уж никак не мы. Мы - такие же ученые, как химики, физики, биологи, мы
изучаем природу, мир. А литература - это часть мира, это такая же
реальность, как... ну как деревья или камни. И вот минералоги, геологи,
геохимики разбираются в составе этих камней, структурах, качествах, а мы
точно так же копаемся в литературе, стараемся понять ее законы и
структуры, и таким образом расширяем знания человечества о мире.
Литература - огромна, и каждый из нас выбирает себе ее часть. Я вот -
временные отношения в поэзии. По существу дела, я изучаю время - то, как
оно отражается в маленькой части мира - в поэзии... Я коплю наши общие
знания о времени.
- Ну и что же такое - время? - тревожно улыбался Матвей.
- Форма существования материи, если тебя интересует определение из
учебника, - отвечал Ренат с виноватой улыбкой. - А если нет, то...
Загадка. Самая великая загадка. Понимаешь, время - один из самых важных
факторов эволюции живых организмов. И не исключено, что именно время таит
разгадку принципов организации жизни во Вселенной.
Поминутно поправляя очки на переносице, Ренат читал:
"Что войны, что чума? Конец им виден скорый;
Их приговор почти произнесен.
Но как нам быть с тем ужасом, который
Был бегом времени когда-то наречен?"
- Ну и как же нам быть? - криво усмехнулся Матвей, пряча
растерянность.
- Согласно моей гипотезе, - серьезно пояснял Ренат, - наиболее
сильные эмоциональные всплески возникают на временных сломах, как я их
условно определяю. Ну, например, пушкинское:
Я вас любил. Любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
Но пусть она вас больше не тревожит:
Я не хочу печалить вас ничем.
Это один из классических образцов лирической, то есть
высокоэмоциональной поэзии, и одновременно - подтверждение моей гипотезы.
Здесь в четырех строках - все три времени: прошлое, настоящее, будущее.
Таких примеров у меня сотни, самых разных. Я разработал типологию
временных отношений в лирике, систематизировал их. Эту гипотезу я почти
доказал. Почти - работа еще не завершена. Но если докажу, то из нее
произойдет другая гипотеза, которая строго говоря, пока еще не гипотеза, а
лишь догадка. А именно: эмоциональная жизнь человека невозможна без
пересечения в нем трех временных координат. То есть человек без прошлого -
лишен эмоции, без будущего - обращен лишь в прошлое, ущербен и, по сути
дела, мертв. Ну а настоящее - это вообще условная точка пересечения
прошлого и будущего. Я не могу назвать человеком того, кто живет лишь
мигом настоящего, - это робот. Если сильно примитивизировать, то в самых
общих чертах именно такова суть моих поисков...
- Ты считаешь, что это большое открытие? - осторожно спрашивал
Матвей.
- Во-первых, открытия пока вовсе нет, есть догадки, не больше... А
что касается открытия... Скажи, ты помнишь из школы, что сделало человека
человеком?
- Еще бы - труд сделал!
- Вот именно. А если когда-нибудь мое открытие состоится, то оно
будет означать, что человека сделало человеком осознание фактора времени.
А труд только вытесал из обезьян материал для человека.
- Ну это ты, брат, загнул...
- На научном языке это звучит примерно так: "На мой взгляд, уважаемый
коллега, ваша гипотеза нуждается в глубоко фундированных исследованиях", -
смеялся Ренат. - Но только эта гипотеза выходит далеко за рамки литературы
- в психологию, философию. Правда, литература тем и хороша, что выводит на
самый широкий круг гносеологических проблем...
- Чего?
- Проблем познания. Но это все впереди, пока я за философию всерьез
не брался, пока - вот, конкретика, - и он обеими руками хлопал по стопкам
книг. - А вообще-то мне хочется верить, что все мы - дети времени, что от
него зависит вся наша эмоциональная жизнь, жизнь души. Но это я только с
тобой так распускаюсь, а в другое время не позволяю себе увлекаться
далекой перспективой. Иначе - прости-прощай, моя научная объективность и
добросовестность!
Не раз и не два "пытал" Матвей Рената и все примерял его мысли к
своей потаенной работе, все старался понять, как же изменится человек,
когда откроется ему будущее.
И однажды намекнул, в общих чертах рассказал о том, чем занят дни
напролет на чердаке. Но Ренат отреагировал странновато. "Что ж, - сказал
он, - это дело интересное. Желаю удачи". И перевел разговор на другую
тему...
- ...Ты мой бирюк, - шептала Мила и водила пальчиком по его бороде. -
Раз, два, три...
- Что ты считаешь?
- Седые волосы...
- Я уже старый.
- Только семь. Не старый.
- Я уже прожил одну жизнь, а теперь живу вторую. Я старше всех
абхазских долгожителей.
- Наоборот, ты еще совсем маленький малыш в этой второй жизни. И у
тебя есть детские тайны, как у малыша...
- Не надо, Мила.
- Но ведь я все равно узнаю, чем ты там занят на чердаке целыми
днями.
- Узнаешь, если сделаю...
- Что?
- Самогонный аппарат, - засмеялся Матвей.
- Ты смеешься, потому что считаешь меня дурочкой. Сам не хочешь
сказать, но я все равно догадалась...
- О! Я, кажется, снова слышу знаменитую колдунью!
- Смейся, смейся... Ты хочешь узнать будущее.
- Ты... Ты... - опешил Матвей. - Как ты догадалась?
Теперь засмеялась Мила.
- Вот так-то, таинственный бирюк! Колдовство!
- Нет, правда, откуда?
- Ты не знаешь, что ты говоришь по ночам?
- Неужели? - искренне удивился Матвей.
- Мне это приятно, - опять засмеялась Мила. - Это значит, что ты
никогда не жил ни с кем... долго.
- И что ж я говорю?
- У тебя есть любимая фраза: "Человек должен знать будущее" - я ее
раз пять уже слышала. А иногда ты говоришь так жалобно: "Слепые мы,
слепые, как так можно!" - и будто всхлипываешь. Или вдруг заскрипишь
зубами страшно и как крикнешь: "Ты покажешь будущее, покажешь!" Я сначала
даже пугалась, а теперь привыкла. Я тебя вот так поглажу - и ты сразу
успокаиваешься и спишь. Посапываешь, как малыш...
- Да, в разведку меня посылать нельзя, - улыбнулся Матвей смущенно.
- Я и не пущу тебя ни в какую разведку, выдумал! А еще... Обещай, что
ты не будешь сердиться! Ну!
Матвей молчал.
- Ну обещай, а то не скажу!
- Обещаю.
- Один раз я решила попробовать... Я слышала, что если человек
говорит во сне, то в это время надо взять его за мизинец и задавать любые
вопросы - он ответит честно... Я так и сделала однажды... Я тебе только
три вопроса задала.
- Какие? - спросил Матвей недовольно.
- Ну не сердись, пожалуйста, Матвей! Я спросила, правда ли, что ты
хочешь сделать что-то такое, чтобы угадать будущее. И ты сказал: "Да". Но
это был второй вопрос, а сперва я спросила... Не сердись! Я сбросила:
любишь ли ты меня? И знаешь, что ты ответил?
- "Да", что же еще...
- Нет! Ты ответил: "Очень!"
- Это я могу и наяву сказать...
- Ну а мне хотелось, чтобы совсем-совсем-совсем правду...
- Правдолюбка, - улыбнулся Матвей и чмокнул ее в щеку. - А третий
вопрос?
- Понимаешь, Матвей, ты во сне иногда говоришь о каком-то
Единороге... Я не понимаю, что... И я спросила: "Кто такой Единорог?" Но
ты ничего не ответил. Я снова спросила, и ты забормотал что-то про чуму,
войну, время... Я не поняла. Кто это - Единорог?
- Да никто, - сказал Матвей. - Проста сказку, наверное, вспомнил. Я в
детстве сказки любил, мифы... Спи, колдунья.
- Не могу...
- А что случилось?
- Знаешь, мне и хорошо и тревожно. Хорошо, потому что люблю тебя, а
тревожно - не понимаю почему... Как будто что-то на нас надвигается... Я
чувствую - вон с той стороны, из-за леса. Как будто там что-то собралось,
скопилось и медленно-медленно ползет к нам через лес... Страшно.
- Не бойся, ведь я с тобой, - сказал он неуверенно.
- У тебя бывает так - когда и хорошо и страшно?
Он не ответил.
Еще бы не знать ему этого! Он испугался, как точно высказала Мила то
же, что чувствовал он, и поразился этому совпадению, и сразу же понял, что
не совпадение тут, а родство, единство, а значит - соединение судеб. И
это, именно это, а не взвесь тревоги и счастья всерьез испугало его. Ведь
он снова, как в летные годы, не мог, не имел права соединять свой путь с
душой другого человека. Он бросил свою судьбу против неведомых, угрюмых
сил и сам, только сам должен был выиграть или проиграть. А проигравший
должен быть смят, растоптан, безвозвратно изувечен и выброшен вон из мира,
который останется тогда несправедливым, немилосердным.
И никого не должно быть рядом, никто не должен быть вместе с ним
сокрушен смертельным ударом.
Но вот не вышло. Не сумел. И теперь отвечает за Милу. Но нечем ему
ответить, выбора нет. И остается идти тем же путем навстречу неизвестности
и уповать на свои силы, на удачу, на благое предназначение, может быть,
дарованное ему судьбой.
А Мила подсказала точно - именно там, куда уходит солнце, копилась и
зрела угроза. Он не боялся, а только знал, что это близится схватка.
Потому что одновременно, днями напролет работая над Машиной, чувствовал
приближение последней спайки, последнего туго закрученного винта. Техника
и вправду не подводила. И по мере долгой работы росла его любовь к Машине,
и все ясней и ясней ощущал он, что Машина отвечает такой же любовью.
Он засыпал с предчувствием Сна. Но раз за разом предчувствие
обманывало, и ночи были пустыми, черными, а пробуждения беспамятными. Сон
пришел нежданно, когда Матвей, расслабленный и счастливый, заснул безо
всяких предчувствий, уткнувшись в Милины пушистые волосы.
Вокруг был дождь - он шел из серого неба ровно, буднично, несильно,
давно. Лес промок до мха, и на полянах земля уже не вмещала воду, и она
выступала чистыми лужицами. Но на Матюшу дождь не попадал, а штаны он
высоко подвернул и с радостью ступал по мокрой теплой земле, по прозрачным
холодящим лужицам. Он уходил все дальше в лес и ничего не слышал там,
кроме дождя. Вдалеке от опушки увидел знакомую березу - старую, толстую,
раскоряченную, почерневшую, в Матюшин рост покрытую мхом. Он знал ее не
один год, а недавно услышал слова былины: "У той ли березы, у покляпыя", и
сразу понял, что вот эта его береза и есть "покляпыя". Он погладил ее мох,
поглядел на соседние молодые березки и подумал, что они тоже когда-нибудь
станут такие же покляпые. Он пожалел их всех и молча пообещал им потом, на
обратном пути, придумать, как сделать так, чтобы они навсегда остались
светлыми и стройными. За старой березой начинался лес - совсем глухой,
страшный, и Матюша пошел к нему. "Вернись, сынок", - сказала береза
маминым голосом. Он обернулся, посмотрел на высокий просвет серого неба,
увидел, как капли дождя исчезают, не достигая его лица. Потом посмотрел на
старую березу и покачал головой.
Он шел долго и слышал только дождь. И все чаще и чаще попадались на
его пути кровавые бусинки брусники, но Матюша не трогал их, опасливо
обходил стороной.
И вдруг дождь стих. Матюша видел, как падают тысячи одинаковых капель
вокруг, сливаясь в чуть посверкивающие линии, видел, как вздрагивают
листья и травы от дождя, но не слышал его. И в наступившей тишине
раздались далекие, грузные шаги. Матюша замер в сладком испуге, счастливый
и дрожащий. "Ваня, Ванечка!" - невольно вырвался зов. Но никто не
откликнулся, не послышалось легкого волчьего бега, а тяжкие шаги Единорога
