в безумном сплетении враждеб, кровных обид и расплат взять сторону
загоняемого в угол меньшинства. Пусть даже неправедного, но узнающего (так
и только так!), что у него есть, к кому прислониться, - не это ли способно
пуще всего иного удержать его от самоохранного изуверства, от превращения в
современных охотников за скальпами?!
Вот также проблема, передаваемая нашим веком следующему. Права меньшинств -
куда бы еще ни шло. Шаг куда более сложный и важный - охрана меньшинств во
имя убережения смысла и назначения всех. (Вспоминаю превосходную новеллу
Рэя Брэдбери. Американские южные штаты; ракета увозит в космос последнюю
группу негров; местные расисты - даже не по убеждению, а в силу закоренелой
привычки - в растерянности от того, что с неграми уходит нечто, без чего в
их жизни образуется невосполнимая дыра. Они хватают маленького негритенка,
пытаясь сохранить хотя бы кусочек памяти от своей южности; не получается -
пустошь на месте жизни, которая миф, и мифа, который жизнь. Урок в ряду
других уроков: от Земли не уйдешь нигде, никогда!)
Меньшинства - ключ, эврика. Я не стал бы взывать - на манер отмененного
девиза: меньшинства всех стран, соединяйтесь! Не услышат, а если б и вняли,
неумно это, поскольку тянет к расколу, к увековеченью его. Надо искать иные
решения. Когда акцент перемещается (а он - вопреки всему - перемещается!) с
единственного единства на ПРОДУКТИВНУЮ КОЛЛИЗИЮ РАЗНОНАПРАВЛЕННЫХ РАЗВИТИЙ,
то уже не абсолютным величинам (численности ли населения, экономическому ли
росту и т.д.) заказывать музыку всеобщего вочеловечения. Тут требуется
неизмеримо более тонкая инструментовка. Вот почему я склонен рассматривать
наши домашние затруднения (и даже фальшивые звуки, издаваемые российским
интеллигентом-невольником травимого большинства) как призыв к усилиям
мозга, далеко выходящим за наши обширные пределы. Почему бы такому форуму,
как тот, на который мы приглашены, не продолжиться в более широком составе
и не раздвинуть самый предмет дискуссии, включив в него наряду с
югославским вопросом, карабахский, абхазо-грузинский, другие вопросы и
кровотечения - западные, российские, азиатские, африканские?
Если не меньшинства (и тем более - не большинства) всех стран
соединяйтесь!, то: ИНТЕЛЛИГЕНТЫ ПЛАНЕТЫ, ПРЕВОЗМОГАЯ ПРЕПЯТСТВИЯ И ОПИРАЯСЬ
НА НЕСОВПАДЕНИЯ И РАЗНОГЛАСИЯ, ДАВАЙТЕ ДЕЙСТВОВАТЬ ВМЕСТЕ!
4.
Так мы же о бесполезной памяти. Да, о ней. Ибо она не только мутит воду и
тревожит совесть. Она - противник и ресурс. Сдвоим: противник-ресурс.
Кто оспорит, что фальсификации заслуживают отпора, а лжецы и неучи -
изобличения. Но беда в том, что прошлое фальсифицируемо по самой природе
своей. Я не стал бы говорить об этом сегодня и тут (тема чересчур обширна),
если бы это не было столь тревожно приметным в России сегодня. Полагаю,
правда, и краковская дискуссия это подтверждает, что мы имеем дело с
парадоксом и даже недугом, которому не чужие и Запад, и Мир в целом.
Объясняется же податливость памяти перелицовкам не только экспансией
политики и огромным расширением рамок видео- и аудиодилетантства. Более
глубокая причина - неотвратимое смешение горизонталей с вертикалями,
спазматическое опрокидывание исторической последовательности в
пост-историческое равноприсутствие эпох и ступеней мирового процесса.
Добавим к этому и родственный названному позыв: выровнять вчера еще
казавшихся несопоставимыми былые события и их персонификации; не уравнять
(оценкою!), а выровнять - в виде вопроса, воплощенного в них и равно
адресуемого несовпадающим нашим современникам. Впрочем, позыв этот далеко
не всеобщий и встречает, как видим, непонимание и яростное сопротивление на
полюсах.
Попробуйте уговорить российского старовера, что Ленина (сегодняшнего)
нельзя уразуметь без Столыпина (сегодняшнего), и убедить антикоммуниста и
рьяного рыночника, что Столыпина, к которому они столь благоволят, также
нельзя понять без Ленина. Не выйдет, пожалуй, хотя на каких только воротах
не прочтешь ныне: Им нужны великие потрясения, нам - великая Россия. На
всех без малого изъятия, в том числе на таких, владельцы коих совсем не
против потрясений, и как раз тех, что будут потом зачислены, как им
верится, в великие. Невдомек, что столыпинская великая Россия родом из
1905-го и именно потому была для него не пустой фразой, а побуждением к
деятельности, не исключающей традиционного палачества дома Романовых, но и
не ограничивающейся этой и всякой иной традицией; что в самом кровном
российском - земельном вопросе он шагнул дальше либералов и что преданность
великой России побуждала его в меру сил ставить палки в колеса чересчур
рьяным доморощенным экспансионистам и милитаристам, а для всего этого
(вместе взятого) пытаться соорудить абсолютизм правительства в противовес
абсолютизму камарильи, ища собственную опору и в Думе.
А Ленину он был люб? Нет, конечно. Но делал его трезвее и на совсем другой
лад дальновиднее, укореняя в большевистском лидере (1910-х) мысль, что у
исторической инициативы нет неизменных хозяев. Противостояние - вглубь? И
это. И еще - диалог, к которому мы привели их посмертно. Привели или еще не
сподобились - и расплачиваемся за это? И если бы только одной мешаниной в
головах и сумятицей в решениях и поступках, но ведь еще и жизнями -
доверившихся нам молодых, движимых отчасти раскольниковским порывом
вызволить одним ударом нынешних униженных и оскорбленных, а в не меньшей
мере, вероятно, и куражом новобранцев нестесненного телодвижения, и
унаследованной доверчивостью, которая скрывается за кумачовым или
андреевским стягом, а то и за импортной свастикой.
Кто определит (без тщательного разбора и откровенной дискуссии), - какие
призраки и что молвившие, к чему звавшие, участвовали в московском побоище
минувшего октября?! Бесполезная память тогда осваивала роль режиссера,
пробуя на это амплуа сугубо разных. На ком остановилась - сказать
затруднительно, сегодня еще труднее, чем сразу после тех событий. В Кремле
ли она - торжествуя? Среди тех ли, кто из Белого дома прямиком в Лефортово,
а оттуда сразу на политическое поле брани? Можно бы признать - и там
замогильное прошлое, и тут. Раздвоенное или в большем числе, но в любом
случае родом из того псевдобудущего, какому вроде все подвластно, и потому
из былого отбирает оно лишь себе соответствующее. Самодержавное БУДУЩЕЕ
ПРОШЛОГО - как же оно в нас укоренилось, и не заметили, что оно ныне сплошь
выморочное. Наследство без наследников, наследники без наследства. И не
поймешь, что нам больше на руку - зажить сызнова без всяких призраков либо
их, вчера несовместимых, призвать в соответчики-соначинатели?
Помня - привилегированным мертвым места больше нет. Нет теперь такого
гроба, который вправе заявить: я ближе к небу.
5.
В два краковских дня с языка не сходила Югославия, а рядом все чаще и
настойчивей назывался Освенцим: нацистское окончательное решение,
безучастность Запада к первым сигналам, поступившим из Польши, неверие в
возможность ТАКОГО, незнание достаточного и скорого ответа. Об этом говорил
наш друг Марек Эдельман, один из вожаков легендарного восстания в
варшавском гетто. Мое сознание задержало и сказанное здесь Паскалем
Брукнером: Кажется, мы готовы заново убить этих людей. Я проверяю себя -
так ли я думаю? Многое из узнанного и пережитого влечет меня к согласию. Но
не другие, а те же утраты, та же горечь полувековой давности питают
сомнение. Я спрашиваю себя: могло ли быть иначе - тогда и по живым следам?
Мог ли Нюрнбергский вердикт задержать холодную войну, либо оказался слабым
для этого? Или - вопреки всему - к тому же клонил, зачатый столь
несовместимыми родителями, как антифашизм и геополитика?
Нельзя добраться к истине, минуя абсурд. Есть нечто символическое в том,
что лучшее, написанное об абсурде, принадлежит мыслителю-экзистенциалисту,
действовавшему в рядах французского Сопротивления. Слово опережало. Но даже
подкрепленное поступком, не смогло помешать тому, что Мир ныне вновь -
перед лицом децент-рализованного, расползшегося по лику планеты Освенцима.
Однако безнадежно ли все или есть (были и грядут) основания для ГИПОТЕЗЫ
НЕИСКЛЮЧЕННОГО СПАСЕНИЯ? В Освенциме, который теперь музей Гибели и
памятник Человеку, висит карта: стрелками указаны маршруты эшелонов с
подлежавшими уничтожению евреями. Я невольно подумал: так это же первообраз
единой Европы! Она - сюда, чтобы - отсюда! Да, я знаю, все было прозаичней:
начатое Робером Шуманом и Европейским объединением угля и стали, чтобы
затем пойти дальше и быстрее брюссельским трактом. Все так. Но откуда бы
взяться энергии для преодоления барьера национальных особностей и
национальных эгоизмов, если бы не жуткие уроки Гитлера? Дабы Европа стала
объединяемоспособной (приучающей себя к преодолению конфликтов без крови),
нужно было, чтобы немцы стали европейцами, французы шагнули дальше де
Голля, а англичане вовремя расставались с чересчур упорными из своих
прославленных лидеров. Разное должно было случиться: испанский демонтаж и
капитуляция черных полковников в Греции, португальская революция и сдвижка
Турции к минимальному демократизму. В ту же общую строку как не поставить
Второй ватиканский собор, восточноевропейское диссидентство и его западных
поборников, именитые пен-клубы и одиноких еретиков равенства, жертвовавших
репутацией и оскарами.
НЕТОЖДЕСТВЕННОЕ СТРОИЛО - ПРЯМО, ОКОЛЬНО - Е Д И Н У Ю Е В Р О П У.
Вот он, главный итог. И надежда - он же?
Поперек этому - нынешняя Югославия. Уже не рытвина, а ров. Вызов - вне
мирового разноединства не обрести устойчивость ни одному из
континентальных! Именно м и р о в о е в сараевском и заставляет нас
вернуться мыслью к Освенциму.
Германия - это Гитлер, Гитлер - это Мир - так ли уж отвращает
геббельсовская формула, ежели только выключить память. Нетрудно б другие
имена поставить вместо Гитлера и другие державы на место Германии, фраза
получила бы более или менее достойное звучание. Однако в том и страшный
парадокс Тридцатых века XX, что буквально приурочить ее, формулу эту, можно
лишь к двум, и даже не к державам, а к их абсолютизированным персоналиям. К
двоим, возведенным вверх революциями: одной - застрявшей, другой - сначала
абортивной, затем суррогатной. К двум личным режимам, заявлявшим себя
несменяемо-вечными. К их нарочито-бессознательной конвергенции, измеряемой
множеством крупных и мелких свойств, но фокусирующейся в главном, что даже
не идеология, тем более - не убеждение, а нечто вовсе иное, сверхдержавное
и надперсональное. Оба делают заявку на Мир и оба - ненавистники замысла
ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Оба - захватчики, изнасиловавшие этот неосуществимый проект.
Оба не одну лишь Жизнь пытались взнуздать уничтожениями, но покушались и на
смерть. Смерть норовили умертвить.
Среди сжатых определений фашизма - мое предпочтение тому, что дал Андрей
Платонов: ОБРАБОТКА ЧЕЛОВЕКА В ТРУП. Не гибель человечественную несли
Гитлер и Сталин, а предначертание: человек обратим в труп - посредством
себе подобных, тем самым также превращающихся в труп. Раньше, позже. Никто
не избавлен.
Освенцим - гитлеровский - об этом. Сталин же еще шел к своему
окончательному решению, быть может, даже более окончательному (с Бомбой!),
но не дошел полшага. А если бы дошел? Рискнул бы? Повторил бы вывоз
[евреев] на восток (или российский север)? Либо предпочел бы обойтись без
газовок, раздвигая дальше и дальше пределы колымского варианта? В любом
случае, убежден, он натолкнулся бы в 1950-х на неприятие, растущее во
ВСЕЛЕНСКИЙ ОТПОР. Со стороны Штатов, сохранявших ядерное превосходство? Не
исключаю. Но думаю о непредвидимых источниках сопротивления. О российском
Хуан Карлосе, о московском Ярузельском, о евразийском Дэн Сяопине. И о
более простом и неединичном. О Василии Теркине, рвущемся с того света. Об
интеллигентах, превозмогших страх. Ведь на послевоенной Лубянке пытали не
менее ретиво, чем в Тридцатые. Отчего же не удалось сломить до конца
