свой микрофон на стол вместе с микрофонами официального радио,
никто ничего не заметил.
Жан-Соль заговорил. Первые минуты не было слышно ничего,
кроме бряцания затворов. Фотографы, фотокорреспонденты и
киношники наслаждались вволю. Но тут одного из них опрокинуло
отдачей его аппарата, и это вызвало ужасный беспорядок.
Разъяренные собратья накинулись на него и молниеносно засыпали
с ног до головы магниевым порошком. Ко всеобщему удовлетворению
он исчез в ослепительной вспышке, а полицейские увели в тюрьму
всех остальных.
-- Чудесно! -- сказал Шик. -- Я остался единственным, у
кого будет запись.
Публика, которая вплоть до этого момента держалась почти
спокойно, постепенно стала нервничать и каждый раз, когда Партр
произносил слово, выражала свое преклонение перед ним
громогласными криками и приветственно вопила, что весьма
затрудняло понимание текста лекции.
-- Не старайтесь уловить все, -- сказал Шик. -- На досуге
послушаем запись.
-- Тем более что отсюда ничего не слышно, -- сказала
Изида. -- Он шумит, как мышь. Кстати, нет ли у вас новостей от
Хлои?
-- Я получила от нее письмо, -- сказала Ализа.
-- Они наконец добрались?
-- Да, но уже собираются назад, так как Хлое нездоровится,
-- сказала Ализа.
-- А Николас? -- спросила Изида.
-- С ним все в порядке. Хлоя пишет, что он вел себя хуже
некуда с дочерьми всех хозяев гостиниц, где дни
останавливались.
-- Он такой хороший, -- сказала Изида. -- Не понимаю,
почему он повар.
-- Да, -- сказал Шик, -- весьма странно.
-- Почему? -- сказала Ализа. -- По-моему, лучше быть
поваром, чем коллекционером Партра, -- добавила она, ущипнув
Шика за ухо.
-- Но Хлоя больна не тяжело? -- спросила Изида.
-- Она не пишет, что с ней, -- сказала Ализа. -- у нее
болит грудь.
-- Хлоя такая прелестная, -- сказала Изида. -- Не могу
себе представить, что она больна.
-- Ой! -- выдохнул Шик. -- Смотрите!..
Часть потолка приподнялась, и появился ряд голов. Эту
тонкую операцию осуществили пробравшиеся через крышу к самому
витражу отважные поклонники. Их оказалось довольно много,
задние напирали, и передним приходилось энергично цепляться за
край отверстия.
-- Они не ошиблись, -- сказал Шик. -- Лекция просто
замечательная...
Партр привстал и представил публике оплетенные соломой
образцы блевотины. Настоящий успех выпал на долю самого
красивого непереваренного яблока с красным вином. Теперь уже
ничего не было слышно и позади бархатных кулис, где находились
Ализа, Изида и Шик.
-- Ну и в итоге, -- сказала Изида, -- когда они будут
здесь?
-- Завтра или послезавтра, -- сказала Ализа.
-- Как давно мы их не видели! -- сказала Изида.
-- Да, -- сказала Ализа, -- с самой свадьбы...
-- Свадьба удалась, -- заключила Изида.
-- Да, -- сказал Шик. -- Именно в тот вечер тебя проводил
Николас...
К счастью, в этот момент весь потолок как единое целое
рухнул в зал, и это позволило Изиде не вдаваться в подробности.
Поднялась густая пыль. Среди обломков штукатурки копошились,
пошатывались и рушились белесые фигуры, задыхающиеся под
нависшим над обломками тяжелым облаком. Партр перестал читать и
смеялся от всего сердца, хлопая себя по ляжкам, он был
счастлив, что ангажировал на это приключение столько народа. Он
вдохнул здоровенный глоток пыли и закашлялся, как безумный.
Шик, весь в лихорадке, крутил ручки своего звукописца. Из
того выбился яркий зеленый блик, скатился на пол и исчез в щели
паркета. За ним последовал второй, а затем и третий, и Шик
вырубил ток как раз в тот момент, когда из мотора едва не
выскочила какая-то гнусная многоножка.
-- Что я делаю! -- сказал он. -- Он же заблокирован. Звук
не проходит, пыль забила микрофон.
Пандемониум в зале достиг апогея. Партр теперь пил прямо
из графина и собирался уходить, поскольку только что прочел
последний лист своего текста. Шик решился.
-- Предложу-ка я ему выйти отсюда, -- сказал он. --
Ступайте вперед, я вас догоню.
XXIX
Проходя по коридору, Николас остановился. Солнца
определенно плохо проникали внутрь. Казалось, что желтые
керамические плитки потускнели и подернулись легкой дымкой, а
лучи, вместо того чтобы отскакивать металлическими капельками,
расплющивались о землю и стекали в скудные и вялые лужицы.
Стены в солнечных яблоках блестели уже не так равномерно, как
прежде.
Мыши, казалось, были не особенно обеспокоены этими
изменениями -- все, за исключением серой с черными усами; ее
удрученный вид поразил Николаса. Он решил, что она сожалеет о
внезапном возвращении, о знакомствах, которые могла бы завести
по дороге.
-- Ты недовольна? -- спросил он.
Мышь с отвращением указала на стены.
-- Да, -- сказал Николас. -- Тут что-то не так. Раньше
было лучше. Не знаю, в чем дело.
Мышь, кажется, чуть-чуть поразмыслила, затем покачала
головой и недоуменно развела лапками.
-- Я тоже не понимаю, -- сказал Николас. -- Три не три --
ничего не меняется. Наверно, виновата атмосфера -- она теперь
разъедает их, что ли...
Он постоял в задумчивости и в свою очередь покачал
головой, а затем отправился дальше. Мышь скрестила лапки на
груди и с отсутствующим видом принялась жевать, но тут же
поспешно сплюнула, почувствовав вкус кошачьего чуингама.
Продавец перепутал.
В столовой завтракали Хлоя и Колен.
-- Ну как? -- спросил Николас. -- Тебе лучше?
-- Смотри-ка, -- сказал Колен, -- ты решился говорить как
все?
-- На мне не те туфли, -- объяснил Николас.
-- Да, неплохо, -- сказала Хлоя.
Глаза ее блестели, у нее был хороший цвет лица, да и
выглядела она счастливой -- оттого, вероятно, что опять
оказалась дома.
-- Она слопала половину куриного торта, -- сказал Колен.
-- Очень приятно, -- сказал Николас. -- На сей раз я
обошелся без Гуффе.
-- Что ты собираешься сегодня делать, Хлоя? -- спросил
Колен.
-- Да, -- сказал Николас, -- когда будем обедать, рано или
поздно?
-- Мне бы хотелось выйти с вами обоими, и с Изидой, и с
Шиком и Ализой, и сходить на каток, и пройтись по магазинам, и
устроить танцульки, -- сказала Хлоя, -- а еще купить себе
зеленое приручальное кольцо.
-- Хорошо, -- сказал Николас, -- тогда я сейчас же займусь
кухней.
-- Кухарничай в штатском, Николас, -- сказала Хлоя. -- Не
представляешь, как это облегчит нам жизнь. К тому же ты сразу
будешь наготове.
-- Пойду возьму денег из сундука с дублезвонами, -- сказал
Колен, -- а ты, Хлоя, позвони пока друзьям. Это будет чудесная
вылазка.
-- Уже звоню, -- сказала Хлоя.
Она поднялась и подбежала к телефону. Поднесла к уху
телефонную трубку и заухала, подражая крику неясыти, чтобы
уведомить, что хочет говорить с Шиком.
Нажав на маленький рычаг, Николас очистил стол; грязная
посуда пустилась в путь, направляясь к раковине по большой
пневматической трубе, скрывавшейся под ковром. Он вышел из
комнаты и опять очутился в коридоре.
Мышь, стоя на задних лапках, скоблила одну из потускневших
плиток. Там, где она уже счистила накипь, плитка блестела как
новая.
-- Ну что ж! -- сказал Николас. -- Здесь ты преуспела!..
Замечательно.
Запыхавшаяся мышь остановилась и показала Николасу кончики
своих пальчиков, ободранные и окровавленные.
-- Ох! -- сказал Николас. -- Ты себя мучаешь!.. Пошли,
оставь это. В конце концов, здесь еще много солнца. Пошли, я
сделаю тебе перевязку...
Он разместил ее в нагрудном кармане, и она свесила наружу
свои бедные искалеченные лапки, запыхавшаяся, с полузакрытыми
глазками.
Колен очень быстро крутил ручки своего сундука с
дублезвонами и вполголоса напевал. Его больше не мучила тревога
последних дней, и он ощущал в груди сердце в форме апельсина.
Сундук был из белого мрамора, инкрустированного слоновой
костью, с ручками из черно-зеленого аметиста. Ватерпас
показывал шестьдесят тысяч дублезвонов.
С маслянистым щелчком откинулась крышка, и Колен перестал
улыбаться. Ватерпас, ранее блокированный неизвестно чем, после
двух или трех колебаний остановился на тридцати пяти тысячах.
Он погрузил руку в сундук и быстро удостоверился в точности
последней цифры. Проделав в уме быстрый расчет, констатировал
ее правдоподобность. Из ста тысяч он отдал двадцать пять Шику,
чтобы тот женился на Ализе, пятнадцать тысяч за автомобиль,
пять тысяч за церемонию... остальное разошлось само собой. Это
его немного успокоило.
-- Все нормально, -- громко сказал он, и собственный голос
показался ему странно изменившимся.
Он взял сколько было нужно, поколебался и усталым жестом
положил половину обратно, потом захлопнул крышку. Ручки быстро
крутились, издавая тихое, ясное позвякивание. Постучав по
циферблату ватерпаса, Колен убедился, что он правильно
показывает сумму содержимого.
Затем он встал. Он простоял в неподвижности несколько
мгновений, удивляясь величине сумм, которые пришлось потратить,
чтобы дать Хлое то, что он считал ее достойным, и улыбнулся,
подумав о растрепанной Хлое, утром, в постели, и о форме
простыни на ее распростертом теле, и о янтарном цвете ее кожи,
когда приподнимаешь простыню, -- и тотчас заставил себя думать
о сундуке, потому что обо всем остальном думать было не время.
Хлоя одевалась.
-- Скажи, чтобы Николас сделал сандвичи, -- сказала она,
-- и сразу же идем... Я назначила всем свидание у Изиды.
Воспользовавшись просветом, Колен поцеловал ее в плечо и
побежал предупредить Николаса. Тот уже оказал мыши первую
помощь и теперь мастерил ей миниатюрную пару бамбуковых
костыликов.
-- Ну вот, -- заключил он. -- Ходи с ними до вечера, и все
пройдет без следа и следствия.
-- Что с ней? -- спросил Колен, гладя мышь по головке.
-- Решила почистить плитки в коридоре, -- сказал Николас.
-- Это ей удалось, но сама она пострадала.
-- Не беспокойся, -- сказал Колен. -- Все наладится само
собой.
-- Не знаю, -- сказал Николас. -- Странно все это. Словно
плиткам тяжело дышать.
-- Все наладится, -- сказал Колен. -- Я, по крайней мере,
так думаю... ведь никогда до сих пор такого не было?
-- Нет, -- сказал Николас.
Колен задержался на несколько мгновений у кухонного окна.
-- Должно быть, обычный износ, -- сказал он. -- Не
попробовать ли их сменить?..
-- Это обойдется очень дорого, -- сказал Николас.
-- Да, -- сказал Колен. -- Лучше подождать.
-- Что ты хочешь? -- спросил Николас.
-- Не готовь ничего, -- сказал Колен. -- Только
сандвичи... выходим сразу.
-- Хорошо, -- сказал Николас, -- одеваюсь.
Он опустил мышь на пол, и она заковыляла к двери,
раскачиваясь между маленькими костылями. С обеих сторон торчали
ее усы.
XXX
Со времени отъезда Колена и Хлои улица совершенно изменила
свой вид. Теперь листья деревьев были большими, а дома сбросили
с себя свой бледный зимний колорит, чтобы, перед тем как
приобрести нежную летнюю бежевость, оттениться блекло-зеленым.
Камни мостовой мягко пружинили под ногами, а воздух благоухал
малиной.
Было еще прохладно, но за голубоватыми стеклами окон уже
установилась хорошая погода. Вдоль тротуаров выросли зеленые и
голубые цветы, живительные соки змеились вокруг их тонких
стеблей с легким влажным причмокиванием, как поцелуй улиток.
Процессию открывал Николас. Одет он был в спортивный
костюм из теплой шерсти цвета горчичного соуса, под ним
