опорочить ее память!" Этого человека спустили с гор по индейским тропам в
привязанном к шесту гамаке в сопровождении эскорта гренадеров, а впереди
скакал конный альгвасил и радостно, словно к праздничной обедне, звонил в
колокольчик, оповещая мир, что повеление верховной власти исполнено и
Деметрио Алдоус возвращается живым. Его доставили в президентский дворец и
под личную ответственность министра здравоохранения поместили в спальне для
почетных гостей, где он и завершил свою миссию, подготовив семь страшных
томов и начертав на правом поле каждой из трехсот пятидесяти страниц каждого
тома: "Я, Деметрио Алдоус, милостью Божьей аудитор Святейшей ритуальной
конгрегации, прокурор и постулатор веры, четырнадцатого дня апреля месяца
сего года, во имя процветания справедливости на земле и во имя вящей славы
Господней, ставя свою подпись и скрепляя ее своей печатью, подтверждаю, что
здесь написана правда, вся правда, только правда, ничего, кроме правды". --
"Вот она, ваше превосходительство!" И действительно, в этих семи громадных,
как Библия, фолиантах, каждый из которых был скреплен сургучной печатью,
заключалась правда, правда столь прямая и жестокая, что только человек,
абсолютно чуждый всякой суетности и каких бы то ни было корыстных
соображений, мог позволить себе изложить эту живую правду твердокаменному
старцу, который выслушал его, не моргнув глазом, сидя в плетеном кресле и
обмахиваясь от жары шляпой, который лишь едва заметно вздыхал после каждого
смертельного разоблачения, который произносил одно лишь "ага" всякий раз,
когда свет правды вспыхивал особенно ярко. "Ага", -- говорил он, отгоняя
шляпой апрельских мух, привлеченных остатками обеда, и глотая правду за
правдой, то горькую, то раскаленную, как головешка, разгоняющая тьму души.
"Все это фарс, ваше превосходительство, комедийный спектакль", -- выслушивал
он и говорил: "Ага", -- потому что так ведь оно и было -- он поставил
спектакль, сам того не желая, когда приказал вынести на всеобщее обозрение
тело своей матери, поместив его в гроб со льдом, для того чтобы прекратить
разговоры о том, будто бы Бендисьон Альварадо сгнила заживо, а потом из
этого получился цирк, представление, -- потом, когда он услышал, что его
мать после смерти творит чудеса, и приказал отправить пышную процессию с ее
телом в путешествие по всей стране, лишенной святынь. Он хотел одного: чтобы
все узнали, что его мать была святой после стольких лет унижений, что
ниспосланная ей святость -- награда за бесплодные годы молодости, когда она
занималась бессмысленным раскрашиванием птиц, за бесцельное раскрашивание
этих птиц на протяжении всей жизни. "Мне и в голову не приходило, что
траурную процессию используют для обмана людей!" Обман же сопровождал
процессию с самого начала, -- начались трюки вроде тех, когда мнимые
больные, якобы страдающие водянкой, избавлялись от своих вод на глазах у
толпы -- за деньги, конечно; когда некий человек за двести песо якобы
воскрес из мертвых, вылез из могилы в ужасающих лохмотьях, с полным ртом
земли и пополз навстречу процессии; когда заплатили восемьдесят песо цыганке
за то, что она инсценировала роды, якобы произведя на свет двухголового
урода, что было в глазах толпы карой за цыганкину болтовню, будто бы все
чудеса -- афера правительства. Не нашлось ни одного свидетеля чуда, который
не был бы подкуплен, а главное, все это не было просто подхалимством перед
сыном покойной, как предполагал в начале своего расследования монсеньор
Деметрио Алдоус. "Нет, ваше превосходительство, это была грязная афера ваших
соратников!"
Это была самая скандальная, самая кощунственная афера из всех, какие
только расцветали когда-нибудь под крылышком его власти. "Ибо те, кто
придумывал чудеса и за деньги находил свидетелей этих чудес, были наиболее
рьяными приверженцами вашего режима, ваше превосходительство!" -- "Ага!.."
-- "Это они шили и продавали затем по лоскуткам, как реликвии, платья вашей
матушки Бендисьон Альварадо..." -- "Ага!.." -- "Это они наладили
производство икон с ее ликом и медалей с ее профилем..." -- "Ага!.." -- "Это
они обогащались, продавая пряди ее волос..." -- "Ага!.." -- "Продавая
флаконы с водой из ее гроба..." -- "Ага!.." -- "Продавая простыни с
нанесенным на них грубой краской изображением вашей почившей в бозе матушки,
-- эти простыни сбывали сотнями штук с черного хода индусских базарных
лавок..." -- "Ага!.." -- "Люди, которые нескончаемым потоком проходили у
гроба покойной, когда он стоял в главном нефе собора, были чудовищно
обмануты, ибо тело умершей оставалось нетленным не потому, что было телом
святой, как это внушалось народу, и не благодаря слою парафина и косметики,
примененных в угоду понятному тщеславию сына, а потому что представляло
собой обыкновенное чучело, сделанное теми же способами, что и чучела
животных в естественнонаучных музеях..." -- "Ага!.." -- сказал он и вскоре
получил возможность убедиться во всем этом наглядно: "Я открыл стеклянный
саркофаг и лежащие в нем траурные ленты распались от моего дыхания а когда я
снял венок из цветов апельсина с мертвого черепа то увидел что жесткие точно
лошадиные волосы почти все повыдерганы с корнем для продажи в качестве
реликвий и я взял тебя на руки мать взял на руки твои иссохшие останки
вместе с лохмотьями твоей фаты и ты весила не больше высушенной под солнцем
тыквы а пахло от тебя так как пахнет на дне старого сундука и я слышал как в
тебе что-то лихорадочно копошится можно было подумать что это шепот твоей
души но это моль точила тебя изнутри моль шуршала лязгала своими ножницами и
мне не пришлось долго держать тебя на руках потому что ты вся рассыпалась
развалилась на куски ведь все твое нутро было выпотрошено ничего не осталось
от твоего тела счастливой матери которая спала положив руку на сердце все
что осталось от тебя было пыльной и хрупкой оболочкой превратившейся у меня
в руках в облако праха в котором вспыхивали светляки фосфора твоих костей а
вставные стеклянные глаза запрыгали с блошиным подскоком по плитам пола в
соборе который был погружен в багровый свет заката ты превратилась в ничто
мать в кучку распавшейся материи и альгвасилы подобрали ее лопатой чтобы
швырнуть в гроб". При этом твердокаменный загадочный тиран не дрогнул, его
немигающие игуановые глаза не выражали никаких чувств ни тогда, когда это
случилось, ни тогда, когда он остался наедине с тем единственным на всем
белом свете человеком, который осмелился поставить его перед зеркалом
правды. Они сидели в карете без гербов, в ничем не примечательной,
обыкновенной карете, и сквозь кисею занавесок смотрели на орды бедняков,
отдыхающих от жары в тени арочных ворот, где некогда продавались книжонки о
жутких убийствах и о несчастной любви, о плотоядных цветах и о загадочных
плодах, подавляющих волю, и где теперь была постоянная толкучка, постоянная
распродажа лжереликвий -- лоскутов одежды и частей тела Бендисьон Альварадо.
Монсеньор Деметрио Алдоус явно угадал мысли своего собеседника, когда,
оторвавшись от созерцания толкучки, сказал, что проведенное им расследование
имеет и положительный итог. "Я убедился в том, что эти бедные люди любят
ваше превосходительство, как свою собственную жизнь". Действительно, ведь
вероломство было обнаружено Деметрио Алдоусом в президентском дворце, он
увидел алчность, низкое угодничество корысти, коварное низкопоклонство среди
тех, кто был облагодетельствован властью и преуспевал, а в бедняцких массах,
среди нищей паствы, он увидел любовь людей, лишенных всего, людей, которые
ничего не ожидали от своего властителя, ибо они ни от кого ничего не
ожидали, и обожали того, кто стоял над ними, с такой истовой набожностью,
что она была осязаемой, как земля, ее можно было пощупать руками. "Сам
Господь мог бы позавидовать, ваше превосходительство!" Но его
превосходительство и бровью не повел, услышав это признание, хотя в другое
время у него сладко сжалось бы сердце, он даже не вздохнул, но про себя
подумал с затаенным волнением: "А вы хотели бы чтобы меня никто не любил
святой отец особенно теперь когда вы уедете и будете наслаждаться моим
позором и моим горем под золотыми куполами вашего лживого мира а я останусь
один с бременем взваленной вами на меня правды один без заботливой матери
которая помогла бы мне вынести это бремя один-одинешенек в этой стране
которую я не выбирал по своей воле а получил ее при рождении готовой такой
какой вы ее видите какой она была испокон веку с этим присущим ей чувством
отрешенности с этим запахом дерьма с этими людьми лишенными истории которые
не верят ни во что даже в то что живут в этой стране навязанной мне без
моего согласия святой отец в стране где сорок градусов в тени зашторенной
кареты и девяносто восемь процентов влажности где задыхаешься от пыли где
тебя мучает коварная кила издавая легкий свист подобный свисту кофейника на
приемах где некому проиграть партию в домино и некому доверить правду
влезьте в мою шкуру святой отец!" Он едва заметно вздохнул, едва заметно
моргнул своими веками игуаны и попросил монсеньора Деметрио Алдоуса, чтобы
суровый разговор этого дня остался между ними: "Вы ничего мне не говорили,
отец. Я не знаю правды, идет?" И монсеньор Деметрио Алдоус пообещал:
"Разумеется, ваше превосходительство, вы не знаете правды. Это останется
между нами, даю вам честное слово мужчины". Дело о канонизации Бендисьон
Альварадо было прекращено из-за недостаточности доказательств ее святости,
вердикт Рима по этому поводу был оглашен с амвонов с официального согласия
правительства и одновременно с его распоряжением решительно пресекать всякие
попытки протеста и всякие нарушения общественного порядка, однако силы
охраны этого порядка не стали вмешиваться, когда орды паломников сложили на
площади де Армас костры из бревен ворот кафедрального собора и разбили
камнями витражи дворца Апостолической нунциатуры с их ангелами и
гладиаторами. "Они все разрушают, мой генерал!" Но он не шелохнулся в своем
гамаке. "Они осадили монастырь бискаек, хотят, чтобы монашки умерли с
голода! Они грабят церкви, дома миссионеров, уничтожают все, что имеет
отношение к духовенству, мой генерал!" Но он оставался безучастным в своем
гамаке, в прохладной тени навеса из живых цветов, не предпринимал ничего до
тех пор, пока все до единого офицеры высшего ранга не объявили себя
неспособными подавить волнения и восстановить порядок как им было приказано,
без кровопролития. Только тогда он вылез из гамака и отправился в свой
кабинет, где не был долгие месяцы раздумий, и там принял на себя всю
ответственность за единоличное выражение народной воли, что выразилось в
декрете, который он сотворил по своему вдохновению и обнародовал на свой
страх и риск, не предупредив ни о чем вооруженные силы и не
проконсультировавшись со своими министрами. Статья первая этого декрета
провозглашала гражданскую святость Бендисьон Альварадо, согласно высшей воле
свободного и суверенного народа, и присваивала Бендисьон Альварадо титулы
Покровительницы Нации, Исцелительницы Страждущих и Наставницы Птиц, а день
рождения Бендисьон Альварадо объявлялся в этой же статье днем национального
праздника. Статья вторая объявляла с момента обнародования настоящего
декрета состояние войны между сей нацией и государством Ватикан со всеми
вытекающими из этого последствиями, обусловленными нормами права и
