Он хрюкал сперва неохотно, но потом постепенно заразился восторгом
Плечевого и сам уже хрюкал с тем же восторгом, от всей души, и на глазах
его появились слезы радости и умиления. И все свиньи, которым передавалась
его радость, захрюкали тоже и застучали копытами, и краснорожая свинья в
крепдешиновом сарафане лезла к нему через стол целоваться.
А кабан Борька вдруг выскочил из своей вельветовой куртки и, став уже
совершенной свиньей, рванул по столу галопом, пронесся из конца в конец,
вернулся обратно и снова прыгнул в свою одежду. И тут с дальнего конца
стола появились золотые подносы, свиньи подхватывали их и передавали
дальше с копыт на копыта. "Неужто свинина?" содрогнулся Чонкин, но тут же
пришел в еще больший ужас, увидев, что это совсем не свинина, а даже
наоборотчеловечина.
На первом подносе в голом виде и совершенно готовый к употреблению,
посыпанный луком и зеленым горошком лежал старшина Песков, за ним с тем же
гарниром шли каптенармус Трофимович и рядовой Самушкин. "Это я их всех
предал", осознал Чонкин, чувствуя, как волосы на его голове становятся
дыбом.
- Да, товарищ Чонкин, вы выдали Военную Тайну и предали всех, -
подтвердил старший лейтенант Ярцев, покачиваясь на очередном подносе и
играя посиневшим от холода телом. - Вы предали своих товарищей, Родину,
народ и лично товарища Сталина.
И тут появился поднос лично с товарищем Сталиным. В свисающей с
подноса руке он держал свою знаменитую трубку и лукаво усмехался в усы.
Обуянный невыразимым ужасом, Чонкин опрокинул табуретку и кинулся к
выходу, но споткнулся и упал. Схватился за порог пальцами и, обламывая
ногти, хотел уползти, но не мог. Кто-то крепко держал его за ноги. Тогда
он собрал все свои силы и, сделав невероятный рывок, больно ударился
головой о крыло самолета.
...Стоял яркий, солнечный день. Чонкин сидел на сене под самолетом и,
потирая ушиб на голове, все еще не мог понять, что происходит. Кто-то
продолжал его дергать за ногу. Чонкин посмотрел и увидел кабана Борьку, не
того, который сидел за столом в вельветовой куртке, а обыкновенного,
грязного (видно, только что вылез из лужи) кабана, который, ухватив зубами
размотавшуюся на ноге Чонкина обмотку, тащил ее к себе, упираясь в землю
короткими передними лапами и похрюкивая от удовольствия
- Уйди, гад, зараза! - не своим голосом заорал Чонкин, едва ли не
теряя сознание.
15
Борька, услышав голос хозяина и поняв его как призыв, с радостным
визгом кинулся к Чонкину, чтобы поприветствовать, а если удаться, и
лизнуть в ухо, но тут же получил страшной силы встречный удар каблуком в
рыло. Не ожидавший такой встречи, он жалобно завизжал, отскочил в сторону
и, припав к пыльной земле тем местом, которое у людей называется
подбородком, вытянул вперед лапы, смотрел на Чонкина своими маленькими
глазами и тихо, как собака, скулил.
- Я вот тебе поскулю, - остывая и приходя в себя, пригрозил Чонкин и
огляделся. На траве рядом с ним лежало старое байковое одеяло, которое он,
видимо, сбросил во сне. Тут же была и примятая камнем записка. Нюра
писала, опуская, как всегда, гласные буквы, а если и ставила их, то чаше
не то, что нужно: "Я ушла на рботу клич пыд плувицей, шчи в пчке, кушай н
здравье, с прветам Нюра". За тем, что было написано, стоял, конечно, намек
на то, что Нюра зло не помнит и готова примириться, если Иван не будет
упрямиться.
- Как бы не так, - вслух сказал он и хотел разорвать записку, но
потом передумал и, сложив ее вчетверо, сунул в карман гимнастерки. Но при
упоминании о щах сразу засосало под ложечкой, и он вспомнил, что со
вчерашнего обеда ничего не ел.
Борька, который до этого успокоился и замолчал, опять заскулил, как
бы призывая обратить внимание на него, побитого и несчастного. Иван строго
покосился на кабана, но у того, действительно, вид был настолько жалкий и
обиженный, что Чонкин не выдержал и, хлопнув себя по ноге ниже колена,
позвал:
- Иди сюда!
Надо было видеть, с какой готовностью з абыл Борька незаслуженную
обиду и кинулся к хозяину, как радостно он визжал и хрюкал, тыча рылом
Чонкина вбок, всем своим видом как бы говоря: "Я не знаю, в чем я перед
тобой виноват, но я виноват, если ты так считаешь. Побей меня за это,
убей, если хочешь, только прости".
- Ну, ладно, ладно, - проворчал Чонкин и стал чесать Борьку за ухом,
отчего тот сразу повалился в траву, сперва на бок, потом перевернулся на
спину и долго лежал так, закрыв от блаженства глаза и вытянув вверх
сведенные вместе свои короткие, худые лапы.
Наконец, Чонкину это надоело, он ткнул Борьку кулаком в бок и сказал:
- Пошел вон!
Борька мигом вскочил на ноги, отбежал, посмотрел на Чонкина
настороженно, но, не увидев в глазах его злобы, успокоился и погнался за
пробегавшей мимо курицей. Чонкин встал, отряхнул сено с одежды, замотал
обмотку, поднял с земли винтовку и огляделся. На соседнем огороде,
привычная уже, как часть пейзажа, маячила сутулая фигура Гладышева. Он
ходил между грядками, нагибаясь над каждым кустом пукса и что-то над ним
колдуя. Жена его, Афродита, грязная баба с заспанным лицом и нечесанными
волосами, сидела на крыльце, держа на коленях годовалого сына Геракла
(тоже жертва гладышевской эрудиции), и глядела н а мужа с нескрываемым
отвращением.
Чтобы читателю были понятны в дальнейшем отношения между
селекционером и его женой, надо остановиться, хотя бы, вкратце на
поучительной истории этого неравного брака.
Гладышев женился на Афродите года за два до описываемого здесь
периода, когда ему было уже сильно под сорок. Пять лет до этого (после
смерти матери) жил в одиночестве, справедливо полагая, что семейная жизнь
мало способствует научному творчеству. Ну, а к сорока годам (то ли природа
стала брать свое, то ли одиночество утомило) решил он все же жениться,
хотя это оказалось делом нелегким, при всем том, что невест в деревне было
в избытке. Его разговоры насчет замечательного гибрида невесты еще терпели
и соглашались даже на то, чтобы вдвоем, рука об руку нести сквозь жизнь
бремя научного подвига, надеясь, впрочем, что дурь эта у Гладышева со
временем пройдет сама по себе. Но, когда дело было уже на мази и невеста
перешагивала порог будущего своего дома, редкая выдерживала хотя бы
четверть часа. Одна, говорят, бухнулась в обморок уже на второй минуте. И
вот почему. Удобрения для своих селекционных опытов Гладышев держал на
дому в специальных горшочках. Это были и торфоперегнойные горшочки, и
горшочки с коровьим и конским навозом, и горшочки с куриным пометом. А
удобрениям Гладышев придавал большое значение. Он их смешивал в разных
пропорциях, выдерживал на печке, на подоконнике, при определенной
температуре, давал перебродить. И не только летом, но и зимой при
закрытыхто окнах!
И лишь будущая Афродита, которая никаких иллюзий насчет своих чар не
имела, вынесла все до конца. Очень хотелось замуж.
Гладышев, когда понял, что у него другого выбора нет, решил было
навсегда оставить мечту о женитьбе, но потом рассудил иначе. Насчет
Ефросиньи было у него такое соображение, что, если он ее, никому не
нужную, подберет, уж она потом за такое его благородство заплатит полной
преданностью и ему, и его науке.
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Ефросинья
сперва и правда платила, но, родивши Геракла, стала вести с этими
горшочками войну под предлогом вредности для ребенка. Сначала намеками и
уговорами, потом скандалами. Выносила горшки в сени. Гладышев вносил их
обратно. Пробовала бить эти горшки, Гладышев бил ее, хотя вообще насилия
не одобрял. Несколько раз уходила она с ребенком к родителям, жившим на
другом конце деревни, но каждый раз мать прогоняла ее обратно
В конце концов смирилась она со всем, на все махнула рукой и за собой
перестала следить. И раньше красавицей не слыла, а сейчас и вовсе бог
знает на что стала походить
Вот, собственно, и вся эта история вкратце.
А теперь вернемся к тому, с чего начали мы свой рассказ.
Итак, Чонкин стоял возле своего самолета, Гладышев копался на
огороде, а Афродита с ребенком на руках сидела на крыльце и смотрела на
мужа с нескрываемым отвращением.
- Слышь, сосед, здорово! закричал Чонкин Гладышеву.
Тот разогнулся над очередным кустом пукса, двумя пальцами приподнял
шляпу и чинно ответил:
- Желаю здравствовать.
Чонкин, прислонив винтовку к самолету, оставил ее и подошел к забору,
разделявшему два огорода.
- Что-то ты, сосед, я гляжу, возишься на этом огороде, возишься. Не
надоело?
- Да ведь как сказать, со сдержанным достоинством ответил Гладышев. -
Я ведь не для себя, не в виде личной наживы, а ради научного интереса. А
ты никак сегодня под эропланом ночевал?
- А нам, татарам, один черт, где ночевать, пошутил Чонкин. - Сейчас
время теплое не зима.
- А я утром вышел, гляжу: чьи-то ноги из-под эроплана торчат. Неужто,
думаю, Ваня нынче на улице ночевал? Еще и Афродите говорю: "Погляди, мол,
кажись, Ванины ноги из-под эроплана торчат". Слышь, Афродита! закричал он
жене, призывая ее в свидетели. - Помнишь, утром я тебе говорил: "Погляди,
мол, кажись, Ванины ноги из-под эроплана торчат".
Афродита смотрела на него все с тем же выражением лица, не меняя его
и никак не реагируя на обращенные к ней слова.
Чонкин посмотрел на Гладышева, вздохнул и неожиданно для самого себя
вдруг сказал:
- А я, слышь, с бабой своей поругался, ушел я от ней, понял? Потому
на улице нынче и ночевал.
- А что так? обеспокоился Гладышев.
- Да так, слышь, уклонился от прямого ответа Иван. - Я ей, слышь,
одно, она мне, слышь, другое, словом по слову, носом по столу, так все и
пошло. Я, слышь, плюнул, взял шинелку, винтовку, мешок а что у меня еще? -
и на двор.
- Вон оно как повернулось, удивленно покачал головой Гладышев. -
То-то я сегодня утром вышел и гляжу, уж не твои ли ноги из-под эроплана
торчат. Значит, ты с ней поругался?
- Да вот поругался, погруснел еще больше Иван.
- А может, и правильно сделал, предположил Гладышев. Он с опаской
поглядел на жену и перешел на шепот: Если хочешь знать, я тебе вот что
скажу: не связывайся ты, Ваня, с этими бабами. Беги от них, пока молодой.
Ведь они... Ты посмотри хотя б на мою. Вон она сидит, змея гремучая, у ней
язык, Ваня, ты когда поближе разговаривать будешь, обрати внимание,
раздвоенный. Ну, чисто змеиное жало. А сколько я от нее, Ваня, горя
натерпелся, это ни в сказке сказать, ни пером описать. Да разве ж только
я? Все мужчины от ихнего пола страдают неимоверно, возьми хоть современную
эпоху развития, хоть факты из исторического прошлого. Покосившись на жену,
он зашептал еще тише, словно сообщал сверхсекретную новость: Когда царь
Николай Первый сослал декабристов у Сибирь, черт-те куда, так ихни жены на
этом не успокоились, а свои шмотки собрали и поперли туды за ими,
несмотря, что железной дороги в те поры не было. И лошадей позагоняли, и
ямщиков перемучили, и сами чуть не подохли, а все же добрались, вот ведь
какое дело. Я, Ваня, про Нюрку худого ничего не скажу она женщина
образованная и с понятием, а все же беги ты от ней, покуда не поздно.
- Я бы побег, - сказал Чонкин, - да этот вот драндулет не пущает. -
Он кивнул в сторону самолета и, подумав, добавил печально: Да и исть
охота. Кишка кишке бьет по башке.
- Исть хочешь? - удивился Гладышев. - Господи, да чего ж ты раньше не
сказал? Да пошли ко мне. Сейчас примус разожгем, яишню с салом сготовим.
