это лишь в ту минуту, когда его труп нашли под каштаном. Она
помогла поднять мертвеца с земли. Обрядила его в военную форму,
причесала, побрила, подкрутила ему усы лучше, чем это делал сам
полковник во время своей славы. Никто не увидел в ее действиях
проявления любви, все уже привыкли к тому, что Амаранта хорошо
знакома с похоронными обрядами. Фернанда с возмущением
говорила, что Амаранта не понимает связей католицизма с жизнью
и видит лишь его связи со смертью, словно католицизм не
религия, а свод правил погребения. Но Амаранта, далеко
углубившаяся в чащу своих воспоминаний, не слышала ее ученых
речей в защиту католической религии. Она вошла в старость,
сохранив живыми все свои печали. При звуках вальсов Пьетро
Креспи ей по-прежнему, так же как в юности, хотелось плакать,
словно время и горький опыт ничему ее не научили. Хотя она
своими руками выбросила на свалку цилиндры с музыкой под тем
предлогом, что картон сгнил от сырости, у нее в памяти они
продолжали вращаться и сообщать движение молоточкам. Она
пыталась утопить их в нечистой страсти к своему племяннику
Аурелиано Хосе, которой позволила увлечь себя, пыталась искать
от них защиты в спокойном мужском покровительстве полковника
Геринельдо Маркеса, но не смогла избавиться от этого наваждения
даже с помощью самого отчаянного поступка своей старости, когда
за три года до отправления маленького Хосе Аркадио в семинарию
она купала его и ласкала, не как бабушка ласкает внука, а как
женщина ласкает мужчину, как это делали, по слухам, французские
блудницы, как в ее двенадцать-четырнадцать лет ей хотелось
ласкать Пьетро Креспи, стоявшего перед ней в своих узких брюках
для танцев и под стук метронома отмечавшего такты взмахом
волшебной палочки. Иногда Амаранта мучилась тем, что оставила
за собой в жизни целый поток страданий, а иной раз это
приводило ее в такую ярость, что она колола себе пальцы
иголкой, но больше всего ее мучил, бесил и печалил благоуханный
и изъеденный червями цветник любви, который должен был умереть
лишь вместе с ней. Как полковник Аурелиано Буэндиа не мог не
думать о войне, так Амаранта не могла не думать о Ребеке. Но
если полковник сумел лишить свои воспоминания остроты, она свои
только еще больше раскалила. В течение многих лет Амаранта
молила Бога лишь о том, чтобы он не послал ей наказание умереть
раньше Ребеки. Каждый раз, проходя мимо дома былой соперницы и
замечая в нем все новые разрушения. Амаранта радовала себя
мыслью, что ее молитва услышана. Однажды, занимаясь шитьем в
галерее, она вдруг почувствовала глубокую уверенность, что
будет сидеть на том же самом месте, в том же самом положении,
при том же освещении, когда ей сообщат о смерти Ребеки. С тех
пор Амаранта сидела и ждала, как ждут письма, и одно время --
это совершенно точно -- даже отрывала пуговицы и снова их
пришивала, чтобы праздность не сделала ожидание более долгим и
томительным. Никто в доме не подозревал, что Амаранта ткет свой
роскошный саван для Ребеки. Когда Аурелиано Печальный
рассказал, что Ребека превратилась в загробное видение с
морщинистой кожей и несколькими желтоватыми былинками на
черепе, Амаранта не удивилась, потому что описанный им призрак
в точности походил на тот, который она уже давно создала в
своем воображении. Она решила, что приведет в порядок труп
Ребеки, замажет парафином разрушения на лице и сделает ей парик
из волос святых. Соорудит красивый труп, завернет его в
полотняный саван, уложит в гроб, обитый снаружи плюшем, а
внутри пурпуром, и в сопровождении великолепной похоронной
процессии отправит в распоряжение червей. Кипя ненавистью,
составляла Амаранта свой план, когда внезапно ей пришло в
голову, что, люби она Ребеку, она сделала бы для нее то же
самое. Эта мысль привела Амаранту в содрогание, но она не пала
духом, продолжала тщательно совершенствовать все детали своего
замысла и скоро стала не просто специалистом, а настоящим
виртуозом по части похоронного ритуала. Одного не учла она в
своем чудовищном плане, что, несмотря на мольбы, обращенные к
Богу, может умереть раньше Ребеки. Так оно и случилось. Но в
последнюю минуту Амаранта почувствовала себя не обманутой в
своих надеждах, а, напротив, освобожденной от всякой печали,
потому что смерть оказала ей милость и за несколько лет
предупредила о близости кончины. Амаранта увидела свою смерть в
один жаркий полдень вскоре после того, как Меме отправили в
монастырскую школу, смерть сидела и шила в галерее рядом с
Амарантой, и та сразу же ее узнала: в ней не было ничего
страшного -- просто женщина в синем платье, длинноволосая,
немножко старомодная и чем-то похожая на Пилар Тернеру тех
времен, когда Пилар помогала Урсуле по хозяйству. Несколько раз
вместе с Амарантой в галерее сидела и Фернанда, но она не
видела смерти, хотя смерть была такой реальной, так походила на
человека, что однажды даже попросила Амаранту оказать ей
любезность вдеть нитку в иголку. Смерть не сообщила, в какой
день и месяц и в каком году умрет Амаранта и наступит ли ее час
раньше, чем час Ребеки, а только приказала ей начать ткать
саван для себя самой с шестого дня ближайшего апреля. Она
позволила сделать его таким затейливым и красивым, как Амаранте
вздумается, но предупредила, что трудиться над ним надо столь
же добросовестно, как над саваном Ребеки, и сказала затем, что
умрет Амаранта без мучений, без тоски и страха ночью того дня,
когда закончит работу. Стараясь потратить как можно больше
времени, Амаранта заказала пряжу из отборного льна и стала
ткать полотно сама. Она делала это так тщательно, что только на
одно тканье ушло четыре года. Потом приступила к вышиванию. Чем
меньше времени оставалось до неотвратимого конца, тем яснее она
понимала, что лишь чудо может затянуть изготовление савана до
дня смерти Ребеки, но постоянная сосредоточенность на работе
сообщила Амаранте спокойствие, которое помогло ей примириться с
мыслью о крушении ее надежд. Именно тогда до Амаранты дошел
смысл порочного круга из золотых рыбок, созданного полковником
Аурелиано Буэндиа. Внешний мир теперь ограничился для нее
поверхностью ее тела, а внутренний был недосягаем ни для каких
огорчений. Она жалела, что не сделала этого открытия на много
лет раньше, когда еще можно было очистить свои воспоминания и
заново перестроить вселенную: без содрогания вызывать в памяти
запах лаванды в вечерних сумерках, исходивший от Пьетро Креспи,
извлечь Ребеку из нищеты -- не по любви, не в силу ненависти, а
из-за глубокого понимания тяжести ее одиночества. Ненависть,
которую она угадала однажды вечером в словах Меме, встревожила
Амаранту не потому, что была направлена против нее, а потому,
что Амаранта почувствовала себя повторенной в чужой юности,
казавшейся такой же чистой, какой должна была казаться ее
собственная, и тем не менее уже обезображенной злобой. Но
сознание, что исправить теперь ничего нельзя, даже не
взволновало Амаранту, настолько она смирилась со своей судьбой.
Единственной ее заботой было кончить саван. Вместо того, чтобы
затягивать работу всякими ненужными выдумками, как она это
делала вначале, Амаранта заспешила. Когда до окончания работы
осталась неделя, она высчитала, что сделает последний стежок
вечером четвертого февраля, и, не открывая причины, попыталась
уговорить Меме отложить концерт на клавикордах, назначенный на
пятое число, но Меме не придала значения ее просьбе. Тогда
Амаранта стала изыскивать способ протянуть еще сорок восемь
часов и даже решила, что смерть идет навстречу ее желанию, так
как вечером четвертого февраля буря вывела из строя
электростанцию. Но на следующий день в восемь часов утра
Амаранта все же сделала последний стежок на самом красивом
саване, который когда-либо был изготовлен женскими руками, и
объявила спокойно, без всякой нарочитости, что вечером умрет.
Она предупредила об этом не только семью, но и весь город,
поскольку пришла к заключению, что может искупить свою
скаредную жизнь, сделав напоследок людям какое-нибудь доброе
дело, и самым подходящим для такой цели будет доставка писем
умершим.
Известие о том, что Амаранта Буэндиа вечером снимается с
якоря и отплывает вместе с почтой в царство мертвых,
распространилось по всему Макондо еще до полудня, а в три часа
в гостиной уже стоял ящик, доверху наполненный письмами. Те,
кто не хотел писать, передавали Амаранте свои послания устно, и
она записывала их в книжечку вместе с фамилией адресата и датой
его смерти. "Не волнуйтесь, -- успокаивала она отправителей. --
Первое, что я сделаю по прибытии, -- это узнаю о нем и передам
ваше письмо". Все происходящее напоминало фарс. У Амаранты не
было заметно никакой тревоги, никаких признаков горя, от
сознания исполненного долга она казалась даже помолодевшей.
Прямая и стройная, как всегда, она бы выглядела гораздо моложе
своих лет, если бы не ввалившиеся щеки и не отсутствие передних
зубов. Она сама распорядилась, чтобы письма были уложены в
просмоленный ящик, и объяснила, как его поставить в могиле для
лучшего предохранения от сырости. Утром она позвала столяра и,
пока он снимал с нее мерку для гроба, стояла так спокойно,
словно он собирался шить ей платье. В самые последние часы она
проявила столько энергии, что у Фернанды зародилось подозрение,
а не подшутила ли Амаранта над ними, объявив о своей смерти.
Урсула, знавшая обыкновение всех Буэндиа умирать не болея,
верила, что Амаранта действительно имела предвестие о своей
смерти, но побаивалась, как бы со всей этой суетой вокруг
доставки писем и беспокойством о том, чтобы они дошли
побыстрее, ошалевшие отправители не похоронили ее дочку заживо.
Поэтому, крича и споря, Урсула стала освобождать дом от
посторонних и к четырем часам дня добилась своего. К этому
времени Амаранта кончила раздавать свои вещи бедным и оставила
себе на простом гробу из струганых досок только смену белья да
вельветовые туфли без задников: их должны были надеть на нее
после смерти. Она не преминула позаботиться о туфлях, помятуя,
что, когда умер полковник Аурелиано Буэндиа, пришлось покупать
ему новые ботинки, так как у него остались только шлепанцы,
которые он носил в мастерской. Незадолго до пяти часов
Аурелиано Второй пришел за Меме проводить ее на концерт и
удивился, что дом убран как для похорон. Если кто-нибудь и
выглядел живым в тот час, так это Амаранта, она была исполнена
невозмутимости и нашла время даже срезать себе мозоли.
Аурелиано Второй и Меме шутливо простились с ней и пообещали
устроить через неделю пир в честь ее воскресения. В пять часов,
привлеченный молвой, что Амаранта Буэндиа собирает письма для
умерших, падре Антонио Исабель явился соборовать ее и вынужден
был ждать больше двадцати минут, пока умирающая выйдет из
купальни. Когда она предстала перед ним в рубахе из мадаполама
и с распущенными по спине волосами, престарелый священник счел,
что над ним посмеялись, и отослал мальчика со святыми дарами.
Но решил все же воспользоваться случаем и исповедать Амаранту,
которая почти двадцать лет уклонялась от исповеди. Амаранта без
обиняков заявила ему, что не нуждается ни в какой духовной
помощи, ибо совесть у нее чиста. Фернанду это возмутило. Не
заботясь о том, что ее могут услышать, она громко спросила
себя, какой такой страшный грех совершила Амаранта, что
предпочитает кощунственную смерть без покаяния позору
