Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
SCP 090: Apocorubik's Cube
SCP 249: The random door
Demon's Souls |#15| Dragon God
Demon's Souls |#14| Flamelurker

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Философия - Герман Гессе Весь текст 435.99 Kb

Степной волк

Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 14 15 16 17 18 19 20  21 22 23 24 25 26 27 ... 38
позволь  мне  не  принимать  этого  так  уж  всерьез.  Я вообще
подозреваю, что ты принимаешь любовь очень  уж  всерьез.  Ну  и
люби  себе на свой идеальный лад сколько угодно, это твое дело,
об этом мне не надо заботиться. А заботиться мне  надо  о  том,
чтобы  ты  немножко  понаторел  в  маленьких, легких, житейских
искусствах и играх, в этой области я твоя  учительница  и  буду
тебе  лучшей  учительницей,  чем  твоя  идеальная возлюбленная,
можешь не сомневаться! Тебе не мешало бы поспать с какой-нибудь
красивой девушкой, Степной волк.
     -- Гермина, -- воскликнул  я  измученно,  --  посмотри  на
меня, я же старый человек!
     -- Маленький мальчик -- вот кто ты. И точно так же, как ты
ленился  учиться  танцевать,  пока  чуть  не  упустил время, ты
ленился учиться любить. О, любить идеально, трагически  --  это
ты, друг мой, умеешь, конечно, как нельзя лучше, не сомневаюсь,
что  да,  то  да! Теперь ты научишься любить еще и обыкновенно,
по-человечески. Почин-то уж  сделан,  скоро  тебя  можно  будет
пустить  на бал. Только вот бостон надо будет тебе еще выучить,
этим и займемся завтра. Я приду в три часа.  Кстати,  как  тебе
понравилась здешняя музыка?
     -- Очень понравилась.
     -- Вот видишь, это тоже прогресс, ты кое-чему научился. До
сих пор  ты  терпеть  не  мог всей этой танцевальной и джазовой
музыки, она была для тебя недостаточно серьезна  и  глубока,  а
теперь  ты  увидел, что ее вовсе не нужно принимать всерьез, но
что она может быть очень милой и завлекательной. Между  прочим,
без  Пабло  всему  этому оркестру грош цена. Он их ведет, он им
поддает жару.

     Если граммофон губил  атмосферу  аскетичной  духовности  в
моем   кабинете,   если  американские  танцы  врывались  в  мой
цивилизованный музыкальный мир, как какая-то помеха, как что-то
чужое и разрушительное, то и в мою так  четко  очерченную,  так
строго  замкнутую доселе жизнь отовсюду врывалось что-то новое,
страшное и сумбурное. Трактат о Степном волке  и  Гермина  были
правы  в своем учении о тысяче душ, наряду со всеми прежними во
мне ежедневно обнаруживались какие-то новые души,  они  ставили
требованья,  поднимали шум, и я четко, как на картине, увидел в
каком самообмане пребывал до сих пор.  Придавая  значение  лишь
тем  считанным своим способностям и навыкам, в которых случайно
оказался силен, я нарисовал портрет Гарри и жил  жизнью  Гарри,
который  был  всего-навсего  очень тонким специалистом по части
поэзии, музыки и философии, а все остальное в  своей  личности,
весь  прочий  хаос  своих способностей, инстинктов, устремлений
воспринимал как обузу и окрестил Степным волком.
     Между тем это освобождение от самообмана, этот распад моей
личности  отнюдь  не  были  всего  лишь  приятным  и   занятным
приключеньем,  а  были,  напротив, порой остроболезненны, порой
почти нестерпимы. Поистине адски звучал порой граммофон в  этом
окруженье,  где  все  было  настроено  на совсем другие тона. И
подчас, отплясывая уанстепы в  каком-нибудь  модном  ресторане,
среди всех этих элегантных бонвиванов и авантюристов, я казался
себе изменником, предавшим все, что было у меня в жизни святого
и дорогого. Оставь меня Гермина хоть на неделю в одиночестве, я
незамедлительно  пустился  бы  наутек  от этих смешных потуг на
бонвиванство. Но Гермина всегда была рядом; хотя я видел ее  не
каждый  день,  она  зато  неизменно  видела  меня,  направляла,
охраняла, разглядывала -- и все мои яростные мысли  о  бунте  и
бегстве с усмешкой угадывала по моему лицу.
     По  мере  разрушения  того,  что  я  прежде  называл своей
личностью, я начал понимать, почему я,  несмотря  на  все  свое
отчаяние, так ужасно боялся смерти, и стал замечать, что и этот
позорный  и  гнусный  страх  смерти  был  частью моего старого,
мещанского, лживого естества.  Этот  прежний  господин  Галлер,
способный    сочинитель,   знаток   Моцарта   и   Гете,   автор
занимательных рассуждений о метафизике  искусства,  о  гении  и
трагизме,    о    человечности,   печальный   затворник   своей
переполненной книгами кельи,  был  подвергнут  последовательной
самокритике  и  ее  не  выдержал.  Этот  способный и интересный
господин Галлер ратовал, правда,  за  разум  и  человечность  и
протестовал  против  жестокости войны, однако во время войны он
не дал поставить себя к  стенке  и  расстрелять,  что  было  бы
логическим  выводом  из  его  мыслей,  а  нашел какой-то способ
существования, весьма, разумеется, пристойный и благородный, но
какой-то все-таки компромисс. Он был, далее, противником власти
и эксплуатации, однако в банке у него  лежало  множество  акций
промышленных  предприятий,  и  проценты  с  этих  акций  он без
зазрения совести проедал. И так было во всем.  Ловко  строя  из
себя   презирающего   мир  идеалиста,  грустного  отшельника  и
негодующего пророка, Гарри  Галлер  был,  в  сущности,  буржуа,
находил   жизнь,   которую   вела   Гермина,  предосудительной,
сокрушался о ночах, растраченных в  ресторанах,  о  просаженных
там  талерах,  испытывал угрызения совести и отнюдь не рвался к
своему освобожденью и совершенству, а наоборот, всячески рвался
назад, в те удобные времена, когда его духовное  баловство  еще
доставляло  ему  удовольствие  и  приносило славу. Точно так же
вздыхали  об  идеальных  довоенных   временах   презираемые   и
высмеиваемые  им  читатели  газет, потому что это было удобнее,
чем извлечь какой-то урок из выстраданного. Тьфу, пропасть,  он
вызывал  тошноту,  этот  Гарри Галлер! И все-таки я цеплялся за
него или за  его  уже  спадавшую  маску,  за  его  кокетство  с
духовностью,  за его мещанский страх перед всем беспорядочным и
случайным    (к    чему    принадлежала     и     смерть)     и
язвительно-завистливо   сравнивал  возникающего  нового  Гарри,
этого несколько робкого и смешного дилетанта танцзалов,  с  тем
прежним,  лживо-идеальным  образом  Гарри,  в котором он, новый
Гарри  уже  успел  обнаружить   все   неприятные   черты,   так
возмутившие  его  тогда, у профессора, в портрете Гете. Он сам,
прежний Гарри, был точно таким же по-мещански  идеализированным
Гете,  этаким  героем  с чересчур благородным взором, светилом,
которое  сверкает   величием,   умом   и   человечностью,   как
бриллиантином,  и  чуть  ли  не  растрогано благородством своей
души! Сильно, однако, пообветшал, черт возьми, этот  прелестный
образ,  в  очень уж развенчанном виде представал ныне идеальный
господин  Гарри!  Он   походил   на   сановника,   ограбленного
разбойниками,  который  остался  в  драных штанах и поступил бы
умней, если бы теперь вошел в роль оборванца, но  вместо  этого
носит  свои лохмотья с такой миной, словно на них все еще висят
ордена, и плаксиво притязает на утраченную сановность.
     Я то и дело встречался с музыкантом Пабло, и мое мненье  о
нем следовало пересмотреть хотя бы уж потому, что Гермина очень
любила его и всячески искала его общества. Пабло запомнился мне
смазливым ничтожеством, немного тщеславным красавчиком, веселым
и  бездумным  ребенком, который с радостью дудит в свою дудку и
которого легко подкупить похвалой или шоколадкой. Но  Пабло  не
спрашивал  моего  мненья,  оно было ему так же безразлично, как
мои музыкальные теории. Он слушал меня  вежливо  и  любезно,  с
неизменной  улыбкой, однако настоящего ответа никогда не давал.
Тем не менее казалось, что я все-таки вызвал у него интерес, он
явно старался понравиться мне и  показать  мне  свою  симпатию.
Когда  я  как-то  во время одного из этих бесплодных разговоров
стал от раздраженья чуть ли не  груб,  он  смущенно  и  грустно
посмотрел  мне в лицо, взял мою левую руку, погладил ее и подал
мне золоченую табакерку с каким-то нюхательным  порошком:  это,
мол,   поможет.   Я   вопрошающе   взглянул   на  Гермину,  она
утвердительно кивнула головой, и я угостился понюшкой. Вскоре я
в самом деле стал свежей и бодрей -- в порошке, вероятно,  была
примесь  кокаина.  Гермина сказала мне, что у Пабло много таких
снадобий,  он  достает  их  какими-то  тайными  путями,  иногда
снабжает  ими друзей и хорошо знает смеси и дозировки всех этих
средств -- обезболивающих,  снотворных,  вызывающих  прекрасные
сновиденья, веселящих, любовных.
     Однажды я встретил его в городе, на набережной, и он сразу
присоединился  ко  мне.  На сей раз мне наконец удалось вызвать
его на разговор.
     -- Господин Пабло, -- сказал я ему, когда он  стал  играть
тонкой  черно-серебристой  тросточкой,  -- вы друг Гермины, вот
причина, по какой я вами интересуюсь.  Но  вы,  скажу  вам,  не
очень-то  облегчаете мне беседу. Я много раз пытался поговорить
с вами о музыке -- мне было бы интересно услышать ваше  мнение,
ваши  возражения, ваши суждения. Но вы не удостаивали меня даже
самым скупым ответом.
     Он самым приветливым образом засмеялся и  на  сей  раз  не
оставил меня без ответа, а невозмутимо сказал:
     -- Видите  ли, по-моему, вовсе не стоит говорить о музыке.
Я никогда не говорю о музыке. Да и что мог бы я вам ответить на
ваши очень умные и верные слова? Ведь  вы  же  были  совершенно
правы во всем, что вы говорили. Но, видите ли, я музыкант, а не
ученый,  и я не думаю, что в музыке правота чего-то стоит. Ведь
в музыке важно не то, что ты прав, что  у  тебя  есть  вкус,  и
образование, и все такое прочее.
     -- Ну да. Но что же важно?
     -- Важно  играть, господин Галлер, играть как можно лучше,
как можно больше и как можно сильнее! Вот в чем  штука,  мосье.
Если  я  держу  в  голове все произведения Баха и Гайдна и могу
сказать о них самые умные вещи, то  от  этого  нет  еще  никому
никакой  пользы.  А  если  я  возьму свою трубу и сыграю модное
шимми, то это шимми, хорошее ли, плохое ли, все равно  доставит
людям  радость, ударит им в ноги и в кровь. Только это и важно.
Взгляните как-нибудь на балу на лица в тот момент, когда  после
долгого  перерыва  опять  раздается музыка, -- как тут сверкают
глаза, вздрагивают ноги, начинают смеяться лица! Вот для чего и
играешь.
     -- Отлично, господин Пабло. Но,  кроме  чувственной,  есть
еще  и  духовная  музыка.  Кроме  той  музыки, которую играют в
данный  момент,  есть  еще  и   бессмертная   музыка,   которая
продолжает  жить,  даже  если  ее  и не играют в данный момент.
Можно  лежать  в  одиночестве  у  себя  в  постели  и  мысленно
повторять  какую-нибудь  мелодию  из  "Волшебной флейты" или из
"Страстей по Матфею"56, и тогда музыка  состоится  без  всякого
прикосновенья к флейте или скрипке.
     -- Конечно,  господин  Галлер.  И "Томление", и "Валенсию"
тоже  каждую  ночь  молча  воспроизводит   множество   одиноких
мечтателей.  Самая  бедная  машинисточка  вспоминает  у  себя в
конторе последний уанстеп и отстукивает на своих  клавишах  его
такт.  Вы  правы,  пускай у всех этих одиноких людей будет своя
немая   музыка,   "Томление"   ли,   "Волшебная   флейта"   или
"Валенсия"57!  Но откуда же берут эти люди свою одинокую, немую
музыку? Они получают ее у нас, у музыкантов, сначала  ее  нужно
сыграть  и  услышать, сначала она должна войти в кровь, а потом
уже можно думать и мечтать о ней дома, в своей каморке.
     -- Согласен, -- сказал я холодно.  --  И  все-таки  нельзя
ставить  на одну ступень Моцарта и новейший фокстрот. И не одно
и то же --  играть  людям  божественную  и  вечную  музыку  или
дешевые однодневки.
     Заметив  волнение  в моем голосе, Пабло тотчас же состроил
самую милую физиономию, ласково погладил меня по плечу и придал
своему голосу невероятную мягкость.
     -- Ах, дорогой мой, насчет ступеней вы,  наверно,  целиком
правы.  Я  решительно  ничего  не  имею  против  того, чтобы вы
ставили и Моцарта, и Гайдна, и "Валенсию" на какие  вам  угодно
ступени!  Мне это совершенно безразлично, определять ступени --
не мое дело, меня об этом  не  спрашивают.  Моцарта,  возможно,
будут  играть  и через сто лет, а "Валенсию" не будут -- это, я
думаю,  мы  можем  спокойно  предоставить  Господу   Богу,   Он
Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 14 15 16 17 18 19 20  21 22 23 24 25 26 27 ... 38
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама