обрел голос. Пригвожденный и связанный, он не мог пошевелиться. Он
вывернул голову назад и заговорил придушенным голосом, обращаясь к
среднему из троих людей на берегу.
- Что ты делаешь, Сигурд? Я не ваш враг. Я не христианин и не человек
Пути. Я датчанин и свободнорожденный, как и ты сам. Какое ты имеешь
право отнимать у меня жизнь?
Его последние слова потонули в гуле толпы. Полоска света появилась на
востоке, солнце вставало над почти плоским горизонтом Сьяелланда, самого
восточного из датских островов. Змеиный Глаз повернулся, сорвал с себя
плащ и махнул людям наверху, в доме.
Тотчас же заскрипели тали, и пятьдесят человек, лучшие из лучших в
армии сыновей Рагнара, дружно крякнув, навалились всем своим весом на
канаты, прикрепленные к уключинам. Из строения показалась драконова
голова флагманского корабля Змеиного Глаза, самого "Frani Ormr", то есть
"Сияющего Червя". Вытянутые с плоскости на приготовленные для них
смазанные салом катки десять тонн веса на пятидесятифутовом киле,
сделанном из самого прочного дуба во всей Дании.
Корабль достиг верхушки слипа. Распятый вытянул голову вбок, чтобы
видеть свою судьбу, надвигающуюся на него сверху, и крепко сжал рот,
чтобы сдержать рвущийся изнутри крик. Только одного он мог лишить своих
мучителей - не дать им доброго предзнаменования для похода - страха,
отчаяния и воплей жертвы.
Воины разом налегли на канаты, нос клюнул, и корабль заскользил вниз,
тяжело ударяя по каждому очередному бревну. Когда он накатился на
приговоренного, зависнув над ним крутым форштевнем, тот закричал снова,
вкладывая в свой крик презрительный вызов:
- Какое ты имеешь право, Сигурд? Что сделало тебя королем?
Киль ударил его точно в поясницу, проехал по нему и размозжил своей
ужасающей тяжестью. Невольно его легкие выдавили предсмертный стон,
превратившийся в крик, когда боль превзошла все мыслимые пределы. Когда
корабль пошел над жертвой - а катальщики теперь притормаживали его
бревно с распятым провернулось. Кровь из растерзанного сердца и легких
струей брызнула под давлением массивного киля.
Она выплеснулась и наверх, на развал бортов. Прорицатели, которые
внимательно следили, пригнувшись как можно ниже, чтобы не пропустить ни
одной детали, кричали и в восторге закатывали рукава:
- Кровь! Кровь на бортах для морского владыки!
- И крик! Предсмертный крик для предводителя воинов!
Корабль с плеском вошел в тихие воды Бретраборгского фьорда. В этот
момент солнечный диск полностью поднялся над линией горизонта, пронзая
дымку длинными лучами. Отбросив плащ, Змеиный Глаз схватил свое копье и
поднял его вверх над тенями дока и слипа. Солнце пламенем зажгло его
восемнадцатидюймовое треугольное лезвие.
- Красный свет и красное копье в новом году! - закричали воины,
заглушив вопли прорицателей.
- Что сделало меня королем? - крикнул Змеиный Глаз вслед отлетающей
душе жертвы. - Кровь, что я пролил, и кровь в моих жилах! Потому что я
богорожденный сын Рагнара, сына Вьолси, от семени бессмертных. А сыновья
смертных - катки под моим килем!
Позади него армия викингов побежала к своим кораблям, команда за
командой, торопясь занять место на переполненных слипах.
***
Та же зимняя стужа, что сковала Англию, царила и по другую сторону
Пролива. В холодном городе Кельне в тот самый день, когда был коронован
Альфред, одиннадцать человек сидели в голом нетопленом зале большой
церкви за сотни миль к югу от Бретраборга с его человеческими
жертвоприношениями.
Пурпурная с белым одежда пятерых из них отмечала архиепископский сан
- но ни один не носил алый цвет кардиналов. Справа и позади от каждого
из пяти сидело по второму человеку, одетому в простую черную рясу
согласно уставу Ордена Святого Хродеганга. Каждый был капелланом,
исповедником и советчиком своего архиепископа - не имея чинов, но имея
огромное влияние, а также весомые надежды унаследовать достояние князей
Церкви.
Одиннадцатый человек тоже носил черную рясу, на этот раз рясу
простого дьякона. Он украдкой рассматривал собравшихся, признавая и
уважая их власть, но сомневаясь в своем праве на место за их столом. Это
был Эркенберт, некогда архидиакон великого собора в Йорке и служка
архиепископа Вульфира.
Но собора, разграбленного в прошлом году взбесившимися северными
язычниками, больше не было. И Вульфир, хотя и остался архиепископом, был
просто приживалом у своих собратьев архиепископов, объект презрительного
милосердия, как и его товарищ по несчастью, примас Кентерберийского
собора.
Эркенберт не знал, зачем его позвали на эту встречу. Он не знал, что
подвергается смертельной опасности. Комната была пуста не потому, что
великий архиепископ Кельна не мог себе позволить ее украсить. Она была
пуста, так как он хотел, чтобы ни один соглядатай и шпион не могли в ней
укрыться. Произносимые в ней слова, стань они известны, означали бы
смерть для всех присутствовавших.
Собравшиеся медленно, постепенно, осторожно, прощупывая друг друга,
подходили к общему решению. Теперь, когда оно было принято, напряжение
спало.
- Итак, он должен уйти, - повторил архиепископ Понтер, хозяин встречи
в Кельне.
Молчаливые кивки собравшихся вокруг стола.
- Его ошибки слишком велики, чтобы смотреть на них сквозь пальцы,
подтвердил Тевтгард из Трира. - Не только то, что посланные им против
английских провинций крестоносцы потерпели поражение...
- Хотя уже одно это знак божественного нерасположения, - поддакнул
известный своей набожностью Хинкмар из Реймса.
- Но он еще позволил взойти семенам. Семенам худшего, чем поражение
какого-то короля. Семенам раскола.
Слово было сказано, и сразу настала тишина. Все знали, что случилось
в прошлом году. Когда под одновременным давлением норманнов и
собственных епископов юный король западных саксов Альфред объединился с
какой-то языческой сектой - прозываемой, как они слышали. Путь. Потом он
успешно разбил викинга Ивара Рагнарссона, а затем и Карла Лысого,
христианского короля франков и представителя самого Папы. Теперь Альфред
беспрепятственно правил в Англии, хотя и деля свой доминион с каким-то
языческим ярлом, чье имя звучало неуместной шуткой. Но не шуткой было
то, что в отместку за посланных против него Папой Николаем крестоносцев
Альфред объявил об отложении английской Церкви от вселенской и
апостольской римской Церкви. Еще меньше можно было счесть шуткой то, что
он лишил Церковь в Англии ее земель и собственности, позволяя
проповедовать и служить службы только тем, кто готов был обеспечивать
себе пропитание лишь за счет добровольных подаяний паствы, а тойкак
поговаривали - занимаясь ремеслом или торговлей.
- Из-за этих поражений и из-за этого раскола он должен уйти, повторил
Гюнтер. Он оглядел сидящих. - Я утверждаю, что Папа Николай должен
отправиться к Господу. Он стар, но недостаточно. Мы должны поторопить
его уход.
Теперь, когда слово было произнесено вслух, воцарилась тишина;
князьям Церкви нелегко было говорить об убийстве Папы. Мейнхард,
архиепископ Майнца, суровый жесткий человек, заговорил громким голосом.
- Мы сможем осуществить это? - спросил он.
Священник рядом с Гюнтером пошевелился и сказал:
- С этим затруднений не будет. В окружении Папы в Риме есть люди,
которым мы можем доверять. Люди, которые не забыли, что они немцы, как и
мы с вами. Яд не советую. Подушка ночью. Если он не проснется, его место
будет объявлено вакантным без всякого скандала.
- Хорошо, - сказал Гюнтер, - потому что, хоть я и хочу его смерти,
перед Богом клянусь, я не желаю Папе Николаю ни малейшего зла.
Собравшиеся взглянули на него с легким скептицизмом. Все знали, что
всего десять лет назад Папа Николай сместил Гюнтера и прогнал его с глаз
долой в наказание за непослушание. Так же он обошелся и с Тевтгардом из
Трира, а потом упрекнул и отверг даже святошу Хинкмара.
- Это был великий человек, который выполнял свой долг так, как
понимал его. Я не виню его даже за злосчастный крестовый поход короля
Карла. Нет, дело не в крестовых походах. Но он допустил ошибку. Скажи им
Арно, обратился он к своему помощнику. - Объясни им, как мы понимаем
дело.
Гюнтер откинулся на спинку и поднял золотой бокал с рейнским вином,
от которого так сильно зависели его архиепископские доходы.
Молодой человек подтянул свой табурет ближе к столу, и его резко
очерченное лицо под ежиком светлых волос оживилось.
- Здесь, в Кельне, - начал он, - мы тщательно изучили военное
искусство. Не только в смысле собственно сражений, но также в более
широком смысле. Мы попытались рассуждать не просто как tacticus, - он
употребил латинское слово, хотя до сих пор все говорили на нижненемецком
языке Саксонии и Севера, - но как strategos древних греков. И если мы
подойдем к делу стратегически, - тут Хинкмар поморщился от странной
смеси латыни и греческого, - мы увидим, что Папа Николай совершил
роковую ошибку. - Он не смог обнаружить то, что мы здесь называем
punctum gravissimum, то есть главную точку, точку приложения главных сил
при нападении врага. Он не заметил, что настоящая опасность, опасность
для всей Церкви, состоит не в ересях Востока, и не в борьбе Папы против
императора, и не в морских набегах приверженцев Махаунда, но в
малоизвестных королевствах в беднейших провинциях Британии. Потому что
только в Британии Церковь столкнулась хуже чем с врагом: с соперником.
- Он сам с Востока, - сказал Мейнхард презрительно.
- Совершенно верно. Он считает, что все происходящее на Западе,
здесь, на северо-западе Европы, в Германии, Франции и в Нижних Странах,
не имеет большого значения. Но мы-то знаем, что здесь свершится
предназначение.
Предназначение Церкви. Предназначение мира. Я готов сказать о том, о
чем не скажет Папа Николай: о новом избранном народе, о единственном
бастионе на пути варваров. Он умолк, его белое лицо зарделось от
гордости.
- Насчет этого вы здесь не встретите возражений, Арно, - заметил
Гюнтер. - Итак, у Николая должен появиться преемник. Я знаю, - поднял он
руку, - что кардиналы не выберут Папой человека, у которого есть хоть
капля здравого смысла, и мы не можем надеяться, что нам удастся добавить
итальянцам здравого смысла. Но мы можем добавить им глупости. Думаю, все
со мной согласятся, что мы употребим свои деньги и влияние, чтобы был
выбран человек, популярный в Риме, из хорошей итальянской семьи и притом
полное ничтожество. И кажется, он уже выбрал для себя папское имя:
Адриан II, как мне сообщили. Более серьезно то, что предстоит сделать
поближе к дому. Не только Николай должен уйти. Король Карл тоже. Ведь он
тоже потерпел поражение, поражение от толпы крестьян.
- Карла уже нет, - решительно сказал Хинкмар. - Его бароны не простят
ему унижения. Те, кто не был с ним, никогда не поверят, что французских
копейщиков могли разбить какие-то там пращники и лучники. А те, кто был
с ним, не хотят делить с ним позор. Веревка вокруг его шеи или кинжал
под ребрами появятся и без нас. Но этого кто заменит?
- Прошу прощения, - тихо сказал Эркенберт. Он слушал с величайшим
вниманием и постепенно понял, что эти люди, в отличие от помпезного и
беспомощного английского духовенства, которому он служил всю свою жизнь,
действительно ценят прежде всего ум, а не чины и звания. Младших
выслушивали не одергивая. Любой мог поделиться своими идеями, и их могли
принять. А если и отвергали, то с указанием причин и по здравом
размышлении. Среди этих людей единственным грехом мог считаться
