оценка. И у женщин дело с этим обстоит гораздо лучше.
Волков: Как же вы тогда объясните поведение Цветаевой в связи с довольно-таки
скользкой аферой советской разведки, в которой принял участие ее муж Сергей
Эфрон: убийство перебежчика Игнатия Рейсса, затем побег Эфрона в Москву. Эфрон
был советским шпионом в самую мрачную сталинскую эпоху. С этической точки зрения
куда уж как легко осудить подобную фигуру! Но Цветаева, очевидно, полностью и до
конца приняла и поддерживала Эфрона.
Бродский: Это пословица, прежде всего: "любовь зла, полюбишь и козла". Цветаева
полюбила Эфрона в юности - и навсегда. Она была человек большой внутренней
честности. Она пошла за Эфроном "как собака", по собственным ее словам. Вот вам
этика ее поступка: быть верной самой себе. Быть верной тому обещанию, которое
Цветаева дала, будучи девочкой. Все.
Волков: С таким объяснением я могу согласиться. Иногда Цветаеву стараются
оправдать тем, что она якобы ничего не знала о шпионской деятельности Эфрона.
Конечно, знала! Если бы драматические события, связанные с убийством Рейсса,
были для нее сюрпризом, Цветаева никогда не последовала бы за Эфроном в Москву.
Вполне вероятно, что Эфрон не посвящал ее в детали своей шпионской работы. Но о
главном Цветаева знала или в крайнем случае догадывалась. Это видно из ее писем.
Бродский: Помимо всех прочих несчастий, ей выпала еще и эта катастрофа.
Собственно, не знаю даже - катастрофа ли. Роль поэта в человеческом общежитии -
одушевлять оное: человеков не менее, чем мебель. Цветаева же обладала этой
способностью - склонностью! - в чрезвычайно высокой степени: я имею в виду
склонность к мифологизации индивидуума. Чем человек мельче, жальче, тем более
благодарный материал он собой для мифологизации этой представляет. Не знаю, что
было ей известно о сотрудничестве Эфрона с ГПУ, но думаю, будь ей известно даже
все, она бы от него не отшатнулась. Способность видеть смысл там, где его, по
всей видимости, нет - профессиональная черта поэта. И Эфрона Цветаева могла уже
хотя бы потому одушевлять, что налицо была полная катастрофа личности. Помимо
всего прочего, для Цветаевой это был колоссальный предметный урок зла, а поэт
такими уроками не бросается. Марина повела себя в этой ситуации куда более
достойным образом - и куда более естественным! - нежели мы вести себя приучены.
Мы же - что? Какая первая и главная реакция, если что-то против шерсти? Если
стул не нравится - вынести его вон из комнаты! Человек не нравится - выгнать его
к чертовой матери! Выйти замуж, развестись, выйти замуж опять - во второй,
третий, пятый раз! Голливуд, в общем. Марина же поняла, что катастрофа есть
катастрофа и что у катастрофы можно многому научиться. Помимо всего прочего - и
что для нее куда важней было в ту пору - все-
Марина Цветаева: весна 1980-осень 1990 49
таки трое детей от него; и дети получались другими, не особенно в папу. Так ей,
во всяком случае, казалось. Кроме того, дочка, которую она не уберегла, за что,
видимо, сильно казнилась - настолько, во всяком случае что в судьи себя Эфрону
не очень-то назначать стремилась... Сюзан Зонтаг как-то, помню, в разговоре
сказала, что первая реакция человека перед лицом катастрофы примерно следующая:
где произошла ошибка? Что следует предпринять, чтоб ситуацию эту под контроль
взять? Чтоб она не повторилась? Но есть, говорит она, и другой вариант
поведения: дать трагедии полный ход на себя, дать ей себя раздавить. Как говорят
поляки, "подложиться". И ежели ты сможешь после этого встать на ноги - то
встанешь уже другим человеком. То есть принцип Феникса, если угодно. Я часто эти
слова Зонтаг вспоминаю.
Волков: Мне кажется, Цветаева после катастрофы, связанной с Эфроном, уже не
оправилась.
Бродский: Я в этом не уверен. Не уверен.
Волков: Ее самоубийство было ответом на несчастья, накапливавшиеся в течение
многих лет. Разве не так?
Бродский: Безусловно. Но, знаете, анализировать самоубийство, говорить
авторитетно о событиях, к нему приведших, может только сам самоубийца.
Волков: Меня вопрос о политических убийствах в Европе тридцатых годов
заинтересовал когда-то и потому, что в них оказалась замешана великая русская
певица Надежда Плевицкая. Я довольно много читал об этих людях. Сейчас их
пытаются представить идеалистами, пошедшими на "мокрые" дела из-за идейных
убеждений. На самом деле там было полно грязных личностей, работавших и на
сталинский Советский Союз, и на гитлеровскую Германию. С их помощью устранялись
независимые фигуры, которые мешали одинаково и Сталину, и Гитлеру. Они шли в
шпионаж из-за денег, из-за привилегий, некоторые - в погоне за властью. Какой уж
там идеализм.
Бродский: Я думаю, что случай с Эфроном - классическая катастрофа личности. В
молодости - амбиции, надежды, пятое-десятое. А потом все кончается тем, что
играешь в Праге в каком-то любительском театре. Дальше что делать? Либо руки на
себя накладывать, либо на службу куда-нибудь идти. Почему именно в ГПУ? Потому
что традиция семейная - антимонархическая. Потому что с Белой армией ушел из
России почти пацаном*. А как подрос да насмотрелся на всех этих защитников
отечества в эмиграции, то только в противоположную сторону и можно было
податься. Плюс еще все это сменовеховство, евразийство, Бердяев, Устрялов.
Лучшие же умы все-таки, идея огосударствливания коммунизма. "Державность"! Не
говоря уже о том, что в шпионах-то легче, чем у конвейера на каком-нибудь "Рено"
уродоваться. Да и вообще, быть мужем великой поэтессы не слишком сладко. Не-
______________
* На самом деле С. Эфрону в 1920 году было 27 лет.
50 Диалоги с Иосифом Бродским
годяй Эфрон или ничтожество - не знаю. Скорее последнее, хотя в прикладном
отношении, - конечно, негодяй. Но коли Марина его любила, то не мне его судить.
Ежели он дал ей кое-что, то не больше ведь, чем взял. И за одно только то, что
дал, он и будет спасен. Это - как та луковка, что на том свете врата открывает.
Да и где вы видели в этой профессии счастливые браки? Чтобы поэт был в браке
счастлив? Нет уж, беда, когда приходит, то всем кодлом, и во главе муж или жена
шествует.
Волков: Чем вы объясните неизменно восторженное отношение Цветаевой к Владимиру
Маяковскому? Она посвятила ему стихотворение при жизни, откликнулась особым
циклом на самоубийство. В то время как у Ахматовой отношение к Маяковскому
менялось. Она, например, оскорбилась, когда узнала, что Маяковский ее
"Сероглазого короля" пел на мотив "Ехал на ярмарку ухарь-купец".
Бродский: Обижаться на это не следовало бы, я думаю. Потому что Маяка самого
можно переложить на все что угодно. Все его стихи можно напечатать не лесенкой,
а в столбик, просто катренами, - и все будет на своих местах. И это опыт гораздо
более рискованный для Маяковского. Такое, кстати, вообще часто случается - поэту
нравится как раз то, чего он сам в жизни никогда делать не станет. Взять хоть
отношение Мандельштама к Хлебникову. Не говоря уже о том, что Маяковский вел
себя чрезвычайно архетипически. Весь набор: от авангардиста до придворного и
жертвы. И всегда гложет вас подозрение: а может, так и надо? Может, ты слишком в
себе замкнут, а он вот натура подлинная, экстраверт, все делает по-большому? А
если стихи плохие, то и тут оправдание: плохие стихи - это плохие дни поэта. Ужо
поправится, ужо опомнится. А плохих дней в жизни Маяка было действительно много.
Но когда хуже-то всего и стало, стихи пошли замечательные. Конечно же он
зарапортовался окончательно. Он-то первой крупной жертвой и был: ибо дар у него
был крупный. Что он с ним сделал - другое дело. Марине конечно же могла
нравиться - в ней в самой сидел этот зверь - роль поэта-трибуна. Отсюда - стихи
с этим замечательным пастишем а ля Маяк, но лучше даже самого оригинала:
"Ар-хангел-тяжелоступ - / Здорово в веках, Владимир!" Вся его песенка в две
строчки и уложена...
Волков: Кстати, один из экспериментов Маяковского над чужой поэзией кажется мне
остроумным. В "Незнакомке" Блока строчку "всегда без спутников, одна" Маяковский
менял на "среди беспутников одна". Маяковский говорил, что это тавтология: "без
спутников, одна".
Бродский: Ну это хохма так себе. Что же касается Маяковского и Цветаевой, то вот
еще одно, дополнительное соображение. Думаю, он привлекал ее из соображений
полемических и поэтических. Москва, московский дух. Пафос прикладной поэзии.
Уверяю вас, что в плане чисто техническом Маяковский - чрезвычайно
привлекательная фигура. Эти рифмы, эти паузы. И более всего, полагаю,
громоздкость и раскрепощенность стиха Маяковского. У Цветаевой есть та же
тенден-
Марина Цветаева: весна 1980-осень 1990 51
ция но Марина никогда не отпускает так повода, как это делает Маяковский. Для
Маяковского это была его единственная идиома, в то время как Цветаева могла
работать по-разному. Да и вообще, как бы ни был раскрепощен интонационный стих
Цветаевой, он всегда тяготеет к гармонии. Ее рифмы точнее, чем у Маяковского.
Даже в тех случаях когда их поэтики сближаются.
Волков: Кстати, в одном случае ваши с Маяковским вкусы неожиданно сходятся: вы
оба не любите Тютчева. Маяковский у Тютчева находил только два-три приличных
стихотворения.
Бродский: Не то чтоб я Тютчева так уж не любил. Но, конечно, Батюшков мне куда
приятнее. Тютчев, бесспорно, фигура чрезвычайно значительная. Но при всех этих
разговорах о его метафизичности и т.п. как-то упускается, что большего
верноподданного отечественная словесность не рождала. Холуи наши, времен Иосифа
Виссарионовича Сталина, по сравнению с Тютчевым - сопляки: не только талантом,
но прежде всего подлинностью чувств. Тютчев имперские сапоги не просто целовал -
он их лобзал. Не знаю, за что Маяковский на него серчал - по сходству ситуации,
возможно. Что до меня, я без - не скажу, отвращения - изумления второй том
сочинений Тютчева читать не могу. С одной стороны, казалось бы, колесница
мирозданья в святилище небес катится, а с другой - эти его, пользуясь выражением
Вяземского, "шинельные оды". Скоро его, помяните мои слова, эта "державная
сволочь" в России на щит подымет. Вообще с крупными лириками, противозаконный
союз поющими, надо ухо востро держать. Нет-нет да и захочется им компенсации. То
есть нелады с полицией нравов - осанной на Высочайшее имя как бы
уравновешиваются. Неприятно все это. При всей мерзопакостности нашего столетия
мы от этой бухгалтерии все-таки избавлены - самою эпохой. Батюшков был патриотом
ничуть не меньшим, чем Тютчев, к примеру. И вообще - воевал. Однако безобразия
такого не допускал ни разу. Батюшков колоссально недооценен: ни в свое время, ни
нынче.
Волков: Батюшкова я очень люблю, и между прочим, интерес к нему возник у меня
после чтения Цветаевой: она свое стихотворение "Памяти Байрона" начинает дивной,
завораживающей строчкой Батюшкова: "Я берег покидал туманный Альбиона..." Тома
Цветаевой и Батюшкова в "Библиотеке поэта" вышли, если вы помните, почти
одновременно. Но все-таки Батюшкова с Тютчевым не сравнить.
Бродский: Вы знаете, Соломон, у меня есть, вероятно, свои предубеждения и, если
угодно, профессиональные закидоны. И, конечно, на это можно все списать. Но
советую вам перечитать Батюшкова. Впрочем, перечитывать Батюшкова в Нью-Йорке...
Волков: По-моему, нет ничего лучше, чем перечитывать Батюшкова глядя на Гудзон.
Гудзонские закаты очень "ложатся" под Батюшкова. и Даже под менее крупных
поэтов. Я вон здесь, в Нью-Йорке, Голенищева-Кутузова два-три раза в год
перечитывал.
52 Диалоги с Иосифом Бродским
Бродский: Это неплохо. Вообще-то говоря, среди русских поэтов ~ не хочется
говорить второразрядных, но фигур второго ряда - были совершенно замечательные
личности. Например, Дмитриев с его баснями. Какие стихи! Русская басня -
совершенно потрясающая вещь. Крылов - гениальный поэт, обладавший звуком,
который можно сравнить с державинским. А Катенин! Ничего более пронзительного
про треугольник любовный ни у кого нет. Посмотрите ужо, как гудзонские закаты
под Катенина ложатся. Или - Вяземский: на мой взгляд, крупнейшее явление в
