-- Дублезвонов? -- спросил Николас.
-- Да, -- сказал Колен.
-- Ничего себе!
-- Я тоже не ожидал. Осматриваешь печь?
-- Да, -- сказал Николас. -- Мало-помалу она превращается
в чугунок для древесного угля, и я себя спрашиваю, к ейной
матери, как это происходит...
-- Очень странно, -- сказал Колен, -- но не более, чем все
остальное. Ты видел коридор?
-- Да, -- сказал Николас. -- Он уже из грабовых досок...
-- Повторяю еще раз, -- сказал Колен, -- я больше не хочу,
чтобы ты оставался здесь.
-- Есть письмо, -- сказал Николас.
-- От Хлои?
-- Да, -- сказал Николас, -- на столе.
Распечатывая конверт. Колен услышал нежный голос Хлои,
письмо можно было слушать не читая -- в нем говорилось:
"Милый Колен,
Мне хорошо, погода отличная. Единственная неприятность --
снежные кроты, эти зверьки ползают между снегом и землей, у них
оранжевый мех, и они громко кричат по вечерам. Они сгребают
снег в большие сугробы, в которые легко свалиться. Все залито
солнцем, и скоро я вернусь".
-- Хорошие новости, -- сказал Колен. -- Итак, ты уходишь к
фон Тызюмам.
-- Нет, -- сказал Николас.
-- Да, -- сказал Колен. -- Им нужен повар, а я не хочу,
чтобы ты оставался здесь... ты слишком быстро старишься, и,
повторяю, я подписал на тебя все бумаги.
-- А мышь? -- сказал Николас. -- Кто ее будет кормить?
-- Я займусь ею сам, -- сказал Колен.
-- Это невозможно, -- сказал Николас. -- К тому же мне уже
ничто не грозит.
-- Отнюдь, -- сказал Колен. -- Здешняя атмосфера тебя
задавит... Никто из вас не сможет выдержать...
-- Ты все время так говоришь, -- сказал Николас, -- но это
ничего не объясняет.
-- В конце концов, -- сказал Колен, -- дело не в этом!..
Николас встал и потянулся. У него был печальный вид.
-- Ты больше ничего не готовишь из Гуффе, -- сказал Колен.
-- Ты пренебрегаешь кухней, ты совсем опустился.
-- Да нет, -- запротестовал Николас.
-- Дай мне досказать, -- сказал Колен. -- Ты перестал
принаряжаться по воскресеньям и бреешься теперь не каждое утро.
-- Это не преступление, -- сказал Николас.
-- Нет, преступление, -- сказал Колен. -- Я не могу тебе
платить столько, сколько ты заслуживаешь, но, по правде говоря,
ты заслуживаешь все меньше и меньше -- отчасти по моей вине.
-- Неправда, -- сказал Николас. -- При чем тут ты, если у
тебя неприятности.
-- Да, -- сказал Колен, -- все из-за того, что я женился,
и из-за того...
-- Глупости, -- сказал Николас. -- Кто будет готовить тебе
еду?
-- Я сам, -- сказал Колен.
-- Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.
-- Нет, работать я не буду. Я как-никак продал пианоктейль
за две с половиной тысячи.
-- Да, -- сказал Николас, -- тут-то ты преуспел!..
-- Ты пойдешь к фон Тызюмам, -- сказал Колен.
-- Ох! -- сказал Николас, -- ты меня допек. Я пойду. Но с
твой стороны это просто гадко.
-- К тебе опять вернутся хорошие манеры.
-- Ты так возражал против них...
-- Да, -- сказал Колен, -- потому что со мной они ни к
чему.
-- Ты меня допек, -- сказал Николас. -- Пек, пек и допек.
XLVII
Колен услышал стук во входную дверь и заторопился. На
одном шлепанце у него зияла изрядная дыра, и он припрятал эту
ногу под ковром.
-- Как высоко вы забрались, -- сказал Лопатолоп, входя.
Он запыхался.
-- Здравствуйте, доктор, -- сказал Колен и покраснел, так
как не мог не показать свою ногу.
-- Вы сменили квартиру, -- сказал профессор, -- раньше
было не так далеко.
-- Ну что вы, -- сказал Колен. -- Это все та же.
-- Ну что вы, -- сказал профессор. -- Когда шутите, надо
вести себя серьезнее, да и реплики находить более остроумные.
-- Правда? -- сказал Колен. -- В самом деле...
-- Как у вас дела? Как больная? -- сказал профессор.
-- Лучше, -- сказал Колен. -- Она лучше выглядит, и ей
больше не больно.
-- Гм!.. -- сказал профессор. -- Подозрительно.
В сопровождении Колена он прошел в комнату Хлои, нагнув
голову, чтобы не удариться о дверной наличник, но как раз в
этот миг тот опустился, и профессор грязно выругался. Лежавшая
на кровати Хлоя рассмеялась, глядя на эту сцену.
Комната сжалась уже до весьма скромных размеров. Ковер, в
противоположность своим собратьям из других комнат, сильно
распух, и кровать покоилась теперь в маленьком алькове с
атласными занавесками. Каменные черешки кончили разрастаться и
окончательно разделили большой оконный проем на четыре
крохотных квадратных оконца. В комнате царил сероватый, но
чистый свет. Было жарко.
-- И вы мне еще говорите, что не меняли квартиру? --
сказал Лопатолоп.
-- Уверяю вас, доктор... -- начал Колен.
Он остановился, потому что профессор разглядывал его с
недовольным и подозрительным видом.
-- ...Я пошутил!.. -- смеясь, подытожил Колен.
Лопатолоп подошел к кровати.
-- Раздевайтесь, -- сказал он. -- Я вас выслушаю.
Хлоя распахнула пуховую пелерину.
-- А! -- сказал Лопатолоп. -- Вас прооперировали.
Под правой грудью у нее виднелся маленький, совершенно
круглый шрам.
-- Ее вынули оттуда уже мертвой? -- поинтересовался
профессор. -- Она была большая?
-- Около метра, -- сказала Хлоя. -- С большим цветком,
сантиметров в двадцать, я думаю.
-- Мерзкая тварь! -- пробормотал профессор. -- Вам не
повезло. Такие размеры -- большая редкость!
-- Ее убили другие цветы, -- сказала Хлоя. -- Особенно
ваниль, мне ее цветы давали в конце.
-- Странно, -- сказал профессор. -- Никогда бы не подумал,
что ваниль может произвести такой эффект. Я бы скорей подумал о
можжевельнике или акации. Медицина, знаете ли, дурацкая штука,
-- заключил он.
-- Наверное, -- сказала Хлоя.
Профессор выслушал ее. Потом поднялся.
-- Все в порядке, -- сказал он. -- Естественно, такое не
проходит бесследно...
-- Да, -- сказала Хлоя.
-- Да, -- сказал профессор. -- В настоящее время одно
легкое у вас не работает -- или почти не работает.
-- Это меня не тревожит, -- сказала Хлоя, -- ведь второе в
порядке!
-- Если вы подцепите что-нибудь во второе легкое, --
сказал профессор, -- вашему мужу станет очень тоскливо.
-- А мне? -- спросила Хлоя.
-- Вам тем более, -- сказал профессор.
Он поднялся.
-- Не хочу вас попусту пугать, но будьте очень осторожны.
-- Я буду очень осторожна, -- сказала Хлоя.
Ее глаза расширились. Она робко провела рукой по волосам.
-- Что мне нужно делать, чтобы наверняка больше ничего не
подцепить? -- она чуть не плакала.
-- Не волнуйтесь, малышка, -- сказал профессор. -- Почему
вообще вы должны что-то еще подцепить?
Он огляделся.
-- Мне больше нравилась ваша первая квартира.
Она выглядела как-то поздоровее.
-- Да, -- сказал Колен, -- но мы в этом не виноваты.
-- А вы, чем вы занимаетесь в жизни? -- спросил профессор.
-- Чему-то учусь, -- сказал Колен. -- И люблю Хлою.
-- Ваша работа ничего вам не приносит?.. -- спросил
профессор.
-- Нет, -- сказал Колен. -- Я не работаю в том смысле, в
каком это обычно понимают.
-- Работа -- мерзкая штука, мне это хорошо известно, --
пробормотал профессор, -- но занятие, которое выбираешь для
души, конечно же, не может принести дохода, потому что...
Он вдруг прервался.
-- В последний раз вы мне показывали музыкальный аппарат,
который давал удивительные результаты. Он у вас случайно не
остался?
-- Нет, -- сказал Колен. -- Я его продал. Однако могу
предложить вам просто выпить...
Лопатолоп заложил за воротник своей желтой рубашки пальцы
и потер шею.
-- Следую за вами. До свидания, барышня, -- сказал он.
-- До свидания, доктор, -- сказала Хлоя.
Она нырнула на самое дно кровати и вновь до самой шеи
запахнула одеяла. Ее лицо было ясно и нежно на
лавандово-голубых простынях, подрубленных пурпуром.
XLVIII
Шик вошел в подпольную проходную и отдал свою карточку на
пробивку машине. Как обычно, он споткнулся о порог
металлической двери ведущего в цеха узкого прохода, а клубы
пара и черного дыма грубо ударили его по лицу. До него
донеслись обычные звуки: глухое гудение главных
турбогенераторов, пришепетывание мостовых кранов на
перекрещивающихся балках, гам неистовых атмосферных потоков,
налетающих на жесть крыши. В проходе было очень темно, через
каждые шесть метров его освещали красноватые лампочки, свет
которых лениво растекался по гладким предметам, цепляясь, чтобы
их обогнуть, за неровности стен и пола. Горячий шишковатый толь
под ногами местами лопнул, и сквозь дыры далеко внизу виднелись
красные и мрачные глотки каменных печей. Над головой у него по
большим трубам, выкрашенным в серое и красное, с храпом
пробегали жидкости, и при каждом биении механического сердца,
которое держали под парами кочегары, каркас, чуть запаздывая, с
глубоким содроганием подавался вперед. На стене набухали капли,
иногда при более сильной пульсации они отрывались, и, когда
какая-нибудь из них падала ему за шиворот. Шик невольно
вздрагивал. Вода была тусклая и пахла озоном. Наконец коридор
остался позади, пол с просветами был теперь настелен прямо над
цехами.
Внизу перед каждой приземистой машиной бился человек,
сражаясь, чтобы не быть искромсанным жадными зубчатыми
колесами. У каждого на правой ноге было закреплено тяжелое
металлическое кольцо. Его отмыкали дважды в день: в середине
дня и вечером. Целью людей было оттягать у машин металлические
детали, которые, позвякивая, вываливались из устроенных наверху
узких отверстий. Если их вовремя не перехватить, детали падали
в жерло, кишащее копошащимися колесами и колесиками, где
осуществлялся синтез.
Там размещались аппараты всевозможных размеров. Зрелище
это было хорошо знакомо Шику. Он работал на краю одного из
цехов и должен был следить, чтобы машины оставались на ходу: он
давал указания рабочим, как вновь запустить их, когда они
останавливались, урвав у трудяг очередной кусок мяса.
Для очистки воздуха помещение наискось пересекали длинные,
местами поблескивающие струи бензина; они собирали вокруг себя
поднимавшиеся над каждой машиной отвесными тонкими столбами
копоть и взвесь металла и горячего масла. Шик поднял голову.
Трубы не отставая следовали за ним. Он добрался до клети
спусковой платформы, вошел в нее и закрыл за собой дверь. Вынув
из кармана книгу Партра, он нажал пусковую кнопку и в ожидании
прибытия на свой этаж погрузился в чтение.
Из оцепенения его вывел приглушенный удар платформы о
металлический буфер. Шик вышел и отправился на свой пост, в
слабо освещенную застекленную коробку, откуда легко было
наблюдать за цехом. Он уселся, снова открыл книгу и продолжил
чтение, убаюканный бульканьем жидкостей и гулом машин.
Фальшивая нота в окружающем содоме вдруг заставила его
оторваться от книги. Он поискал глазами, откуда проистекает
подозрительный шум. Одна из очистных струй внезапно
остановилась в самом центре цеха и торчала в воздухе, будто
рассеченная пополам. Четыре машины, снятые с довольствия,
трепетали. Издалека было видно, как они шатались, и перед
каждой из них мало-помалу оседал неясный силуэт. Отложив книгу,
Шик ринулся наружу. Он бросился к пульту управления струями и
быстро опустил рукоятку. Сломанная струя оставалась
неподвижной, словно лезвие косы, а из четырех машин штопором
ввинчивались в воздух столбы дыма. Оставив пульт, Шик помчался
