но очень своевременной, еще более уместной сегодня). И не то чтобы спорю с
Вами, и не то чтобы соглашаюсь. Скорее: заостряю то, что Вы сглаживаете.
Ставлю вопросы там, где у Вас ответы.
Две цитаты из Вас. Первая (о диссидентах): Мы должны помнить, что в
политической истории бывает так (хотя в истории России и не столь часто),
что ересь гонимого сегодня становится мудростью завтрашнего реформатора. И
вторая (о близоруких, склонных привязать американскую политику к
специфическим событиям или к выдающимся диссидентам в СССР): Они -
близорукие - втягивают нас, американцев, в такие сложности, в такую
путаницу, которая не поддается контролю, в такие морально неоднозначные
ситуации, которые мы не в силах разрешить.
Я не собираюсь сталкивать - лоб в лоб - эти Ваши соображения и тем паче
ловить Вас на несовпадениях. Я предлагаю лишь поразмыслить: откуда они,
несовпадения? Субъективные, Ваши, или объективные - общие, всеобщие?
Предлагаю Вам обсудить следующую модель. В силу сложной цепи исторических
событий и обстоятельств, которые мы оставляем сейчас вне рассмотрения, в
некоей стране, в некоем социуме совместились могущество (реальное!) и груз
неразрешенных проблем. Проблем, в отношении которых трудно, если вообще
возможно, утверждать: они разрешимы. Не исключено, что не разрешимы при
данных условиях и обстоятельствах. Не исключено, что не разрешимы
посредством всех наличествующих в Мире рецептов, опытов, прецедентов. Не
исключено, что как раз это более всего другого и делает данную страну (в
нынешних условиях) самой потенциально альтернативной.
Судьбы Мира оказываются накрепко связанными здесь - и чем? Не просто
сочетанием силы и слабости, что само по себе опасно и способно порождать
опасные отсрочки и соблазны, но еще и сочетанием того и другого с
альтернативностью, не находящей себя: свою суть и свой статус. Из всех
проблем здесь самая трудная и наименее доступная - выбор. Приступ к выбору.
Потребность в нем. Доступность его. Возможность его осуществления способами
и средствами, исключающими нелокализуемую катастрофу.
Не ради осторожности я не называю своим именем страну. Модель - не
этикетка. Это гипотеза. Такой нашу ситуацию вижу я (то, что выше, -
предельно сжатый тезис), не исключая других подходов и гипотез, если только
они гипотезы, а не вывернутые наизнанку вчерашние прописи и самодовольный
оптимизм, выдающий минимально желаемое за единственную действительность.
Вера в аппаратный прогресс, которой Вы явно отдаете дань, - это, на мой
взгляд, даже не увлечение, не инерция вчерашней возможности (особый вопрос:
была ли она вчера?), это самообман, быстро перерастающий и уже переросший в
обман. Даже в банальный.
Вопрос, таким образом, состоит в следующем: если не это, то что? Что - в
качестве способа, делающего достижимым выбор и недостижимой насильственную
перетасовку? Ответ - Ваш: ересь сегодня гонимого может стать мудростью
завтрашнего реформатора. Прекрасно! Но из этой посылки следует по крайней
мере два вывода: чтобы стать такой мудростью, ересь должна быть
действительно ересью, а не подделкой под нее, и для этого нужно также,
чтобы завтра появился реформатор, то есть человек, способный не на
паллиативы, а на преобразования, объем и характер которых - открытый
вопрос. Итак, снова альтернативность, притом с двух сторон. От
альтернативной ереси к альтернативному реформатору!
Вы отдаете должное нравственным качествам ряда известных диссидентов, но,
как видно, не очень высокого мнения Вы об их интеллектуальном потенциале,
об их реализме и способности противостоять искусам - включиться в мировую
политическую игру, рассчитывая потеснить свою силу посредством чужой и
становясь в результате заложниками чужой. Этот пункт столь серьезен, что
его нельзя обойти. Голое отрицание здесь мало что дало бы, как и
пережевывание известных и неизвестных фактов. Больше таких фактов или
меньше, они не могут не быть. Но - почему?
Я уже сказал выше, что отклоняю превращение истории (старой и самой свежей)
в судилище. К тому же я не диссидент в привычном смысле, я, если угодно,
аутсайдер или, по Вашей терминологии, еретик. Я не знаю ответов заранее и
пробиваюсь к вопросам, всегда готовый сделать посильное, чтобы помочь в
этом другим, более молодым, - тем, кто хотя и не обладает известными
именами, но живет (сейчас) напряженной и весьма интересной духовной жизнью.
Их, быть может, не так много, но и совсем немало (да и кто считал?). Их
трудно разместить по клеточкам номенклатур, предлагаемых западному читателю
(движение #1, #2 и т.д. и т.п.). В качестве профессионала-историка,
надеюсь, Вы не очень доверяете подобным картинкам, хотя они в чем-то и
верны, а в чем-то симптоматичны (как не появляться еретическим
номенклатурам в номенклатурном социуме с господствующим - номенклатурным -
здравым смыслом?).
Еще раз: я не прокурор, но и не адвокат. Я знаю лично некоторых диссидентов
и уважаю их. Я позволю себе произнести имя Ларисы Богораз, в которой вижу
образец нравственности, демократической русской нравственности,
интеллектуальной в такой же мере, как и реализуемой в поступке. Как историк
и как современник я склонен видеть в А.Д.Сахарове не только идеалиста -
убежденного, бескорыстного, мужественного, - но и реалиста, каким бы
странным это утверждение ни показалось кому-то, - человека, являющегося
живым воплощением потребности, необходимости и даже возможности выбора
(повторюсь: единственно возможной свободы в Мире предкатастроф...).
Убежден: существование и деятельность такого человека, просто человека,
столь же переломны для нас в 70-х, как на рубеже 50-60-х деятельность и
слово А.Т.Твардовского.
И тем не менее я не отвергаю серьезности и уместности поставленного Вами
вопроса. Я даже склонен его заострить. Ибо - если бы даже внешняя политика
Запада, особенно же США, - разумная политика, к какой Вы призываете, и была
бы способной облегчить и ускорить процесс либерализации у нас (если бы...
если бы...), то никакая политика сама по себе - прямо ли, косвенно ли - не
в силах восполнить и заместить собою то, чего нет в ней самой. Нет
способности предложить действительную альтернативу: НЕЕДИНОЕ ЕДИНСТВО МИРА
- РАЗВИТИЕ, ИМЕЮЩЕЕ ИСХОДНЫМ ПУНКТОМ (ЦЕЛЬЮ И САМОЦЕЛЬЮ) РАЗЛИЧИЯ; развитие
различий - обновленных, пересозданных прежних, очищенных от шлаков
великодержавия, расизма, своекорыстия, национальной узости, мании
исключительности. И совсем новых различий, создаваемых диалогом культур,
цивилизаций, миров, региональных и локальных всеобщностей, а не просто
общностей...
Если этого нет в политике (пока?), то может ли она заменить собою нечто, от
нее весьма далекое и по сравнению с ней столь непрестижное и хрупкое, как
ересь сегодня гонимых? А без политики, вне политики удастся ли добиться
превращения ереси в мудрость завтрашних реформаторов?
Если бы были на эти вопросы готовые ответы, то о чем бы спорить?.. И не
отсюда ли диссидентство? И не потому ли столь неоднозначно оно? И не оттого
ли склонно соблазняться доступным, клониться к известному, вроде бы
опробованному за счет неизведанного?
Полагаю, что в этом смысле феномен диссидентства поистине всеобщий,
универсальный. Не берусь судить на расстоянии о непосредственных причинах
нынешнего брожения умов у вас - по проблемам разрядки (и всего, что около,
вокруг нее...), но так ли конъюнктурны эти причины? Только ли сегодняшние
они? Или то, что происходит сейчас, - лишь внешнее выявление тектонических
сил, пришедших в движение вчера и даже позавчера?.. В моих глазах это -
испытание постуотергейтской Америки (не администрации, а именно - Америки),
испытание ее на способность понять Мир и принять его - со всеми его
коллизиями - в себя. Ибо: человечество - пустой звук, если все народы не
станут им, человечеством, внутри себя.
Станут ли? Смогут ли стать?
Простите, что мое письмо вылилось во что-то, похожее на исповедание веры.
Но не так легко и просто для нас самое простое - сесть рядом, как сидели Вы
у меня в гостях, и за чашкой чая излить душу... Нет, дорогой друг, мы все -
заложники Мира предкатастроф и не станем свободными врозь. И если не сможем
сообща преодолеть запрет на вопросы, на вопрошание (на любой такой запрет,
идущий извне или изнутри каждого из нас), то в лучшем случае будем
продолжать балансировать на краю бездны, незаметно соскальзывая вниз. Не
думаете ли Вы, что праву на вопросы ныне противостоит (как мнимая
перспектива, как квазивыбор!) даже не тот или иной возраст, даже не та или
иная попятность - неосталинистская ли, неомаккартистская ли, - а
импровизация, ведущая в никуда, а потому гибельная - для всех? Может быть,
не голый остров, но лучше ли?..
Вопрос вопросов - как избежать этой морально неоднозначной ситуации,
которую мы не в силах будем разрешить? (Я снова цитирую Вас, но на сей раз
объединяю словом мы и вас, и нас, всех.)
Я начал писать Вам это письмо 21 июня, а кончаю 22-го. Памятные дни. В
1941-м Вам было, если не ошибаюсь, три года. А я, моя жена и мой друг,
погибший на войне, готовились к последнему университетскому экзамену.
Теперь мы сравнялись - не годами, разумеется, и даже не опытом, а
ответственностью.
На днях перечитывал письма Томаса Манна. Посмотрите написанное им 15 мая
1941-го Вашей соотечественнице. Там есть прекрасные строки и верные мысли.
Он пишет Агнесс Э.Мейер: Как приятно слышать Ваши уверения, что мы понятия
не имеем о том, что произойдет! Повторяйте их как можно чаще; я пью их, как
сладкое вино. Однако в Вашей фразе Полагайтесь на Америку в мрачные часы!
есть какая-то логическая погрешность. Ведь мрачные часы - это как раз часы
сомнения... И - в конце письма: Я не требую любви к отечеству. Но я требую
порядочности и глубокого уважения к великим решениям человечества.
Разве не об этом идет сейчас речь?
1985 Из Слова о Раисе Борисовне Лерт (некролог). [Р.Б.Лерт - на
поколение старше Гефтера. Журналистка. В самиздатские годы
раскрылся ее публицистический дар. Основательница и один из
редакторов свободного московского самиздатского журнала Поиски.]
...Был ли я в 1976-м большим радикалом, чем Раиса Борисовна? В том,
что касается критики существующего, - пожалуй, нет. А относительно
защиты независимой мысли, показанной всякому обществу, если только
оно - общество, мы с Раисой Борисовной, конечно же, были солидарны
без всяких оговорок; с этого и началась наша близость. Различие же
проистекало не столько из несовпадения в возрасте, сколько из не
вполне одинакового способа думать. Парадоксально, но, не историк,
она была историчнее меня в том смысле, что больше доверяла истории,
этой великой искуснице начинать и переиначивать, раньше или позже
приходя к тому, что определяется (как убеждены были целые поколения
верующих атеистов) не сиюминутными обстоятельствами, а социальной
пластикой в ее долговременном измерении - с человеком труда в
фокусе сбывшегося и предстоящего. Я же к этому рубежу (а 76-й был
как раз моим рубежом) не то чтобы перемахнул через прогрессистский
канон и, отрекшись от материалистического понимания истории, пришел
на свой манер к той комбинации пессимизма и иронии, сторонники
которой полагают, что история если и учит, то лишь тому, что она
никогда, никого и ничему не научила... Нет, я не отряхнул прах от
своих ног и не посыпал голову пеплом. Но мой взгляд на связку
будущего с прошлым претерпел существенную перемену. Сомнение
коснулось не формы всесветного единства, а сути. Не достижимости
его, а отмеренности Временем самого движения к единственности
человечества. Я опускаю фазы в своих пересмотрах, в конечном счете
уложившихся в формулу: конец Истории, но не конец рода
человеческого...Раиса Борисовна с нескрываемой заинтересованностью
