефтер там, но где теперь это место? Поиск этого места сегодня тождествен
поиску русской культуры, своей к ней отнесенности и своего в ней задания.
И последнее, странное, видимо - лишнее.
России нет, хотя она может сбыться и, пожалуй, сбудется.
Россию мы потеряли, не одну и не раз, но основная Россия нам еще предстоит:
немыслимая как идея, невозможная в качестве интриги, недосягаемая
ретроспективной риторикой, Россия экспериментально осуществима как реальная
добавка к реальным, нерешаемым вне ее будущим мировым столкновениям.
М.Я. вернулся к работе, начатой русскими после гибели Пушкина, - и все
переделал. Когда русский мир восстановится однажды в семье миров, в его
прошлом, несомненно, будет свой Гефтер. Только с а м Гефтер тогда-то и
окажется - не теперь, когда Россия все еще невозможна ни как государство,
ни как цивилизация и когда ее единственная реальность - гефтеровское
состояние вещества, - Гефтер будет в н е т о й России.
Этот гражданин Черемушек слишком широк для России Мира, если даже в нее
поверить. Он несколько разнообразней России.
Этот чудак-человек, мучавшийся крушением русского в поведении и языке и
физически сведенный в могилу армадой в Чечне, где добивали русскую мечту о
многоукладной, равноразной России (от Пушкина до Ленина, Платонова,
Гефтера), - нажил маневренное пространство, избыточное и для той русской
цивилизации, которую он подготавливал.
Не исключено, что этой добавки достаточно для возобновления русской
цивилизации, что ее хватит на еще одну великую русскую историю. Но
достаточно ли ее для жизни - и какой могла бы быть его, Гефтера, свободная
жизнь? - не выяснится никогда.
4 марта 1995 г.
