наследником. Каждый согласился, что на его территории люди свободны в
своей вере - христианстве, Пути или любой другой религии, какая может
появиться. Но никаким священникам и никакой религии не разрешается
принимать плату - ценностями или землей, за исключением заранее
договоренной платы за отправление обрядов. Церковные земли возвращаются в
владение короны. И вскоре они станут богатейшими королями Европы.
- Мы должны разумно распорядиться деньгами, - сказал Шеф.
- На благотворительность?
- Не только. Часто говорят, что новое приходит преждевременно, и я
согласен с этим. Но я также считаю, что время для нового наступает, а люди
его душат. Или церковь. Посмотри на наши машины и самострелы. Кто может
сказать, что их нельзя было сделать сто лет назад или даже пятьсот, во
времена римлян? Но их никто не делал. Я хочу вернуться к старым знаниям,
даже к искусству чисел - arithmetici. И использовать его для получения
новых знаний. И новых вещей. - И он сжал древко алебарды.
Глядя на ряды уходящих франков, Альфред повернулся к своему
соправителю.
- Я удивлен, что ты по-прежнему отказываешься носить молот с нашего
знамени. Я ведь ношу крест.
- Молот - знак Пути. Торвин сказал, что у него есть знак для меня. Я
посмотрю его, хотя выбор труден. А вот и он.
К ним приближался Торвин в сопровождении жрецов Пути, а за ними -
Гутмунд и капитаны.
- Вот твой знак, - сказал Торвин. Он протянул подвеску на серебряной
цепочке. Шеф с любопытством взглянул на нее: столб с пятью
кольцами-ступеньками с противоположных сторон.
- Что это?
- Это kraki, - ответил Торвин. - Столб для подъема. И символ Рига.
- Никогда не слышал о таком боге. Что вы о нем расскажете? Почему я
должен носить его знак?
- Он бог поднимающихся. И путников. Он силен не сам по себе, а своими
детьми. Он отец тролла, карла и ярла. И других.
Шеф осмотрел лица собравшихся. Альфред. Торвин. Ингульф. Хунд. Многих
нет. Он не знает, каково состояние Бранда. Нет его матери Трит. И он не
знает, захочет ли она его видеть.
Но прежде всего - Годива. После битвы группа катапультеров принесла
тело его сводного брата, сына его матери, мужа Годивы. Они долго вместе
смотрели на посиневшее лицо, на искривленную шею, стараясь найти в
воспоминаниях о детстве какой-нибудь ключ к его ненависти. Шеф вспомнил
строки из древней поэмы, которую читал Торвин. Герой говорит над телом
убитого им брата:
Я был твоим проклятием, брат. Не повезло нам обоим.
Так решили Норны. Я никогда тебя не забуду.
Но он не повторил этих слов. Он хотел забыть. И надеялся, что Годива
тоже забудет. Забудет, что он вначале спас ее, потом бросил, потом
использовал. И теперь, когда не было необходимости постоянно планировать и
действовать, он понял, что любит ее так же сильно, как до того, как спас
из лагеря Айвара. Но что эта за любовь, которая ждет так долго признания?
Так подумала и Годива. Она увезла тело своего мужа и сводного брата
для погребения и покинула Шефа, не знающего, вернется ли она когда-нибудь.
На этот раз ему придется решать самому.
Он посмотрел мимо лиц своих друзей на мрачных пленников, идущих
рядами, подумал об униженном Карле, и разгневанном папе Николае, о
Змееглазом на севере, который теперь обязан отомстить за брата. Взглянул
на знак в своей руке.
- Столб-лестница, - сказал он. - Трудно на нем сохранить равновесие.
- Надо браться за одно кольцо за раз, - ответил Торвин.
- Трудно подниматься, трудно сохранять равновесие, трудно добраться
до верха. Но на верху сразу два кольца. Одно против другого. Почти крест.
Торвин нахмурился.
- Знак Рига известен задолго до появления креста. Это не знак смерти.
Нет. Это знак подъема, подъема к лучшей жизни.
Шеф улыбнулся, впервые за много дней.
- Мне нравится этот знак, Торвин, - сказал он. - Я буду его носить.
Он надел цепочку на шею, повернулся и посмотрел на туманное море.
Какой-то узел внутри развязался, боль исчезла.
Впервые в жизни он ощутил мир.
Гарри Гаррисон, Том Шиппи. Молот и Крест.
перевод с англ. - Д. Арсеньев.
Harry Harrison, Tom Shippey
[as John Holm]. The Hammer and the Cross
