поразило воина - он ведь видел, как священник терпел пытки, ничем не выдавая
своих страданий. А теперь - плачет, как дитя, без всякой причины.
Священник со всхлипом втянул в себя воздух.
- Я не могу это надеть.
- Почему? Вшей там нет, а кровь я почти всю отскреб.
- У этих вещей есть память, Нездешний... память о насилиях, убийствах,
неописуемых гнусностях. Я запятнал себя, даже коснувшись их... носить их я
не могу.
- Так ты мистик?
- Да. Я мистик.
Дардалион сел на одеяло, дрожа под лучами утреннего солнца. Нездешний
поскреб подбородок, вернулся к лошади и извлек из сумки рубашку, штаны и
пару башмаков. - Это все чистое, священник, - но за их память я не ручаюсь.
- Он швырнул вещи Дардалиону.
Священник несмело коснулся рубашки и не почувствовал зла - только
страдание, душевную муку. Закрыв глаза, он успокоился и с улыбкой взглянул
на воина.
- Спасибо, Нездешний. Это я могу носить.
Их взгляды встретились, и воин скривил рот в ухмылке.
- Выходит, теперь ты знаешь все мои секреты?
- Нет. Только твою боль.
- Боль - понятие относительное, - сказал Нездешний.
***
Все утро они ехали по холмам и долинам, изодранным когтями войны. На
востоке до самого неба вставали столбы дыма. Там пылали города, и души
уходили в Пустоту. В полях и лесах валялись трупы, с которых уже обобрали
латы и оружие, а вверху собирались, высматривая добычу, чернокрылые стаи
ворон. Жатва смерти зрела повсюду.
В каждой долине путников встречали сожженные деревни, и глаза Дардалиона
приобрели затравленное выражение. Нездешний, равнодушный к картинам
бедствий, ехал настороженно, то и дело оглядываясь назад и обводя взглядом
далекие южные холмы.
- За тобой гонятся? - спросил Дардалион.
- Как всегда, - угрюмо ответил воин.
В последний раз Дардалион ехал верхом пять лет назад, когда совершил
пятимильную поездку от горной усадьбы своего отца до храма в Сардии. Теперь
его донимала боль от ран, ноги терлись о бока кобылы, и ему приходилось
очень худо. Он заставлял себя смотреть на воина впереди, отмечая, как легко
тот сидит в седле, держа поводья левой рукой - правая никогда не отрывалась
от широкого черного пояса, увешанного смертоносным оружием. В месте, где
дорога расширилась настолько, что можно было ехать рядом, священник
пригляделся к лицу Нездешнего. Оно было сильным и даже по-своему красивым,
но рот был угрюмо сжат, а глаза смотрели тяжело и пронзительно. Под плащом
воин носил кожаный колет, продранный, поцарапанный и тщательно зашитый во
многих местах, а на нем - наплечную кольчугу.
- Ты много воевал? - спросил Дардалион.
- Больше, чем следует, - сказал Нездешний, снова останавливаясь и
оглядывая дорогу.
- Ты говорил, что священники гибнут потому, что не находят в себе
мужества снять свои одежды. Что ты имел в виду?
- Разве непонятно?
- Казалось бы, наивысшее мужество в том и состоит, чтобы умереть за свою
веру.
- Чтобы умереть, никакого мужества не требуется, - засмеялся Нездешний. -
А вот чтобы жить, нужна большая смелость.
- Странный ты человек. Разве ты не боишься смерти?
- Я боюсь всего на свете, священник, - всего, что ходит, ползает или
летает. Но прибереги эти разговоры для вечернего костра. Мне надо подумать.
Тронув коня каблуками, Нездешний въехал в небольшой лесок. Там, в
укромной лощине у тихого ручья, он спешился и ослабил подпругу. Лошади
хотелось пить, но Нездешний стал медленно вываживать ее, чтобы она остыла
перед водопоем. Потом он расседлал ее и покормил овсом из торбы,
притороченной к седлу. Привязав лошадей, он развел небольшой костер в кольце
из камней и разостлал рядом одеяло. Закусив холодным мясом, от которого
Дардалион отказался, и сушеными яблоками, Нездешний занялся своим оружием.
Наточив все три ножа на бруске, он разобрал и почистил арбалет.
- Занятная штука, - заметил Дардалион, - Да, мне его сделали в Венгрии.
Очень полезное оружие: бьет двумя стрелами насмерть с двадцати шагов. -
Значит, тебе приходится близко подходить к жертве.
Нездешний впился своими мрачными глазами в Дардалиона.
- Не вздумай судить меня, священник.
- Я просто так сказал. Как случилось, что у тебя увели лошадь?
- Я был с женщиной.
- Понятно.
- Боги, это же смешно, когда молодой парень напускает на себя такой вот
чопорный вид. Ты что, никогда не спал с женщиной?
- Нет. Я и мяса не ел последние пять лет, и вина не пробовал.
- Скучная жизнь, зато счастливая.
- Нет, не скучная. Жизнь состоит не только из утоления телесных
аппетитов. - Я того же мнения. Но их порой тоже утолить не мешает.
Дардалион промолчал. Что толку объяснять воину, как гармонична может быть
жизнь, посвященная воспитанию духа? Как радостно парить невесомым и
свободным под солнечными ветрами, и путешествовать к далеким мирам, и видеть
рождение новых звезд. Как легко бродить по туманным коридорам времени.
- О чем задумался? - спросил Нездешний.
- О том, зачем ты сжег мою одежду, - сказал Дардалион и вдруг понял, что
этот вопрос не давал ему покоя весь день.
- Да так, взбрело в голову. Я долго был один - захотелось побыть в
чьем-нибудь обществе.
Дардалион, кивнув, подложил в огонь пару веток.
- Больше ты ни о чем меня не спросишь?
- А тебе хотелось бы?
- Пожалуй. Сам не знаю почему.
- Сказать тебе?
- Не надо. Я люблю загадки. Какие у тебя планы на будущее?
- Разыщу братьев из моего ордена и вернусь к своим обязанностям.
- То есть умрешь.
- Возможно.
- Не вижу в этом никакого смысла - впрочем, жизнь вообще одна сплошная
бессмыслица.
- Но хоть когда-нибудь она имела для тебя смысл?
- Да. Давным-давно, пока я не сделался коршуном.
- Я не понимаю.
- Вот и хорошо. - Воин лег, подложив под голову седло, и закрыл глаза.
- Объясни, - попросил Дардалион.
Нездешний повернулся на спину и открыл глаза, глядя на звезды.
- Когда-то я любил жизнь и радовался солнцу. Но радость бывает
недолговечной, священник, - и когда она умирает, человек начинает спрашивать
себя: почему? Почему ненависть настолько сильнее любви? Почему зло всегда
вознаграждается? Почему сила и проворство значат больше, чем праведность и
доброта? Потом человек понимает, что ответов на эти вопросы нет - и что ему,
если он хочет сохранить рассудок, надо изменить свои взгляды. Когда-то я был
ягненком и играл на зеленом лугу. Потом пришли волки. Теперь я стал коршуном
и летаю в иной вселенной.
- И убиваешь ягнят, - прошептал Дардалион.
- Ну нет, священник, - хмыкнул, поворачиваясь на бок, Нездешний. - За
ягнят мне не платят.
Глава 2
Наемники уехали, и у дороги остались лежать семнадцать тел: восемь
мужчин, четыре женщины и пятеро детей. Мужчины и дети умерли быстрой
смертью. Четыре тележки из тех, что тащили за собой беженцы, полыхали вовсю,
а пятая потихоньку тлела. Когда убийцы перевалили за гряду южных холмов, из
кустов близ дороги вылезла молодая рыжеволосая женщина с тремя детьми.
- Тушите огонь, Кулас, - сказала она, подталкивая старшего мальчика к
тлеющей повозке. Он смотрел на мертвых, в ужасе раскрыв голубые глаза. - Ну
же, Кулас. Помогите мне.
Но мальчик увидел тело Ширы и, шагнув к ней на трясущихся ногах,
простонал:
- Бабушка...
Женщина обняла его и прижала его голову к своему плечу.
- Она умерла и больше не чувствует боли. Пойдем потушим огонь. - Она
вручила мальчику одеяло. Двое младших - семилетние девочки-двойняшки -
стояли, взявшись за руки и повернувшись к мертвым спиной. - Ну-ка, девочки,
помогите брату - и мы пойдем.
- Куда, Даниаль? - спросила Крилла.
- На север. Говорят, там стоит ган Эгель с большой армией. Мы пойдем
туда.
- Я не люблю солдат, - сказала Мириэль.
- Ну-ка, быстро помогите брату!
Даниаль отвернулась, пряча от детей слезы. Гнусный, гнусный мир! Три
месяца назад, когда началась война, до их селения дошла весть, что Псы Хаоса
идут на Дренан. Мужчины только посмеялись, уверенные в скорой победе.
Но женщины сердцем чуяли, что от солдат, именующих себя Псами Хаоса,
ничего хорошего ждать не приходится. Немногие, правда, предвидели, насколько
плохо все окажется на самом деле. Даниаль еще поняла бы, как и всякая
женщина, что сильному врагу нужно покориться. Но Псы не просто покоряли -
они несли всем и каждому смерть, пытки, ужас и разрушение.
Священников Истока преследовали и убивали - новые хозяева объявили их
орден вне закона. Но ведь Исток всегда проповедовал непротивление, мир,
гармонию и уважение ко всякой власти. Чем могли угрожать захватчикам его
служители?
Крестьянские общины подвергались огню и разрушению. Кто же будет осенью
собирать урожай?
Этот кровавый разгул ошеломлял Даниаль - она никогда не поверила бы, что
такое возможно. Ее саму насиловали трижды - один раз вшестером. Ее не убили
только потому, что она пускала в ход все свое актерское мастерство и
притворялась, будто ей это приятно. Солдаты каждый раз оставляли ее избитую,
поруганную, но с неизменной улыбкой на лице. Нынче чутье подсказало ей, что
она так просто не отделается - завидев издали всадников, она собрала детей и
спряталась с ними в кустах. Эти солдаты не насиловали - они только убивали и
жгли.
Двадцать вооруженных мужчин остановились, чтобы перебить кучку мирных
жителей.
- Мы потушили, Даниаль, - сказал Кулас. Взобравшись на повозку, она нашла
там одеяла и провизию, которой захватчики пренебрегли. С помощью ремешков
она соорудила из трех одеял заплечные мешки для детей и повесила себе через
плечо кожаные фляги с водой.
- Пошли, - сказала она, и они вчетвером зашагали на север.
Они не успели отойти далеко, когда послышался стук лошадиных копыт.
Даниаль запаниковала: место вокруг было открытое. Девчушки расплакались, но
юный Кулас извлек из своего мешка длинный кинжал.
- Отдай сейчас же! - вскричала Даниаль. Она отняла у мальчика клинок и
зашвырнула подальше, приведя Куласа в ужас. - Это нам не поможет. Слушайте
меня. Что бы со мной ни делали, ведите себя тихо. Понятно? Не кричите и не
плачьте. Обещаете?
Из-за поворота появились двое всадников. Первым ехал темноволосый воин
той разновидности, которую Даниаль изучила слишком хорошо: с жестким лицом и
еще более жесткими глазами. Второй ее удивил: худощавый аскет, хрупкий и не
злой на вид. Даниаль откинула назад свои длинные рыжие волосы и расправила
складки зеленого платья, выдавив из себя приветливую улыбку.
- Вы шли с теми беженцами? - спросил воин.
- Нет. Мы сами по себе.
Молодой человек с добрым лицом осторожно слез с лошади, поморщившись,
будто от боли.
- Не надо лгать нам, сестра, - сказал он, протягивая к Даниаль руки, - мы
не враги. Мне жаль, что тебе пришлось вынести столько.
- Ты священник?
- Да. - Он опустился на колени и раскрыл объятия детям. - Идите ко мне,
детки, идите к Дардалиону. - Они, как ни странно, послушались, и девочки
подошли первыми. Он обнял своими тонкими руками всех троих. - Сейчас вы вне
опасности - большего я не могу обещать.
- Они убили бабушку, - сказал мальчик.
- Я знаю, Кулас. Зато ты, Крилла и Мириэль остались живы. Вы долго бежали
- теперь мы вам поможем. Отвезем вас на север, к гану Эгелю.
Он говорил мягко и убедительно, простыми, понятными словами. Даниаль
поражалась благодетельной силе, исходящей от него. В нем она не сомневалась,
но взор ее все время обращался к темноволосому воину, так и не сошедшему с
коня.
- Ты-то уж верно не священник, - сказала она.
- Нет. Да и ты не шлюха.
- Почем ты знаешь?
- У меня на них глаз наметанный. - Он перекинул ногу через седло,
спрыгнул наземь и подошел к ней. От него пахло застарелым потом и лошадью -
