рубль до завтра, и это светлое завтра еще не наступило. У нее ни в коем
случае руки не были устроены к себе, раздавая пять лет как староста группы
стипендии, она вечно себя обсчитывала, кому-то давая больше - и ей не
всегда возвращали: легкая натура, не придавала она значения рублю. Рублю я
тоже не придавал, а факт - ну засел, что ты поделаешь. Первый раз
памятный.
Позднее я помню всего четыре случая, когда мне не возвращали. Черт
его знает, не верится, чтобы всего четыре. Я задолжал куда больше, ого.
Хороший я такой, что не помню, или скотина, что мне отдавали, а я нет -
затрудняюсь определенно сказать.
Как я впервые не отдал - тоже помню отлично. В сентябре, в начале
второго курса, собирались мы на какую-то пьянку. (Написал "пьянка" и
споткнулся - предложат ведь заменить "вечеринкой", "днем рождения". И
пусть слово цензурное, общелитературное, всеми употребляемое... А, - я сам
раньше заменю...) Да, и мне срочно требовались два рубля, причем не на
вино, а на цветы. Кому цветы, зачем - позабылось, но точно на цветы. И
занял я у Машки Юнгмейстер, и у Машки дочка кончает школу, и Машка
наверняка ни сном ни духом про эти два рубля не ведает - а у меня память.
Сколько раз я хотел отдать. Или цветов ей принести. Или конфет. Фиг. Не до
того.
5
Мы все собираемся когда-нибудь раздать все долги.
И наступает время. Или так и не наступает.
Господи, деньги у меня есть - больше нужного, машина, дача и лайковое
пальто мне ни к чему, родные обеспечены, алименты платить не на кого,
ресторанов я не переношу, пить избегаю, нынешние мои знакомые сами в
достатке, в я столько в жизни добра от людей видел, клянусь, иногда
злобишься: "Стану сволочью - насколько легче заживется", - да оттаиваешь
при касании участия человеческого...
Привлекает и благородная праведность - разбогатев, воздать за добро
сторицей. Ну, сторицей - не шибко-то и получится, - но воздать. Желательно
с лихвой.
"Понял?" - сказал я червяку, шевелящемуся в безмятежном довольстве
моей души. И червячок явственно пообещал превратиться в благоуханную розу,
лучшее украшение этой самой моей души.
6
По порядку - первый долг следовал Машке. Я запасся бутылкой сухого,
тортом, купил букет белых цветов, названия которых и поныне не знаю - они
один зимой и продаются у нас, кажется хризантемы, - и отправился.
Адрес еще уточнил в горсправке.
Перед дверью постоял. Покурил.
Машка сама открыла. Толстая, нездоровая на вид. Секунду смотрела,
узнавая.
- Ой, Тишка! - и повисла у меня на шее. - Тыщу лет!
Я видел ее как бы раздвоенно, не в фокусе, - глазами и памятью, и
было чуть больно и печально, пока изображения не совместилась и она не
стала прежней Машкой, какую я всегда знал.
- С цветами! С бутылкой! Ну же ты лапуня!..
- Машка, - сказал я, - за мной должок.
Она отодвинулась взглядом.
Я вынул два рубля и подал:
- Восемнадцать с половиной лет. Вот - взбрело в голову...
- Ты что, спятил? - осведомилась Машка с собранным лицом. Она,
похоже, заподозрила, что я решил расплеваться и демонстрирую жест.
- Спокойно, - успокоил я. - Просто я, понимаешь, немножко разбогател,
и вдобавок мне нечего делать; и вдруг как-то припомнилось...
Она с исчезающей опаской послушалась, взяла.
- И черт с тобой, - удивилась она. - Раньше я за тобой
ненормальностей не замечала. Да раздевайся, чего встал. Или только за этим
приехал?
- Обижаешь, мать, - облегченно поспешил я. - Накормишь?
- Другой разговор. Цветы. Ну обалдеть! Спасибо, - чмокнула меня и
впервые удалилась из захламленной прихожей: - Вова! Кто к нам пришел!
Вовку Колесника, ее мужа, я знал со студенческих времен. Изменился он
мало; приветствуя, мы друг друга похлопали.
Продолжалось обыденно: ну, пришел в гости... быстрое хлопотание,
стол, рюмки, цветы в вазе. Представили свою шестнадцатилетнюю дочку,
довольно милую, попутно упрекнув ее в слабовыраженности интересов. Сели
вчетвером. Машка сияла.
- Где работаешь-то?
- Пишу, - сказал я, не то чтобы надеясь, что они меня читали...
- Да? Где тебя печатали?
- Ерунда, - небрежно махнул я рукой. - Так, печатаюсь. Телефильм тут
недавно, "Зимний отпуск", не смотрели?
- Нет. А что, ты ставил?
- Не совсем, - сценарий мой.
- Так молодец!.. - стали радоваться они. - Его по второй программе
еще будут показывать? Знали бы... чего ты не предупредил-то?
Вовка преподавал в институте, Машка по-прежнему торчала в библиотеке;
разговор пошел о делах... Когда-то Машка здорово играла на гитаре. И пела.
И могла в стройотряде матом поднять на работу бригаду ребят.
- ...Гитара-то в доме есть, Машка? - спросил я.
- С ума сошел, - отреклась она, - десять лет в руках не держу.
- Возьми-и, - в голос заканючили Вовка и дочь Света.
После сухого Вовка твердо выдержал супругин взгляд и достал водку.
Постепенно все стало хорошо, по-свойски, без нарочитости и напряжения,
Машка без повторных просьб сама принесла гитару и пела те, старые песни, и
было приятно еще от того, как смотрела на меня - писатель - юная дочка.
Отпустили меня только в половине первого, - поспеть на метро. Мне неловко
было говорить, что поеду я все равно на такси. Да и - им-то завтра на
работу.
Засыпал я с удовлетворением. Первый пункт намеченной программы был
выполнен толково.
7
Со вторым долгом обстояло сложнее.
На третьем курсе я одолжил у дяди Валентина червонец.
Зимним вечером мы с ребятами в общежитии тосковали: изыскание
ресурсов окончилось безнадежно. Я плюнул, оделся и пошел к дяде, благо жил
он через два дома. Надо заметить, время перевалило за десять, а стопы в
его дом я направлял второй раз в жизни.
Долго звонил, вознамерившись не отступать (они рано ложились). Дверь
открылась неожиданно - дядя в ночной старомодной рубашке до пят холодно
смотрел на меня.
Я шагнул, набрал воздуха и принялся сбивчиво врать про замечательный
свитер, продающийся срочно и безумно дешево, так необходимый мне в эту
холодную зиму, - да и не хватает-то всего восьми рублей. Не дослушав, дядя
вышел, вернулся с десяткой, улыбнулся, потрепал меня по плечу, пресек
приличествующие расспросы о жизни и здоровье и дружелюбно подтолкнул к
выходу.
Червонец был пропит через полчаса.
Глубокую симпатию с дядиному стилю общения я храню.
Дядя умер через несколько лет.
Я купил шоколадный набор за шестнадцать рублей (дороже не нашел) и
поехал к тете, его вдове, которую не видел десять лет.
Тетя стала суровой и даже величественной старухой.
- Никак Тихон, - сощурилась она. - Заходи. Никак в гости сподобился.
Порадовал. А я думала, уж только на моих похоронах встретимся. В тебе
крепки родственные связи.
Я был препровожден в комнату, картиночно чистую, словно вещи здесь
век хранили раз навсегда определенное положение. Последовали наливка и
типично родственный разговор, который легко представит каждый... Я не мог
решиться. Конфеты лежали в портфеле.
Но незаметно переключились на дядю: его доброта, таланты... и я в
самых благодарственных тонах прочувственно изложил ту давнюю историю.
Тетка выслушала спокойно, тихо усмехнулась. И коробку конфет приняла как
безусловно должное и приличествующее.
- Тетя Рая, - приступил я тогда. - Все собираемся, собираемся...
Поймите правильно. Свербит у меня... Ерунда, - но... Поймите, мне просто
очень хочется, возьмите у меня, пожалуйста, этот червонец.
- Что ж, - она кивнула согласно. - Давай.
Мы распрощались друзьями. Я чувствовал, что следующее свидание теперь
произойдет раньше ее похорон. Хотя уже в подъезде понял, что вряд ли...
Чуть-чуть - чуть-чуть продолжало свербить...
С десятирублевым букетом я поехал на кладбище.
Там березы гасли в пепельном небе, тени затягивали слабо расчищенные
в снегу дорожки. Я долго искал дядину могилу. Найдя, снял шапку, опустил
цветы на сумеречный снег.
- Такие дела, дядя, - сказал я. Закурил и надел шапку - холодно было.
Постоял, подумал... - Может, не такое уж я животное, хоть и не общаюсь с
родственниками. Дела, знаешь. Да и о чем разговаривать-то при встречах? А
по обязанности - кому это нужно, верно?.. Но я помню все. Хороший ты был
мужик. Ей-богу, хороший. Пускай тебе воздастся на том свете и за червонец
тот, если таковой свет имеется. А я - вот он я...
То ли вечерний воздух кладбищенский, стоящий и чистый, пахнущий
зимним простором, так действовал, то ли само пребывание в месте подобном,
то ли просто собой я доволен был, - но уходил я с умиротворением.
На ночь я перечитал "Мост короля Людовика Святого". Когда-то я тоже
хотел написать такую книгу.
8
"8 р. - Тамаре Ковязиной. (Нечем было срочно заплатить за телефон).
12.50 - Ваське Синюкову. (Моя доля за диван, подаренный на свадьбу
Витье Гулину).
4 р. - Виталику Мознаиму. (За что?..).
7 р. - Егору Карманову. (Не хватило на билет из Сыктывкара. И обещал
прислать блесны и леску).
3 р. - Володе Зиме. (Пивбар).
11 р. - Б.Кожевникову. (Покер.)
10 р. - Томке Смирновой. (Новый год.)
40 р. - Витьке Андрееву. (Снятая комната, два месяца.)
8 р. - Дмитриевым. (Шарф.)
8.12. Бате (Горшкову). (Пари.)
4.42 - Боре Тихонову. (Пари.)
5 р. - Игорю Гомозову. (Оставался без копейки.)
Володе Подвигину - списаться - Барнаул - обещал прислать парик.
Кабак - Королеву; Флеровой. Бутылка - Цыпину;
9
Человек с возрастом определяется, твердеет, исчезает внутренняя
коммуникабельность, новых друзей нет, старые удерживаются памятью юности -
а при встрече вдруг вместо симпатяги и умницы натыкаешься на полную
заурядность: "где были мои глаза?.."
Старая истина открылась мне не сейчас; а не сентиментален. Я платил
по счетам. Червячок постепенно рассасывался, как бы превращаясь в
невесомую взвесь, сообщавшую дополнительную прочность веществу души. Но
проявилось маленькое черное пятнышко, а как ядро в протоплазме, оно
выделялось все отчетливее.
Долг долгу рознь, не все рублем покроешь. Кто не тешил себя
обещаниями когда-нибудь кое-кому припомнить мерой за меру...
Пятнышко разрослось в слипшийся ком. Я отодрал одно от другого,
рассортировал, - и с некоторой даже неожиданностью убедился в
исполнимости.
10
Он унизил меня сильно. Служебная субординация... я проглотил: на
карте стояло слишком много.
Я нашел его. Он был уже на пенсии. День было теплый и талый, с
капелью, во дворе за столиком укутанные пенсионеры стучали домино.
- Круглов? - спросил я.
Они подняли лица в старческом румянце.
- Вы мне? - спросил он.
Я назвался. Он не помнил. Я очень подробно напомнил ему тот год, то
лето, месяц, пересказал ситуацию.
Он заулыбался.
- Как же, как же... Да, отмочили вы (он чуть замедлился перед этим
"вы", по памяти обратившись было на "ты"), - отмочили вы тогда штуку.
Выговорил я вам тогда, да, рассердился даже, помню!..
Я сказал ему в лицо все. Румянец его схлынул, обнажив склеротическую
сетку на жеваной желтизне щек...
Пенсионеры испуганно притихли. Но я был готов к жалости, и она мне не
мешала.
- Я много лет жил с этим, - сказал я. - Теперь мой черед... Квиты!
Помни меня.
Я отдавал себе отчет в собственной жестокости. Но к нему вернулся его
