- Не стоит. - И вся ее гордость была при ней. - Ты всегда любил
красивые жесты.
- Пускай. Но так надо было, - ответил я убежденно, мгновение желая ее
до слез и изрядно любуясь собой.
14
Душа моя очищалась от наростов, как днище корабля при кренговании.
Зеленые водоросли, прижившиеся полипы не тормозили уже свободного хода, я
чувствовал себя новым, ржавчина была отодрана, ссадины закрашены, - целен,
прочен, хорош.
Или - я был хозяйкой, наводящей порядок в заброшенном и захламленном
доме. Или - лесником, производящим санитарную рубку и чистку запущенного
леса: солнце сияет в чистых просеках, сучья собраны в кучи и сожжены, и
долгожданный порядок услаждает зрение.
Мне нравилось играть в сравнения. (А вообще пригодятся - употреблю в
какой-нибудь повести).
15
К концу стало приедаться. Но наступил март, а мартовское настроение
наступило еще раньше. Весьма необременительно зачеркивать пустующие по
собственной вине клеточки в своей судьбе, когда нужное является приятным.
Я позвонил Зине Крупениной. Знакомство семнадцатилетней давности,
подобие взаимной симпатии: я ей нравился не настолько, чтоб кидаться в мои
объятия сразу, она мне - недостаточно для предприятия предварительных
действий. Лет пару назад, при уличной встрече, она улыбалась и дала
телефон.
Все произошло до одури трафаретно, скука берет описывать: ну, вечер,
двое, интимный антураж, предписанная каноном последовательность
сближения... Лицемерием было бы назвать ночь восхитительной, - но не был,
это, конечно, и чисто рассудочный акт.
Проснулись до рассвета, с мутной головой - перепили. Я долго глотал
воду на кухне, принес ей, сварил кофе, влез обратно в постель, мы
закурили. Окно светлело.
Я ткнул из кучи кассету в магнитофон. Оказался Кукин. Песенки,
которые мы все пели в начале шестидесятых, несостоявшаяся грусть горожан.
Я люблю случающийся рассветный час после такой ночи: опустошенная
чистота, горечь и надежда утверждения истины.
- Час истины, - произнес я вслух.
Кажется, она поняла.
- Кукин... - сказала она. - Ах... Где он сейчас?..
- Работает в "Ленконцерте", - сказал я.
16
По тому же сценарию прошли еще три свидания. Связи, по инертности
моей застрявшие в платоническом уровне, были приведены к уровню
надлежащему.
У четвертой выявился полный порядок с семьей и отсутствие желания, но
я уже впрягся как карабахский ишак и, преодолевая встречный ветер, три
недели волок свой груз через филармонию, ресторан с варьете, выставку и
вечер у знакомых актеров, пока не свалил в своем стойле с обещаниями,
услышав которые волшебный дух Аладдина сам запечатался бы в бутылку и
утопился в море. И я поставил галочку против этого пункта тоже.
На субботу я снял банкетный зал в "Метрополе". Я разослал пятьдесят
четыре приглашения. Я ходил ужинать к этим людям в дни, когда сидел без
гроша. Они проталкивали мои опусы, когда я был никем, а они тоже не были
тузами. Я был обязан им так или иначе. И я не был уверен, что случай
отблагодарить представится. Кроме того, я давно так хотел.
На этом сборище я поначалу чувствовал себя нуворишем. Не все
клеилось, многие не были знакомы между собой. Но по мере опустошения
столов - вполне познакомились. Ну, кто-то льстил в глаза, ну, кто-то
говорил гадость за глаза, - ай, привыкать ли к банкетам. Я их всех в общем
любил. И все в общем прошло хорошо.
17
Наутро я проснулся - будто первого января в детстве. Четверть
окончена, табель выдан, каникулы впереди, подарки на стуле у изголовья, и
праздничное солнце - в замерзшем окне. Играет музыка, а веселые мама с
мамой разрешают поваляться в постели. Жизнь чудесна!
Я побродил в халате по квартире, "Бони М" пели, сигарета была мягкой
и крепкой, коньяк ароматным и крепким, апрельский свежий день светился,
прошедшие дни в наполненной памяти лежали один к одному, как отборные
боровички в корзине.
План мой, перечень на четырех листах, я перечитал в тысячный и
последний раз, и против каждого пункта стояла галочка.
Я со вкусом принял душ, со вкусом позавтракал, со вкусом оделся и
пошел со вкусом гулять, - путешественник, вернувшийся из незабываемой
экспедиции.
Дошел до своего метро "Московская", и еще одно осенило: не раз под
закрытие приходилось мне просить контролера пустить в метро без пятака -
то рубль не разменять, то просто не было и врал про забытый кошелек, - и
всегда пускали.
Я сосчитал по пальцам число станций нашего метро и купил в булочной
тридцать одну шоколадку.
- Девушка, - сказал я девушке лет сорока, хмурящейся в своем
загончике у эскалатора, - я задолжал вашей сменщице пятачок, - и протянул
шоколадку.
Она улыбнулась, взяла и сказала:
- Спасибо!..
Я тоже ей улыбнулся и поехал вниз.
Ту же процедуру я произвел на остальных станциях, и к исходу
четвертого часа, слегка одуревший от эскалаторов и поездов, подъезжая к
последней остающейся станции - к "Академической", - обнаружил, что
шоколадки кончились. Я каким-то образом ошибся в счете. Станций было не
тридцать одна, а тридцать две.
Я устал. Выходить и снова покупать не хотелось. Пятак отдать? Ну,
несолидно. И безделушек никаких - я похлопал по карманам. Единственное -
шариковая ручка: простенькая, но фирменная, "Хавера". Привык, жаль
немного. А, что жалеть, для себя же делаю.
И я подарил ручку с подобающими объяснениями светленькой симпатяжке с
"Академической".
- И вам не жалко? - покрутила она носиком. - Спасибо. Хм, смешной
человек!..
Я поехал домой.
18
Выйдя наверх, в отменно весеннюю погоду (уж и забыл о ней), я
позвонил Тольке Хилину. Трубку никто не снял, - на дачу небось выбрался,
работает. Позвонил Наташе - тоже никого. Усенко - не отвечает. Чекмыреву -
никого нет.
Ну как назло. Хотелось поболтаться с кем-нибудь по городу, посидеть
где-нибудь. День еще такой славный, настроение соответствующее.
Ладно у меня всегда в запас двухкопеечных монет, на сдачу привык
просить. Звоню Инке Соколовой.
- Вы ошиблись. Здесь таких нет, - отвечает мужской голос.
Странно. Я полез за записной книжкой. Книжки не было. Забыл дома,
видно, хотя со мной это редко случается.
Я истратил все семь оставшихся монет. Телефонов пятнадцать не
ответили. Семь раз сказали:
- Вы ошиблись. Таких здесь нет.
Во мне разрасталось странноватое ощущение. Не настолько дырявая
память у меня. С этим странноватым ощущением я пошел домой.
В винном кладу мелочь:
- Пачку "Космоса".
А продавщица - рожа замкнута, смотрит сквозь меня - ни гу-гу.
- Мадам! Вы живы?
Тут мимо меня один протиснулся:
- За два сорок две.
Она отпустила ему бутылку. А на меня - ноль внимания. И хрен с ней.
Не стоит настроение портить. Я вышел из того возраста, когда реагируют на
хамство продавцов. В конце концов, дом рядом, заначка имеется.
Дошел я до своего дома...
Дважды в жизни я такое испытывал. Первый раз когда школу закрыли на
карантин - грипп - а я после болезни не знал и приперся: по дороге ни
единого ученика, окна темные и дверь заперта. Чуть не рехнулся. Второй - в
студенческом общежитии пили, я спустился к знакомым на этаж ниже, а
вернуться - нет лестницы наверх. Полчаса в сумасшествии искал. Нет! Ладно
догадался спуститься - оказывается, я на верхний этаж, не заметив, пьяный,
поднялся.
Моего дома не было.
Все остальные были, а моего не было.
Ровное место, и кустики голые торчат. Травка первая редкая.
Я походил, деревянный, с внимательностью идиота посмотрел номера
соседних домов: прежние, что и были.
Старушечка ковыляет, пенсионерка из тридцатого дома, визуально знал я
ее.
- Простите, - глупо говорю, - вы не подскажете ли...
Она идет и головы не повернула.
Я окончательно потерялся. Потоптался еще и пошел обратно к
Московскому проспекту. Может, попробовать сначала маршрут начать?
Очередь на такси стоит. Покатаюсь, думаю, поговорю с шофером,
оклемаюсь, а то что-то не того...
- Граждане, кто последний?
Ноль внимания.
Кошмарный сон. На улице без штанов. Руки до крови укусил. Фиг.
Пьяный идет кренделями, лапы в татуировке.
- Ты, алкаш, - говорю чужим голосом, - в морду хошь? - и пихаю его.
Он хоть бы шелохнулся, будто и не трогал его никто, знай себе дальше
следует.
Чувствую - сознание теряю, дыхание вроде исчезает.
Иду куда глаза глядят по Московскому проспекту.
Мимо универмага иду. Зеркальные витрины во всю стену, улица
отражается, прохожие, небо.
Иду... и боюсь повернуть голову.
Не выдержал. Повернул.
Остановился. Гляжу.
Все отражалось в витрине.
Только меня не было.
Я изо всей силы, покачнувшись, ударил в зеркальное стекло каблуком. И
еще.
И оно не разбилось.
Михаил ВЕЛЛЕР
ВСЕ УЛАДИТСЯ
Понедельник - день тяжелый, уж это точно. Но вторник выдался и того
почище: Чижикова выперли с работы. Дело так было.
В понедельник с утра Чижиков успел поскандалить с женой,
изнервничался, и когда пришел к себе в музей, все у него из рук валилось.
Значился Чижиков в шефском отделе по работе с селом, занимался
координацией этой самой работы. В обязанности его входило договариваться с
начальством других музеев об организации выездных экспозиций, с
директорами совхозов - о размещении работников и экспонатов, с секретарями
райкомов - о подстраховке директоров и с автобазой - о предоставлении
транспорта. Собственно, весь отдел и состоял-то из него одного.
Поездки эти устраивались где-то раз в месяц, так что работы было
немного, но и оклад у Чижикова был маленький, и он подрабатывал на
полставочки экскурсоводом, водил группы по Петропавловской крепости.
Жить-то надо.
Кстати, экскурсоводом он был хорошим. Вдохновлялся, трагические ноты
в голосе появлялись, даже осанка становилась какой-то элегантной и
значительной. Нравилось это занятие Чижикову; слушали его с интересом и
жадно, что нечасто случается, и писали регулярно благодарности в книгу
отзывов.
Так вот, значит, в тот злополучный понедельник все у Чижикова не
ладилось. У него, правда, всегда все не ладилось. У директора совхоза
вымерзли озимые, и было ему не до Чижикова, в райкоме все уехали куда-то
на выездное бюро, прижимистые музеи экспонатов не давали, в трубке все
время идиотски переспрашивали: "Что за Чижиков?" - трубка эта чертова
телефонная аж плавилась у него в руке, а голос осип.
Но в конце концов удалось Чижикову все организовать, и так он этому
обрадовался, совершенно измученный и потный, - что забыл позвонить на
автобазу. Просто напрочь забыл. Ну и, естественно, все приготовились ехать
- а ехать и не на чем. Кошмар! Ну и, естественно, вызвал Чижикова директор
на ковер. И наладил ему маленькое Ватерлоо.
- Я вас выгоню в шею! в три шеи!! - утеряв остатки терпения, орал
директор. - Сколько же можно срывать к чертям собачьим работу и мотать
людям нервы! Когда прекратятся ваши диверсии? - негодование его стало
непереносимым, он взвизгнул и топнул ногами по паркету.
Смешливый Чижиков не удержался и хрюкнул.
- Вот-вот, - устало сказал директор и опустился в кресло. - Посмейся
