предавался своим мыслям. Мысли у него были разные. Внимательно наблюдая
жизнь, постигая ее законы, он понял, что летом обычно бывает тепло, а
зимой - холодно. "А вот если бы было наоборот, думал он, - летом холодно,
а зимою тепло, то тогда бы лето называлось зима, а зима называлась бы
лето". Потом ему пришла в голову другая мысль, еще более важная и
интересная, но он тут же забыл, какая именно, и никак не мог вспомнить. И
мысль об утерянной мысли была мучительна. В это время его толкнули в бок.
Чонкин оглянулся и увидел Самушкина, про которого совсем забыл. Самушкин
поманил его пальцем, показывая, чтобы Чонкин наклонился, он, Самушкин, ему
что-то скажет. Чонкин заколебался. Крикнуть в ухо, пожалуй, побоится,
старший политрук здесь, а плюнутьможет.
- Чего тебе? - шепотом спросил Чонкин.
- Да ты не бойся, - прошептал Самушкин и сам наклонился к чонкинскому
уху. - Ты знаешь, что у Сталина было две жены?
- Да ну тебя, - отмахнулся Чонкин.
- Верно тебе говорю. Две жены.
- Хватит болтать, - сказал Чонкин.
- Не веришь - спроси у старшего политрука.
- Да зачем мне это нужно? - упрямился Чонкин.
- Спроси, будь другом. Я спросил бы, но мне неудобно, я в прошлый раз
задавал много вопросов.
По лицу Самушкина было видно, что ему очень важно, чтобы Чонкин
оказал ему эту пустяковую, в сущности, услугу. Чонкин, будучи человеком
добрым, не умеющим никому и ни в чем отказывать, сдался.
Балашов все еще читал свой конспект. Старший политрук его слушал
рассеянно, зная, что Балашов боец аккуратный, наверняка переписал в
конспект все слово в слово из учебника и никаких неожиданностей в его
ответе быть не может. Но времени оставалось мало, надо было спросить
других, и Ярцев прервал Балашова.
- Спасибо, товарищ Балашов, - сказал он. - У меня к вам еще вопрос:
почему наша армия считается народной?
- Потому, что она служит народу, - ответил Балашов, не задумываясь.
- Правильно. А кому служат армии капиталистических стран?
- Кучке капиталистов.
- Правильно. - Ярцев был очень доволен. - Я с удовольствием прослушал
ваш ответ. Вы правильно мыслите, делаете из пройденного материала верные
выводы. Я ставлю вам "отлично" и буду просить командира батальона объявить
вам благодарность с занесением в личное дело.
- Служу трудовому народу, - тихо сказал Балашов.
- Садитесь, товарищ Балашов. - И своими узкими проницательными
глазами старший политрук осмотрел сидевших перед ним бойцов. Кто хочет
дальше развить мысль предыдущего оратора?
Чонкин дернул рукой. Ярцев заметил.
- Товарищ Чонкин, как прикажете истолковать ваш выразительный жест?
Может быть, вы опять боретесь с жуком?
Чонкин встал.
- Вопрос, товарищ старший политрук.
- Пожалуйста. - Политрук расплылся в широкой улыбке, всем своим видом
показывая, что, конечно, Чонкин может задать только очень простой вопрос
и, может быть, даже глупый, но он, Ярцев, обязан снижаться до уровня
каждого бойца и разъяснять непонятное. И он ошибся. Вопрос, может быть,
был глупый, но не такой простой.
- А правда, - спросил Чонкин, - что у товарища Сталина было две жены?
Ярцев вскочил на ноги с такой поспешностью, как будто в одно место
ему воткнули шило.
- Что? - закричал он, трясясь от ярости и испуга. - Вы что говорите?
Вы меня в это дело не впутывайте. Он тут же спохватился, что сказал что-то
не то, и остановился.
Чонкин растерянно хлопал глазами. Он никак не мог понять, чем вызвана
такая ярость старшего политрука. Он попытался объяснить свое поведение.
- Я, товарищ старший политрук, ничего, - сказал он. - Я только хотел
спросить... мне говорили, что у товарища Сталина...
- Кто вам говорил? - закричал Ярцев не своим голосом. - Кто, я вас
спрашиваю? С чужого голоса поете, Чонкин?
Чонкин беспомощно оглянулся на Самушкина, тот спокойно перелистывал
"Краткий курс истории ВКП(б)", словно все происходившее не имело к нему
никакого абсолютно отношения. Чонкин понял, что если сослаться на
Самушкина, тот откажется не моргнув глазом. И хотя Чонкин не мог взять в
толк, чем именно вызван такой невероятный гнев старшего политрука, ему
было ясно, что Самушкин опять его подвел, может быть, даже больше, чем в
тот раз, когда устроил "велосипед".
А старший политрук, начав кричать, никак не мог остановиться, он
крестил Чонкина почем зря, говоря, что вот, мол, к чему приводит
политическая незрелость и потеря бдительности, что такие, как Чонкин,
очень ценная находка для наших врагов, которые только и ищут малейшую
щель, куда, не гнушаясь никакими средствами, можно пролезть со своими
происками, что такие, как Чонкин, позорят не только свое подразделение и
свою часть, но и всю Красную Армию в целом.
Трудно сказать, чем бы кончился монолог Ярцева, если бы его не
прервал дневальный Алимов. Видно, Алимов бежал от самого городка, потому
что долго не мог перевести дух, и, приложив руку к пилотке, тяжело дышал,
молча глядя на Ярцева. Его появление сбило Ярцева с мысли, и он спросил
раздраженно:
- Что вам?
- Товарищ старший политрук, разрешите обратиться. - Алимов кое-как
отдышался.
- Обращайтесь, - устало сказал Ярцев, опускаясь на пень.
- Рядового Чонкина по приказанию командира вызывают в казарму.
Этому обстоятельству были рады и Чонкин, и Ярцев.
Отвязывая лошадь, Чонкин ругал себя, что черт его дернул за язык.
Может быть, первый раз за всю службу задал вопрос, и на тебе такая
неприятность. И он твердо решил, что теперь никогда в жизни не будет
задавать никаких вопросов, а то еще влипнешь в такую историю, что и не
выпутаешься.
5
Старшина Песков сидел у себя в каптерке и суровой ниткой резал мыло,
готовясь к предстоящему его роте банному дню. В это время его позвали к
телефону, и комбат Пахомов приказал немедленно разыскать Чонкина, выдать
ему оружие, продпаек на неделю и подготовить к длительному несению
караульной службы.
Какой именно службы и почему длительной, старшина не понял, но сказал
"есть!", потому что привык выполнять приказания беспрекословно, согласно
уставу. Каптенармуса Трофимовича, который помогал ему резать мыло, он
послал на продсклад, а дневального Алимова отправил разыскивать Чонкина.
После этого нарезал остальное мыло, вытер руки о полотенце и сел писать
письмо своей невесте, которая жила в городе Котласе.
После срочной службы старшина прослужил еще два года, теперь хотел
опять продлить срок, но невеста этого не одобряла. Она считала, что
женатому человеку лучше работать где-нибудь на заводе, чем служить в
армии. Старшина Песков с этим был не согласен, он писал:
"А еще, Люба, вы пишете, что гражданская жизнь лучше, чем военная.
Вы, Люба, имеете об этом неправильное понятие, потому что для каждого
воина Красной Армии есть главное переносить все тяготы и лишения воинской
службы. А также воспитание подчиненных. Вы знаете, что наша страна со всех
четырех сторон находится в капиталистическом окружении и враги только и
метят на то, чтобы задушить Советскую страну, а наших жен и детей угнать в
рабство. Поэтому в Красную Армию ежегодно призываются на военную службу
молодые воины, дети рабочих и трудового крестьянства. И мы, закаленные
воины, должны передавать им свой боевой опыт и воинское мастерство в деле
воспитания молодого поколения. Но вопрос этот очень серьезный, к людям
надо проявлять ежедневную строгость, потому что ты с ними будешь
по-хорошему, а они к тебе обернутся свиньей. Возьмем, к примеру, простую
семью. Если не будешь воспитывать ребенка в строгости, с ремешком, то он
вырастет жулик или хулиган, а дети, Люба, цель нашей жизни. А если не
иметь цели, то можно повеситься или застрелиться (вот вам пример:
Маяковский, Есенин)".
Старшина поставил точку, обмакнул перо в чернила и стал обдумывать
следующую фразу. Он хотел как-то связать воедино вопросы семьи и брака и
обороноспособности государства, но как именно сделать это, еще не знал, и
тут его сбили с толку - кто-то постучался в дверь.
- Войдите, - разрешил старшина.
Вошел Чонкин. Он был так огорчен своей оплошностью на политзанятиях,
что даже забыл, что нужно о своем прибытии доложить по-уставному, и
спросил просто:
- Звали, товарищ старшина?
- Не звал, а приказал явиться, - поправил старшина. - Войдите и
доложите, как положено.
Чонкин повернулся к дверям.
- Отставить! - сказал старшина. - Как нужно поворачиваться кругом?
Чонкин постарался сделать все как надо, но опять перепутал и
повернулся через правое плечо. Только с третьего раза у него получился
поворот более или менее гладко, после чего старшина, наконец, снизошел к
нему, разрешил выйти и, вернувшись, доложить о прибытии. Потом сунул ему в
руки " Устав караульной и гарнизонной службы " и отправил в казарму учить
обязанности часового. А сам остался дописывать письмо, наполняя его
новыми, возникшими в результате общения с Чонкиным мыслями:
"Вот, Люба, к примеру, у вас на заводе работает инженер с высшим
образованием и имеет в своем подчинении 10-12 человек. Он может приказать
им что-нибудь только по работе, а после работы или во время выходного дня
они ему у уже не подчиняются и могут делать, что хотят, как говорится, ты
сам по себе, а я сам по себе. У нас такого положения быть не может. У меня
в роте 97 красноармейцев и младшего комсостава. Я могу им в любое время
отдать любое приказание, и они выполнят его беспрекословно, точно и в
срок, согласно Уставау и воинской дисциплине, хотя я имею образование 5
кл.".
На этом месте его опять оборвали. Дверь отворилась, в каптерку кто-то
вошел. Думая, что это Чонкин, старшина, не повернув головы, сказал:
- Выйди, постучись и войди снова.
Ему ответили:
- Я тебе постучусь.
Старшина волчком развернулся на табуретке, одновременно вытягиваясь,
потому что увидел перед собой подполковника Пахомова.
- Товариш подполковник, за время вашего отсутствия в роте никаких
происшествий... начал было он, приложив руку к пилотке, но подполковник
его перебил:
- Где Чонкин?
- Отправлен для изучения Устава караульной и гарнизонной службы, -
четко отрапортовал старшина.
- Куда отправлен? - не понял Пахомов.
- В казарму, товарищ подполковник, - отчеканил Песков.
- Ты что - сумасшедший? - заорал на него подполковник. - Его самолет
ждет, а ты тут будешь уставами с ним заниматься. Я тебе по телефону что
говорил? Немедленно позвать Чонкина и подготовить к отправке.
- Есть, товарищ подполковник! - Старшина кинулся к двери.
- Погоди. Сухой паек получили?
- Трофимович пошел и все нету. Может, с кладовщиком разговаривает?
- Я вот ему поразговариваю. Тащить его сюда вместе с продуктами!
- Сейчас я пошлю дневального, - сказал старшина.
- Отставить дневального! - сказал Пахомов. - Не дневального, а сам, и
бегом! Погоди. Даю тебе пять минут. За каждую лишнюю минуту сутки ареста.
Понял? Бегом!
Со старшиной подполковник разговаривал совсем не так, как час назад с
командиром полка. Но и разговор старшины с Чонкиным был мало похож на его
разговор с подполковником. Что касается Чонкина, то он мог в таком духе
разговаривать разве что с лошадью, потому что она по своему положению была
еще ниже его. А уж ниже лошади никого не было.
Выскочив на улицу, старшина поглядел на свои карманные часы, засек
время и пошел было шагом, но потом, оглянувшись и увидев, что подполковник
Пахомов следит за ним в окно, побежал.
