удивлённой улыбкой; в палисадниках и на огородах
женщины с подоткнутыми юбками разгибали спины и
вглядывались, прикрывая глаза ладонью от солнца.
Белоголовый старик в солдатской залатанной гимнастёрке
подошёл к низкому штакетнику и молча, бесстрастно
смотрел голубыми выцветшими глазами. Руки его,
сжимавшие черенок лопаты, были в крупных венах и так же
темны, как этот черенок, и таким же тёмным, в глубоких
морщинах, было его лицо, а локти и открытая шея - тонкие
и белые, с голубыми прожилками. Старик долго шевелил
губами, потом погладил себя по голове и спросил:
- Вы, такие, откуда сгреблись-то? Московские либо? Ай
не московские?
- Всякие, папаша! - отвечали ему. - И московские, и
брянские, и смоленские. Не видал таких?
- Видал, - сказал старик. - Тут всякие проходили. И
брянские, и смоленские. Не пели, однако.
Он улыбнулся щербатым ртом и побрёл к своим грядам.
Так она шла, эта колонна, - горланя, смеясь,
перекрикиваясь с посторонними, и от этого счастье Руслана
было неполно. Ему не нравились эти новые правила,
нарушавшие молчаливое торжество Службы. Но он знал,
что должен набраться терпения, эти их крикливость,
нервозность, дурашливость пройдут очень скоро, и станут
они тихими, большелобыми и большеглазыми, как бы
изнутри светящимися. И жалел он только, что не может им
сообщить, о чём они даже не подозревают, - какой там для
их просветления приготовлен просторный лагерь, какие
большие, просто чудесные бараки, где они, пожалуй, все-все
поместятся, ну разве что некоторых придётся втолкнуть, а
что нет ещё проволоки - то не беда, они же её и натянут.
Свою
[159]
проволоку, которую не перейдут они потом, даже подойти
не посмеют, они всегда натягивали сами.
Вдруг он увидел - отовсюду к колонне сбегаются
собаки. Они бегут из переулков, из дворов, перемахивают
через заборы, все так похожие друг на друга - с чёрными
гладкими спинами и жёлтыми пушистыми животами, с
одинаковым - бестолково-радостным - оскалом; даже и
языки у них, кажется, на одну сторону вывалены; все ему
некогда свои - Джульбарс, Енисей, Байкал, неразлучницы
Эра и Гильза, Курок и Затвор, Дик и Цезарь, Серый,
Смелый, Седой, Альма со своим белоглазым, - ну, этому-
то шпаку что тут за интерес? Да, впрочем, шпак не один
прибежал, выкатилась целая орава дворняжек, все эти
трезорки, бутоны, кабысдохи, милки и ремзочки, и та, что
вовсе без имени. Последним явился Люкс, которого,
впрочем, хозяева иначе как Люксиком не называли, -
существо Руслану крайне неприятное, сукоподобное по
виду, а душой растленное. В драках этот Люксик сразу
валился на спину или жаловался Джульбарсу, который ему
покровительствовал. А заслужил Люксик это
покровительство тем, что выкусывал у него блох, которых у
Джульбарса и не было, но Люксик это так изображал, что
все их как будто видели. Вот он чем и держался в стае -
подхалимствовал и потешал. Теперь он повалялся в пыли, а
потом подпрыгнул и клацнул зубами, как бы ловя
улетающую блоху, - для этого-то номера он и
припозднился. И собаки его приветствовали за это
улыбками и хвостами, тогда как Руслана они как будто и не
заметили. Ну, да не он первый сталкивался с этим странным
обыкновением толпы, которая обожает шута и тайно
ненавидит героя.
Пробегая к своему месту, Джульбарс куснул его
дружески в плечо. Руслан отвернулся и заворчал, он не
забыл той поленницы и хиляка в безрукавке. Он не был
завистлив, но сейчас остро и злобно позавидовал
Джульбарсу -всегда эта сволочь ходила первой в колонне, а
он, Руслан, только вторым, и теперь ему тоже приходилось
попятиться. И вышло ему идти у бедра какого-то малого в
новых ботинках на толстой резине - вот ещё и резину эту
нюхать! И всё же не мог он не почувствовать влажной
теплоты у глаз, не мог не признать, что бывшие его
товарищи, несмотря на своё отступничество, явились по
первому зову Службы. Приплелась даже ослепшая Аза и
безошибочно заняла своё место - она ходила четвёртой
слева. Всё было
[160]
сделано, как надо, без суеты, молча. Лаяли одни дворняжки,
но те-то свой лай вели издалека, а как выкатились, то сразу
и поостыли - зрелище было им привычное, хотя и слегка
позабытое.
Оттого, что всё вышло так просто, спокойно, никто из
приезжих не напугался, не стал шарахаться от собак,
пристроившихся по обеим сторонам колонны. Кое-кто
отважился их погладить - не сказать, чтобы это нравилось
собакам, но сносили, чуть только ворча. То ли обленились
они, то ли подобрели.
- Мишка, а Мишк! - вдруг заорал этот, на резине,
тонкий и с пухлым ещё ртом, совсем мальчишка. - Ты
чувствуешь, какой сервис? Какой эскорт!
- От поселкома прислали, - откликался Мишка. - Или
непосредственно от дирекции комбината.
- Я и говорю - забота о живом человеке. Интересное
кино! Слушай, а может, они и шмотки понесут?
- Это мысль!
Мальчишка и впрямь положил на спину Руслану свой
рюкзак. И Руслан, опять потерявшись, тащил этот рюкзак, к
общему их веселью, пока мальчишке это не наскучило.
- Мерси, - сказал он, приподняв кепку. - Будем по
очереди.
Его соседка потянулась трепать Руслану загривок. Он
отворачивался, сдерживая рычание, и думал о том, как мало
они поумнели, эти помрачённые, за своё долгое отсутствие.
Если так хочется им доставить радость собаке, и
непременно руками, лучше бы убрали их за спину.
Те, кто видел колонну со стороны, кто наблюдал это
странное шествие людей и собак, стоя на дощатых
тротуарах, или из окон, или поверх заборов, те почему-то
уже не улыбались, а смотрели молча и хмуро. Понемногу и
в колонне перестали смеяться и раздражать собак
прикосновениями и кричать без толку, и наступила наконец
тишина, в которой слышались только дробная поступь
людей и жаркое собачье дыхание. В первый миг тишина
показалась Руслану зловещей, пробудила недоброе
предчувствие -они о чём-то догадались! Но о чём же, когда
и так всё знали наперёд? Может быть, пожалели, что
вернулись, раздумали идти, куда их ведут, и сейчас кинутся
в побег? Он оглянулся, увидел плутоватую морду Дика, с не
зажившей ещё после битья ссадиной, за ним, держа
интервал, шёл вперевалку спокойный рослый Байкал,
дальше, мелко по-
[161]
дёргивая лопатками, трусила Эра; все были заняты делом,
для которого родились и выучились, никто не терзался
предчувствиями, и он тоже успокоился и посмотрел вперёд
- где кончалась улица и взбегала на холм пустынная
дорога к лагерю. Он понял - они вернулись! Они по-
настоящему вернулись! И то была величайшая минута
жизни Руслана, звёздная его минута. Ради неё, этой минуты,
жил он голодным и бездомным, грелся на кучах шлака и
вымокал под весенними дождями, и ничего не принял из
чужих рук - ни еды, ни даже крова; ради неё сторожил
Потёртого и презрел хозяина, оказавшегося предателем. В
эту минуту был он счастлив и полон любви к людям,
которых сопровождал. Он их провожал в светлую обитель
добра и покоя, где стройный порядок излечит их от
всяческих недугов, - так брат милосердия провожает в
палату больного, чей разум пошатнулся от чрезмерной
заботы ближних. И эта любовь, и гордость так ясно
читались в широкой, от уха до уха, ослепительной улыбке
Руслана.
Ещё с этой улыбкой он оборачивался, поражённый
мгновенной слабостью, услышав глухое рычание и жуткий,
точно предсмертный, человеческий вопль. Ещё он
улыбался, когда уже чувствовал себя самым несчастным из
псов, всё поняв сразу. Случилось то, чего не могло не
случиться, потому что на главной улице посёлка находились
все его магазины, торговые палатки и ларьки, и никто не
напомнил вернувшимся, что им ни в коем случае нельзя
выходить из строя. С самого начала не было хозяев, чтобы
прочесть им такую понятную инструкцию - не долдоня в
бумажку: "Комбинат... целлюлоза... и вот вы... и вот мы...",
а коротко и вразумительно: "Шаг вправо... шаг влево...
конвой стреляет без..." А ведь её приходилось читать этим
помрачённым каждый день, при каждом построении,
потому что к следующему построению они могли и забыть.
Мимо него, прочищая глотку, не спеша протрусил
Джульбарс. Он взял с собой Дика. Руслана они оставляли
стеречь ещё не потревоженные ряды. А там - уже всё
смешалось: злобный лай, вопли укушенных и только ещё от
страха, глухие удары - с хрипом, с натужным
придыханием, - так бывает, когда бьют под брюхо. В
каком-то оцепенении наблюдал он свалку в пыли, мельканье
оскаленных пастей, падающих тел, кулаков и ног, вещей,
которыми люди старались отбиться от разъяренных собак.
На
[162]
миг он ощутил прилив азарта, радостно-злобного, всё
окрашивающего в жёлтый цвет, но тут же прилив отхлынул,
осталась сосущая тоска - оттого, что всё получилось так
нелепо. Он вспомнил по рычанию, кто всё начал: ретивая
Гильза, любительница крайних мер; она сразу валит и - к
горлу. Ну, и тут же, конечно, кидается Эра. Не предупредят,
не затолкают обратно в строй - плечом или лбом, не
возьмут хоть за коленку для начала... Ох, да мало ли
способов заставить человека подчиниться, не беря его за
горло!
Он следил за свалкой почти безучастно, озабоченный
лишь тем, чтобы никто не вышел из его рядов. Никто
поначалу не выходил, и вдруг с криком выскочила девица -
соседка того мальчишки на резиновом ходу. Руслан не успел
её задержать - да, впрочем, и не увидел в том опасности.
Но она вернулась, схватила за локоть своего спутника,
совсем как будто остолбеневшего, потащила из строя.
Руслан кинулся между ними и прихватил ей коленку. Она
отскочила с визгом, немало его удивившим. Даже и
молниеносно, когда церемониться некогда, он умел так
сомкнуть челюсти, чтобы и кожи не поцарапать. Зато её
спутнику, высунувшемуся на полшага, не понадобилось и
такого внушения. Руслан лишь привздёрнул дрожащие
губы, и мальчик уже стоял где надо, обиженный донельзя,
но и напуганный до той же меры. Руслан к нему проникся
чувством, чуть большим, чем доверие, - хороший мальчик,
сразу усвоил, что к чему.
Но тут же он увидел нечто поразившее его: Джульбар-са,
выбегающего из схватки, - с кровавой пастью, с
розовостью в кабаньих глазках, но - уходящего, когда там
ещё никакого порядка не было. Поодаль прихрамывал
всплакивающий Люксик. Пожалуй, он преувеличивал свои
страдания, боевых следов на нём не замечалось, зато на
Джульбарсе их было не счесть, и он на них не то что не
обращал внимания, он хрипел от восторга!
Мотнув башкою, он позвал Руслана за собой. Они все
вместе добежали до угла переулка, но здесь Руслан
остановился. Остановился и Джульбарс. Теперь стало
видно, что не от одного восторга он хрипит, но скорей от
усталости, что его тушу едва держат дрожащие лапы и так
хочется ему прилечь! Теперь, не при хозяевах, он мог это
показать. Руслан его понимал - и всё же требовал
вернуться. Он знал: собаки будут биться, пока бьётся
Джульбарс;
[163]
пусть он устал, остарел, обленивел, но пусть хоть слышится
его командный рык - никто не посмеет уйти. Джульбарс
едва выдерживал его взгляд - не выдержал Люксик: забыв
про свою хромоту, подскочил к Руслану и с ярой злостью
укусил в шею. Джульбарс, освирепев, двинулся покарать
Люксика, а тот уже отскакивал, жалуясь, что и так наказан,
прихватил невзначай колечко на ошейнике.
Ещё раз они встретились глазами; Джульбарс - даже с
какой-то жалостью. Не любил он этого неистового, но тут
уже они перестали и понимать друг друга. Ну, накусались
вволю - и по домам, дальше - не наше собачье дело,
когда хозяева давно отступились. Да наконец, по праву
старейшины он освобождал Руслана с его поста. Всё
напрасно -неистовый уже возвращался. Джульбарс глядел
ему вслед и горестно тряс башкой. Потом, рыкнув на
Люксика, чтоб сгинул, пошёл по переулку. Он уходил в
свою старость царственной львиной побежкой, роняя
каплями свою и чужую кровь, радуясь и тоскуя, что это - в
последний раз.
Руслану же предстояло ещё удивиться: он застал свои
ряды такими же, как и покинул. Непостижимо и нам,
грамотным, но давняя, древняя наша привычка к строю
оставила голову колонны почти не разрушенной. Ведь
никто не приказал разойтись! Он побежал вдоль рядов,
