стеклом деревья голые вклеились в серую муть, расчеркнутую пополам.
Адмиралтейским шпилем. А под шпилем, в адмиральского золота колпаке,
четким военно-морским звоном сыпанули куранты две четверти: половина
девятого.
Устный выговор, прилюдный, был обеспечен.
Ковыляя и тянясь в двойном гнутом ряду бамперов и фар, вывернули они
наконец через трамвайные рельсы под светофор на дымный плотный Невский.
Приняли груз, застонали рессорами и, кренясь и шелестя, шаланда с сельдью
понесла Мамрина навстречу сужденным злоключениям.
Вялым фруктом висел он под поручнем, безучастно глядя на проносящийся
Строгановский дворец, в тихом дворике которого так хорошо было выкрутить
некогда сигаретку на пустой скамейке, отделившись тяжелой старинной
калиткой от бегучего гама Невского: на рыбный магазин, где кроме
пучеглазых океанических чудовищ давно ничем не потчевали: на магазин
сорочек, где никогда не было приличных рубашек его, ходового тридцать
девятого, размера: на "Кавказский" ресторан, где он вообще как-то ни разу
не был: на Казанский собор, куда он однажды водил жену, тогда еще невесту,
и с тех пор хранил знание, что это красивейший собор в Ленинграде, а
архитектор Воронихин, из крепостных, был на самом деле внебрачным сыном
графа Строганова, того самого, чей дворец.
Там проплыла Дума, а не каланче Думы - часы: а на часах - без пяти
девять.
Мамрин моргнул, подумал, послушал пустое позванивание под черепной
крышкой. С нетвердой преступной улыбкой обратился к соседу:
- Который час на ваших, не скажете?
Вздернулся серый дутый рукав, обнажив пластмассовые "Диско":
- Семь минут десятого.
- А там? - Мамрин кивнул за окно, но Дума уже сдвинулась за обрез
стекла, парень не понял.
В аркадах Гостиного таранились по спискам и без списков
покупательские колонны, на Галере кучковалась, перекидывая сделки, фарца,
а на Садовой, над трамваем, над серым камнем, за угловым, огромным,
выгнутым, многостекольным окном Публички - часы, привычные, круглые,
малозаметные постороннему, и стрелку - вразлет: девять часов пятнадцать
минут! будьте любезны!..
В прострации Мамрин миновал Катькин садик - и решился, с неловкостью
ощущая запретную бестактность своего вопроса:
- Который час?
- Десять, - доброжелательно отозвался золотозубый мешок.
Изящноусый кавторанг предъявил из-под черного сукна "Командирские" с
красной звездочкой и фосфорными стрелками:
- Десять сорок две.
- Вы уверены? - странно спросил Мамрин.
Кавторанг отвечал с превосходством:
- Хронометр!
Усмехнувшись мстительно, Мамрин без церемоний дернул за меховой
локоток надменную манекенщицу, запустив традиционной до идиотизма фразой:
"Девушка, который час?". Девушка шевельнулась презрительно. Мамрин
допытывался:
"А то вот товарищ утверждает, что сейчас без четверти одиннадцать".
Сменив гнев на милость:
- Пять минут двенадцатого, - обронила она в сторону.
- Ну что вы, у меня в одиннадцать лекция в училище, - опроверг моряк.
- Плакала ваша лекция, - без сочувствия сказала манекенщица.
Тетища с сумищей, ядреный и несъедобный продукт городского
естественного отбора, до всего дело, встряла судейски:
- Без двадцати двенадцать. Я к двенадцати в больницу к мужу еду,
всегда в это время.
- Вы что, нездоровы? - гуднул немолодой работяга. - Я к семи на смену
еду.
Все ехали по своим делам.
Оставив их разбираться, Мамрин угрем заскользил к кабине,
протискиваясь и извиваясь. Огромную баранку пошевеливала брюнеточка в
стрижке "под полубокс" (так это раньше называлось?). Мамрин пленной птицей
заколотился в перегородку. У перекрестка она отодвинула форточку:
- Билеты?
- Вы по расписанию едете? Что? по расписанию?
- По, по!.. - захлопнула отдушину и, пробурчав совсем не девичье, но
вполне солдатское, нажала педаль хода. "А время?" - булькнул в стекло
Мамрин, уж заметив: часы в приборной доске - на половине первого.
- Сейчас ровно час, мужчина, - помог студент, очкатый - бородатый.
- Ночи! - добавил его друг, и, гогоча, они вывалились:
- Сколько времени, ваше величество?
- Сколько вам будет угодно, ваша честь!
Рухнув на площадь Восстания, Мамрин утвердил со всей возможной
прочностью ноги и воззрился в охватившее его пространство Гранитный
дурацкий карандаш, увенчанный геройской звездой, торчал, как ось,
посередине беспорядочного вращения каменной, бензиновой, металлической,
людской мешанины. Беспросветный стальной колпак без малейших проблесков
светила покрывал ее.
И победно и непререкаемо слали знак на все четыре стороны света
циферблаты твердыни Московского вокзала: час. Двадцать минут пятого. Семь
сорок. Одиннадцать ноль семь.
- Сколько времени!!! - воззвал к небесам Мамрин. Небеса опустились, и
Божья ладонь прихлопнула егозливую букашку.
- ...Почему шумим? - спросил сержант, и передвинул рацию на ремешке к
груди.
- Сколько времени? - уцепился Мамрин.
- А в чем, собственно, дело? - сержант неободрительно принюхался.
- Вы знаете, который час?.. - зловеще прошептал Мамрин.
Неохотно:
- Я за временем не приставлен.
- Так посмотрите по сторонам! - визгнула жертва.
Сержант не стал следовать приказу.
- Что вы имеете в виду? - с казенной отчужденностью произнес он.
По сторонам многорядно фырчал и тыркался, буравя клаксонами
транспорт. Рваный рок хлестал из ресторанных стекол, и швейцар в сутолоке
сеял затоптанные червонцы. Муравейник переливался вкруг вокзала, брачной
страстью трубили электрички. Зажглись пустые витрины булочной, гармошкой
съехалась очередь за итальянским мороженым. У стоянки такси обнимали
букеты мокрые теснимые цветочницы. Загремел засов гастронома, захромала
световая реклама, завертелись головы прибывающих толп.
Многоцветная беспокойная пробка закупорила, настолько хватало глаз,
Лиговку и Невский. Вскрикнул сдавленно слипшийся ком, валясь в метро.
Выражаясь языком дорожно-транспортных происшествий, движение было
парализовано.
Цвиркнул и задохся милицейский свисток, соловей городских кущ. И
круглый гулкий звук прокатился в электрическом воздухе: ударила пушка с
Петропавловки, которой полагалось отмечать либо полдень, либо стихийное
бедствие типа наводнения.
С полднем обстояло проблематично, а бедствие неявно, но вполне
наличествовало. Перенасыщенная человеческая смесь, следуя естественной
закономерности, возбуждалась собственной энергией: самовозгорание опасного
груза при неправильной хранении: не кантовать. В обмене репликами и
соображениями уже переходила на личности и храбрыми намеками кляла
городскую власть и всеобщий бардак, и сильно умный рассуждал о
высоконаучной природе времени, раскручивался слух о небывалой магнитной
буре, перекрываясь другим - о безобразном качестве советских часов, и
третьим - о переходе на всеобщий скользящий график: уже одни читали вчера
объявление об этом эксперименте, а вторые слышали по телевизору.
"Экономическая катастрофа... ионизация!.." - "Авария на подмосковной
АЭС, все поезда забиты - на Ленинград эвакуируются..."
"Топливо кончилось, нет подачи энергии... троллейбусы и трамваи
обесточены, закупорили весь город..."
...Уже искали виновных, и вычислили таковых, в основном они оказались
лицами еврейской национальности, явными или скрытыми: зазвенела празднично
и призывно разбитая витрина: застонала гражданка про украденный кошелек:
завибрировали кассирши и продавщицы под напором жадных рож, растекались
коробки с мылом и сахаром.
И грозовыми барашками возделись, закланялись самодельные плакаты:
"Демократия - через многопартийность", "Патриоты всех стран -
объединяйтесь!", "Труд должен быть свободным!", "Долой партократию!" и
почему-то "Украсим наш город!". Балансируя на лотках и урнах, проклюнулись
поверху ораторы, напрягая тренированные гортани рубили правду-матку, в
подтверждение правоты ведя рукой вокруг - не то демонстрируя имеющиеся
безобразия, не то даря их слушателям широким жестом Садко, бросающего
заморские подарки - в доказательство, что уж теперь-то всем явно и
очевидно: дальше так жить нельзя.
- Был порядок раньше, был! А теперь...
- Всем принять вправо! - Милицейский "козел", чиркая синей мигалкой и
ярясь сиреной, проталкивался упорно. Мегафон слал привычный жестяной указ:
- Граждане, соблюдайте порядок! Просьба очистить площадь!.. Нарушители
законности будут привлечены!..
Призывы возымели противоположный эффект. Тр-рах по жестяному и
стеклянному! Отрицательные эмоции площади сфокусировались на козле
отпущения. Выделились крепкие ребята в черных майках и десантных
тельняшках, и хорошо прикинутые деляги, с мятыми боксерскими носами и
выкрученными ушками борцов. Фургончик качнулся и лег, хрустнув зеркальцем
на кронштейне и внимая в борт дверной ручки.
Площадь завопила.
Мелькнула фуражка, треснул рукав, с мягким влипающим чмоком
опустилась пряжка армейского ремня.
Вдали черной гребенкой плеснули дубинками ОМОНа.
- Сто-оп!!! - седеющий рослый киногерой держался с мегафоном не
опрокинутой машине. - Нельзя кровавую баню! Они этого хотят! Провокация не
пройдет! Мы не марионетки... Мы не дадим себя одурачить! загнать в лагеря!
Хватит!
- А-а-а!!
- Мы еще узнаем причину! и виновников! Хаос - против нас! Паника -
против нас! Опять пойдем на поводу? на бойню?
- Э-э-э!!
Прорубил воздух кулаком:
- Чего они добились? Пошли вразнобой часы? Это - повод для погромов?
для психоза? - Повел по толпе указующим пальцем: - Ну, кто тут такой
туземец, что впадает в раж из-за испорченных часов? - Перепустил умелую
ораторскую паузу: - Пусть тот у кого никогда не врали часы, первый бросит
в меня камень! Ну? Булыжником, так сказать, орудием пролетариата?
Нервное напряжение проискрилось смехом. "Я б кинул, да тут асфальт
кругом!"
- У кур сальмонелла, у свеклы нитраты, у компьютеров вирус, у часов
тоже... дизентерия!.. - Пошутил, значит, с народом.
Подыграли хохотом. Оратор, безусловно, обладал магнетизмом: он
ухватил нерв толпы, как вдруг пинцетом, и теперь играл на этой натянутой
струне, приотпуская.
- Не в часах дело!
- А-а-а!!
Как всякий вяловатый и малоудачливый человек, Мамрин обладал развитым
воображением, компенсирующим недостачу конкретных благ. Плывя внутрь себя
от гула, он мечтательно проницал за пределами видимости:
Рыдает во Дворце невеста, отчаявшись дождаться жениха; тупо смотрит
фарцовщик на чемодан бессмысленных часов; срываются бесчисленные
совещания...
Свободный и злой мозг работал в злорадно-деструктивном, если можно
так выразиться, режиме: разладился хронометраж боевых ракет; всплывают из
преисподней черные подлодки; впервые иссякает ядовитый дым труб и водопады
отравы... А на дорогах-то что сейчас на железных!.. "А, на дорогах и так
не лучше", - отозвался железнодорожник, длинно сплюнув. Видимо, Мамрин
заговорил вслух.
- Народ сделал свой выбор! - торжествующе грохотал мегафон.
Политгерой мотнул седым волчьим чубом. - Сейчас мы поставим часы на единое
время - _н_а_ш_е_! И начнем _н_а_ш_у_, нормальную жизнь! В полдень!..
- А если сейчас не полдень? - прогорланил рыжий петух, кожаный
заклепанный панк.
- Мы в жизни хозяева - всего! и времени тоже! оно принадлежит нам! и
будет таким, какое мы установим!!! - воздел руку жестом памятника,
выбрасывающего исторический лозунг: - Мы покоряем пространство и время!
