- их засыпало, прятало на глазах. Так он и дошел до дома, все время
оборачиваясь на свои исчезающие следы.
...Иван-Царевич с отцовским лицом. Волк в густой мягкой шерсти, с
грустными глазами. У него на загривке - застывшая золотая Белка.
Матюша оглянулся еще раз и запомнил их на всю жизнь, но ни "до
свидания", ни тем более "прощайте" сказать не сумел.
Лето кончалось, изнутри леса проступала осень - редкими, желтеющими
листьями, пожухшей травой. Бабочки исчезали, воздух становился суше и
прозрачней. Тихо было в лесу, только Матюшины шаги шуршали. В эту сторону
он не ходил раньше, и, когда Иван-Царевич указал ему путь, мальчик
удивился как это он весь лес облазил, а там никогда не бывал...
Он снова обернулся, но не увидел друзей - вокруг стояли темные ели.
Большие - до неба и маленькие - до облаков. Облака были рваные, в дырках,
их низко нес неслышный ветер, они цеплялись за елки снова рвались и
улетали маленькими клочьями.
Матюша пошел дальше, и отчего-то захотелось ему крикнуть - не
позвать, а просто крикнуть погромче: "Эге-гей!" Но он не сумел: то ли
голос исчез, то ли нельзя было в этом лесу кричать.
И ничего не случилось, ничто не изменилось, но вдруг замерло Матюшино
сердце, и весь он наполнился предчувствием. И сразу раздались знакомые
тяжелые шаги, сразу - близкие, и послышалось натужное гулкое дыхание
огромного существа. Матюша застыл, а потом побежал, сорвался с места и
побежал, задевая елки, укалываясь о ник, без страха наступая на бусинки
брусники, побежал навстречу шагам. И сам собой, легко вырвался крик: "Я
здесь!" "Матю-юша-аа!" - услышал он дальний, замирающий голос матери, но
не остановился, не обернулся на него, а бежал все быстрей, оступаясь,
падая, поднимаясь, уже задыхаясь, бежал... И только одного боялся: что
снова незваные хранители бросят перед ним зеркальный ручей. И лишь на миг
замедлил: понял, что за этими вот густыми, переплетенными ветвями
откроется сейчас поляна - и там будет Он. Матюша набрал полную грудь
воздуха и обеими руками изо всех сил раздвинул, как распахнул, ветви.
И увидел Единорога.
Тот стоял посреди полянки, заняв ее почти целиком, - неправдоподобно
огромный, закрывающий небо и свет. Налитыми кровью большими глазами он
смотрел на мальчика, победно выставив могучий рог.
Оба застыли, глядя друг на друга. Единорог медленно мигнул. И вдруг
заговорил, и от его голоса задрожали деревья, трава, и как будто земля
колыхнулась.
- Зачем ты искал меня?
- Я искал... я искал тебя, - ответил мальчик с испугом и восторгом, -
потому что ты - самый чудесный в нашей сказке. Ты - самый большой и
сильный, и чудесный!
- Чего ты хочешь?
- Я... - смешался мальчик. - Я ничего не хочу. Я просто хотел тебя
видеть.
Единорог осклабился и коротко хохотнул, тряся складками шкуры.
- А тебе сказали, что меня нельзя просто увидеть? Всех, кто видит
меня, я или наказываю, или награждаю, сказали тебе?
- Да, я знаю, - собрав всю смелость, звонко ответил Матюша.
- И чего ты попросишь у меня?
- Мне ничего не надо, - тихо ответил он.
Единорог шумно вздохнул и прикрыл кровавые глаза.
- Кто научил тебя ничего не просить?
- Никто... Я сам.
- Мне нравятся мальчики, которые ничего не просят, - сказал Единорог
и снова открыл глаза. Уперся взглядом в Матюшу, но не было в том взгляде
ни доброты, ни симпатии. - Ты хочешь всего добиться сам?
- Я постараюсь, - робко ответил Матюша.
- Мне нравятся мальчики, которые хотят всего добиться сами, - снова
осклабился Единорог. - Иногда из них выходят сильные мужчины. Очень
храбрые мужчины. Очень уверенные в себе.
Единорог хрипло засмеялся, листва посыпалась наземь.
- И когда они бросают вызов мне, я не отказываю, я прихожу. Ведь они
такие сильные и храбрые. Мне нравится делать из них пустое место, ничто.
Единорог наклонил голову, горой нависая над Матюшей.
- Иди, мальчик. Добейся в жизни всего, я не стану мешать. Но знай
свое место и никогда, даже в мыслях, не зови звеня. Отныне ты только
человек, и не тебе бороться со мной. Иди, сказка кончилась.
И тут перед глазами Матюши, как на экране Машины, Единорог беззвучно
задрожал, черты его гигантского тела поплыли, смешались, исчезли, стало
темно, в темноте замигали яркие точки, и вдруг разом все посветлело,
очистилось, и уже не было ни леса, ни поляны, а на их месте возникло
четко, ярко лицо сорокалетнего Матвея: поседевшая борода, запавшие черные
глаза... "Мама! - жалобно закричал катюша. - Мамочка!" впервые запросил
помощи, и немедленно вошла в него, заполнила слух и душу старенькая мамина
колыбельная: "Баю-баюшки-баю, баю деточку мою... Баю-баю-баю-бай, поскорее
засыпай..." И будто с огромной высоты стремглав упал он в мягкий ворох
перин, подушек, одеял, и стало тепло, и в полусне-полуяви поплыл он по
колыбельной реке, в колыбельное море, и казалось, что не было вовсе
страшного Единорога, а впереди - все еще ждет, все еще манит баснословный
край, исполненный сияния.
Карат залаял в голос, ожесточенно и зло. "Кого еще черт несет?" -
буркнул Матвей и пошел открывать. Карат бесился в сенях, прыгал, бил
передними лапами в дверь. Матвей выглянул в окно: внизу, у крыльца, стояли
трое мужчин - пожилой в лисьей шубе и с ним двое лет по сорок, высокий
брюнет без шапки и толстячок с круглым лицом.
- Подождите, собаку привяжу, - крикнул Матвей.
Открыв дверь, сразу сказал:
- Если вы насчет на зиму дачу снять, то у меня не сдается.
- Нет, нет, мы по другому вопросу, - поспешил толстяк.
- По какому? - подозрительно спросил Матвей, не приглашая их в дом.
- Может быть, вы разрешите нам войти, а там и поговорим? - веско
произнес старик.
Матвей пожал плечами.
- Заходите...
Долго топтались, раздевались, гурьбой проходили в комнату, наконец
расселись за столом. Матвей устроился на диване и закурил.
- Прежде всего давайте знакомиться, - дружелюбно начал старик.
- Да уж, - нелюбезно отозвался хозяин, но старик сделал вид, что не
заметил этого.
- Моя фамилия Никич, зовут Николаем Николаевичем. Я - физик,
действительный член Академии наук СССР...
- Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, - добавил
толстяк.
- Ну уж, если все перечислять, - улыбнулся академик, - то не забудьте
и две Сталинские премии... А это мои друзья, ученые, помощники - доктор
наук, профессор Сорокин Константин Андреевич и доктор наук Колесов Семен
Борисович.
- А я - Басманов Матвей Иванович, майор ВВС в отставке,
действительный инвалид СССР, - с мрачным сарказмом представился Матвей.
- Ну это мы знаем, - добродушно сказал Никич, - иначе б и не
беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела,
откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с
ними познакомиться.
- Наслышаны? - удивился Матвей. - Я что-то не припомню, чтоб в
последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
- Это верно, - с неколебимым добродушием продолжал академик. -
Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь.
Но заслуженная слава - вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
- Бюст на родине и колбасу вне очереди - кто ж откажется? - с
издевкой сказал Матвей, обратившись к толстяку Колесову, и тот отвел
глаза.
- Впрочем, дело, конечно, не в славе, - ничуть не смущаясь, сказал
Никич, - а в науке, в знаниях. По нашим сведениям, у вас есть кое-что
полезное для науки. - И, помолчав, с укором добавил: - Для нашей науки.
- Для вашей? - быстро спросил Матвей.
- Для нашей, - согласился Никич. - Для нашей, советской, нашей
мировой науки.
- Ну, во-первых, - сказал Матвей наконец-то серьезно, никаких таких
сведений у вас быть не может. Если уж вы предложили говорить откровенно,
то не надо мне с первых слов лапшу на уши вешать, достопочтенный Николай
Николаевич. А на деле вот что. Я действительно ставил некоторые опыты и в
самом начале работы кое-что рассказал о них приятелю, который оказался
трепачом. Кроме того, я догадываюсь, что одна... женщина могла кое-что
передать своим подругам, и в виде сплетен это могло поползти дальше. Но,
опять-таки, эта женщина могла говорить только о самых первых опытах, -
Матвей помолчал. - Об итоге работы она едва ли могла рассказать... Итог
же, уважаемые физики, таков: блеф, пшик, фук с маслом. Если вы знаете суть
эксперимента, то не вам объяснять, что дилетант, знающий физику только в
применении к летательным аппаратам, да к тому же без основательной
технической базы, не мог добиться не только успеха, но и сколько-нибудь
значимых результатов. Не мог - и не добился. Вот и все. - Матвей развел
руками, пожал плечами и скорчил скорбную мину. - Увы, увы! Ничем не могу
быть полезен.
- Так уж и ничем? - осторожно подал голос чернявый Сорокин.
- Ровным счетом ничем! - с той же юродской ухмылкой ответил Матвей.
- А эта... женщина... о которой вы помянули... это, вероятно, Людмила
Алексеевна Кудрина? - глядя вбок, в стену, тихо спросил Никич.
Ухмылка сползла с лица Матвея, он понял - речь о Миле.
- Вы знакомы с ней?
- Как вам сказать, - вяло ответил Никич.
- Откровенно. Как и обещали, - зло сказал Матвей.
- Да ведь вы-то с нами вовсе не откровенны, вот в чем беда, - с
нарочитой ласковостью возразил Никич.
- Вот что, гости дорогие, - с угрозой сказал Матвей. Пока я не получу
адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора - давайте адрес, а
не хотите... вот бог, а вот порог.
Никич по-старчески тяжело вздохнул.
- Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию-то ломать. Ведь
уйди мы сейчас, так пороги-то вы у нас обивать будете, все принесете, что
просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали,
опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк - это
видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а
союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем,
что ваше - то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят
четвертого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в
четвертой психиатрической больнице...
- Что с ней?
- Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство,
- мягко сказал старик. - Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши
опыты, верно? Или они ни при чем?
Матвей молчал долго. Закурил еще. Гости не торопили.
- Это случилось с Милой, - сказал он наконец, - после того, как она
увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно -
уродливое, безумное лицо... Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине,
но вышло так, что я сначала попробовал на себе - и ни черта не вышло. Я
думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил
Миле... ну, побаловаться, что ли...
- Разрешите посмотреть Машину? - осторожно спросил Сорокин.
- Я уничтожил ее, разбил! - крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.
- Ах ты, черт! - не удержался Колесов.
- Это не беда, - мягко сказал Никич. - Ведь главное - принцип, схема.
Уж если вы в таких условиях смогли ее сделать, то в наших мы за неделю
десяток Машин соберем.
- Нет, - сказал Матвей четко.
- Почему? - удивился Никич.
- Нельзя.
- Да почему же?
- Помните, в "Борисе Годунове": "Нельзя молиться за царя-Ирода,
Богородица не велит". Вот и здесь - Богородица не велит.
