на горизонте увлекали конные таны. Остальные в путанице телег и повозок
старались выбраться на простор. Главная часть скакала по верху подъема,
направляясь в лагерь, расположенный всего в нескольких сотнях ярдов по ту
сторону подъема.
Пора присоединяться к ним. Пора богатеть. Пора развлекаться. Айвар
почувствовал, как его охватывает знакомое возбуждение. С Эллой его
обманули. С Эдмундом нет. Не должны и с Бургредом. А потом - потом одна из
шлюх, а может, кто-нибудь из леди, но какое-нибудь мягкое бледное
незаметное существо, которого никто не хватится. И никто, в суматохе
разграбленного лагеря, смерти и насилия, и не заметит. Конечно, это будет
не та девушка, которую увел у него Сигвартсон. Но будет какая-нибудь
другая. Пока.
Айвар повернулся, осторожно переступил через внутренности лежащего у
его ног человека, надел шлем, махнул вперед щитом. Армия, наблюдавшая за
ним - поле битвы уже очищено, - испустила короткий крик и двинулась за ним
через холм, через трупы, которых уложили солдаты и камни машин. И на ходу
перестраивалась - из отдельных клиньев образовалась единая линия в
четыреста ярдов длиной. Ей вслед смотрели оставленные у кораблей на страже
викинги.
И из своего укрытия в миле выше по течению смотрела армия Пути -
раздраженная, смущенная, уже ропщущая на своего предводителя.
7
- Мы не можем больше ждать, - сказал Торвин. - Нужно наконец решить
это дело. И немедленно.
- Армия разделилась, - возразил Гейрульф, жрец Тюра. - Если увидят,
что ты уезжаешь, еще более потеряют уверенность.
Торвин нетерпеливым жестом отбросил это возражение. Вокруг него
тянулись нити с развешанными на них священными гроздьями рябины; рядом с
костром Локи воткнуто в землю копье Отина. Как и раньше, в кругу только
жрецы Пути, ни одного мирянина. Они собрались говорить о вещах, о которых
не положено знать мирянам.
- Мы слишком долго говорили себе это, - ответил Торвин. - Всегда есть
что-то более важное. Мы должны были решить эту загадку уже давно, как
только начали подозревать, что этот парень Шеф и есть тот, кого мы ждем:
тот, кто придет с Севера. Мы расспрашивали его друга, расспрашивали ярла
Сигварта, который считал себя его отцом. Но не находили ответа и
занимались другими делами.
- Но теперь мы должны знать точно. Когда он не захотел надевать
подвеску, я сказал: "Еще настанет время". Когда он бросил армию и поехал
за своей женщиной, мы думали: "Он еще молод". Теперь он ведет армию и
ведет ее к катастрофе. А что сделает он в следующий раз? Мы должны знать.
Дитя ли он Отина? И если так, то каким обернется он нам. Отином всеобщим
отцом, отцом богов и людей? Или Отином Больверком, Богом Повешенных,
Предателем Воинов, который собирает у себя героев только для собственных
целей?
- Не зря нет в армии ни одного жреца Отина и вообще в Пути их
несколько. Если это его сын, мы должны знать. А может, он вовсе не его
сын. Есть и другие боги, кроме Всеобщего отца, которые спускаются в наш
мир.
Торвин многозначительно взглянул на трещащий слева от себя костер.
- Итак: позвольте мне сделать то, что давно нужно было сделать.
Поехать к его матери и расспросить ее. Мы знаем, в какой она деревне.
Отсюда не больше двадцати миль. Если она еще там, я расспрошу ее. И если
ответ ее не таков, как мы ждем, нужно будет избавиться от него, пока он не
принес нам еще больших бед. Вспомните предупреждение Виглейка!
Вслед за словами Торвина наступило долгое молчание. Нарушил его
Фарман, жрец Фрея.
- Я помню предупреждение Виглейка, Торвин. И тоже боюсь предательства
Отина. Но я прошу вас подумать, что, может, Отин и его последователи здесь
не без причины. Они удерживают вдали от нас нечто худшее.
И он тоже задумчиво взглянул на костер Локи.
- Как ты знаешь, я видел твоего бывшего подмастерье в Ином Мире, он
стоял там на месте кузнеца Волунда. Но я видел и многое другое в том мире.
И должен вам сказать, что недалеко от нас находится некто, гораздо более
опасный, чем твой подмастерье, - порождение самого Фенриса, внука Локи.
Если бы ты видел его в Ином Мире, ты никогда не смешал бы Отина и Локи, не
принял бы одного за другого.
- Хорошо, - ответил Торвин. - Но прошу тебя, Фарман, подумай вот о
чем. Если в том мире идет война между двумя силами, богами и гигантами, во
главе одних Отин, во главе других Локи, как часто мы даже в своем мире
видим: по мере того как продолжается война, одна сторона начинает
напоминать другую?
Медленно все закивали, в конце концов даже Гейрульф, даже Фарман.
- Решено, - сказал Фарман. - Поезжай в Эмнет. Найди мать парня и
спроси у нее, чей он сын.
Впервые заговорил Ингульф, целитель, жрец Идунн:
- Доброе дело, Торвин, и может принести добро. Когда поедешь, захвати
с собой английскую девушку Годиву. Она уже поняла то же, что и мы. Она
знает, что он освободил ее не из любви. Только чтобы использовать ее как
приманку. Нехорошо никому знать о себе такое.
Шеф смутно слышал, после судорог и охватившей его страшной слабости,
что предводители армии спорят о чем-то. В какой-то момент Альфред
пригрозил сразиться с Брандом, тот отбросил эту угрозу, как большой пес
отбрасывает щенка. Помнил, как страстно просил о чем-то Торвин, о какой-то
экспедиции или поездке. Но большую часть дня он только чувствовал
поднимающие его руки, попытки заставить его пить, руки, которые держат его
вслед за этими попытками во время приступов рвоты. Иногда это руки
Ингульфа. Потом Годивы. Но не руки Хунда. Шеф краешком сознания понимает,
что Хунд боится подойти к нему, боится увидеть, что наделал, и потерять
веру в свои лекарские способности. Но теперь, с приближением темноты, Шеф
почувствовал себя лучше, он устал, его клонило ко сну. А проснется он
готовым к действиям.
Но сначала сон. В нем тошнотворный привкус напитка Хунда - привкус
разложения и плесени.
Он в расщелине, в горном дефиле, в темноте. Медленно поднимается
вперед, не способный увидеть дальше нескольких футов. Ущелье освещено
только слабым небесным светом, вверху на высоте во много ярдов над головой
видны его рваные края. Шеф движется с крайней осторожностью. Нельзя
споткнуться, пошевелить камень. Иначе что-то набросится на него. Нечто
такое, с чем не справится ни один человек.
В руке он держит меч, слабо сверкающий в звездном свете. Что-то есть
в этом мече - своя собственная воля, яростное стремление. Меч уже убил
своего создателя и хозяина и с радостью сделает это снова, хотя сейчас он
его хозяин. Меч тянет его за руку и время от времени слабо позвякивает,
как будто ударяется о камень. Но, кажется, он тоже знает о необходимости
таиться. Звук не слышен никому, кроме него самого. К тому же его заглушает
шум воды, текущей по дну ущелья. Меч стремится убивать и готов сохранять
тишину, пока не получит такую возможность.
Двигаясь по ущелью, Шеф, как и в предыдущих снах, понимает, кто он
сейчас. На этот раз он невероятно широк в плечах и груди, руки у него
такие толстые, что бугрятся по краям золотых браслетов. Вес браслетов
потащил бы вниз руку любого человека. Он их не замечает.
Но этот человек, он, Шеф, испуган. Дыхание у него неровное, но не от
подъема, а от страха. В животе ощущение пустоты и холода. Это особенно
пугает этого человека, понимает Шеф, потому что никогда в жизни он не
испытывал такого чувства. Он не понимает его, не может даже назвать. Оно
его тревожит, но не действует на него: этот человек не знает, что можно
повернуться спиной к делу, которое начал. Он никогда не поступал так
раньше: и не сделает до дня своей смерти. Теперь он поднимается рядом с
ручьем, держит в руке меч, выбирает позицию, в которой осуществит
задуманное, хотя сердце его переворачивается при мысли о том, лицом к чему
ему предстоит встать.
Не лицом. Даже этот человек, Сигурт Сигмундсон, чье имя будет славно
до конца мира, знает, что не может встать лицом к тому, что должен убить.
Он подходит к месту, где стена с одной стороны ущелья разбита,
обрушилась каменистой осыпью и обломками камня, словно ее пробило какое-то
металлическое существо в стремлении пробраться к воде. Когда он добирается
до этого места, страшная непреодолимая вонь останавливает героя, вонь эта
словно сплошная стена. Запах смерти, поля битвы, закончившейся две недели
назад, запах трупов, лежавших на солнце, - но и запах сажи, горения, и еще
какой-то оттенок, едкий, проникающий в ноздри, способный сам вспыхнуть от
малейшей искры.
Это запах змея. Дракона. Разорителя, изрыгающего яд, голого злобного
существа, ползающего на животе. Запах Безногого.
Найдя щель в камне и забравшись в нее, герой понимает, что сделал это
вовремя. Потому что дракон не безногий, так кажется только тем, кто видел
его ползущим на удалении. Через камень, на котором лежит герой, передается
тяжелая поступь, когда одна за другой ноги переступают вперед; и все время
слышно шуршание живота, который волочится по земле. Живот, покрытый кожей,
а не броней, если правдивы рассказы. Только бы они были правдивы.
Герой пытается лечь на спину, колеблется, быстро меняет позу. Теперь
он лежит на боку и смотрит в том направлении, откуда приближается дракон,
смотрит, опираясь на левый локоть, правый локоть опущен, меч прижат к
телу. Его глаза и верхняя часть головы выступают над краем тропы. Должно
походить на еще один камень, говорит он себе. Правда же заключается в том,
что даже герой не может лежать неподвижно и ждать. Он должен увидеть.
И вот он, огромная голова силуэтом показывается на сером фоне, как
какой-то каменный выступ. Но этот выступ движется: показывается
бронированный гребень и череп, поворачивающийся, словно боевая машина.
Дальше разбухшее тело. Звездный свет падает на стоящую на камне ногу, и
герой смотрит на нее, почти оцепенев. Четыре пальца торчат в разные
стороны, как лучи морской звезды, но каждый размером с бедро человека,
бородавчатые, изогнутые, словно спина жабы, с них капает слизь.
Прикосновение одного из них способно убить ужасом. Герою едва хватает
самообладания, чтобы не забиться дальше в щель от страха. Любое, даже
малейшее движение сейчас смертельно опасно. Его единственная надежда -
выглядеть камнем.
Увидит ли его дракон? Должен. Он приближается к нему, прямо к нему,
движется вперед большими медленными шагами. Теперь одна передняя лапа
всего в десяти ярдах от него, потом другая прижимает камень у самой его
щели. Он должен пропустить дракона мимо себя, думает герой, используя
последние остатки здравого смысла, пусть пройдет к реке, где будет пить. И
когда он услышит звуки питья, звуки воды, льющейся в брюхо, значит, оно
над ним. Тогда он должен ударить.
И тут, когда он говорит себе это, в нескольких футах от него
оказывается голова. И герой видит то, о чем не говорил ни один человек.
Глаза дракона. Белые, как глаза старухи, покрытые пленкой болезни, но в
них что-то светится, изнутри пробивается свет.
И герой понимает, что именно этого он и боится больше всего. Не того,
что безногий бескостный длинный змей убьет его. Это было бы почти
облегчением в этом страшном месте. Но что он его увидит. И остановится. И
заговорит, прежде чем начать свою долгую забаву.
Дракон останавливается, приподняв одну ногу. И смотрит на него.
Шеф с криком пришел в себя и одним движением вскочил на ноги с
кровати, на которую его уложили. Три пары глаз смотрели на него -
встревоженно, облегченно, удивленно. В одной паре - глазах Ингульфа -
