надо мной, старым дураком. Другой бы тебя давно выгнал.
- Петр Алексеевич... - умоляюще пробормотал Чижиков.
- Работникам выписаны командировочные, директор совхоза собирает
людей в клубе, секретарь райкома обеспечивает нормальное проведение
мероприятия - а Кеша Чижиков забыл договориться с автобазой об автобусе. В
который раз?
- Во второй, - прошептал Чижиков, переминаясь на широкой ковровой
дорожке.
- А кто перехватил внизу и выгнал делегацию, которую мы ждали?
Чижиков взмок.
- Я думал, это посторонние, - скорбно сказал он. - Я ж хотел как
лучше.
- Кеша, - непреклонно сказал директор, - знаешь, с меня хватит. Давай
по собственному желанию, а?
Чижиков упорно рассматривал свои остроносые немодные туфли.
- А кто обругал Пальцева? - упал тяжкий довод. - Это ж надо
додуматься - пенсионер республиканского значения, комсомолец
восемнадцатого года, с Юденичем воевал!..
- Ох!..
- Не мед характер у старика, - согласился директор. - Но он же помочь
тебе хотел. А ты с ним - матом. Он жалобу, мне - замечание сверху!..
- Я ведь извинялся, - взмолился Чижиков.
- А кто выкинул картотеку отдела истории пионерского движения? Алик
ее четыре года собирал!
- Ремонт был, беспорядок, вы же знаете, - безнадежно сник Чижиков. -
Глафира Семеновна распорядилась убрать лишнее, показала на угол - а я не
разобрался.
- Вот тебе две недели, - приняв решение и успокаиваясь окончательно,
резюмировал директор. - Оглядись, подыщи себе место, а к концу дня
принесешь заявление.
- Петр Алексеевич, - Чижиков прижал руки к галстуку, - Петр
Алексеевич, я больше не буду.
- Кеша, - ласково поинтересовался директор, - у кого на экскурсии в
Петропавловке школьник свалился со стены, чудом не свернув себе шеи?
...За окном была Нева, здание Академии художеств на том берегу, почти
неразличимый отсюда памятник Крузенштерну.
- Голубчик, - сказал директор. - Мне, конечно, будет без тебя не так
интересно. Но я потерплю. Оставь ты христа-бога ради меня и мой музей в
покое.
Чижиков махнул рукой и пошел к дверям.
Исполнилось ему недавно тридцать шесть лет, был он худ, мал ростом и
сутуловат. Давно привык он к тому, что все называют его на "ты", к своему
несерьезному имени и фамилии, которые когда-то так раздражали его, привык
к вечному своему невезению, к выговорам, безденежью, к тому, что друзья
забыли о нем.
Он не стал дожидаться конца дня, написал заявление, молча оставил его
в отделе кадров, натянул пальтишко и вышел на улицу.
Ревели в едучем дыму "МАЗы" и "Татры" на площади Труда. Чижиков
медленно брел по талому снегу бульвара Профсоюзов, курил "Аврору",
вздыхал, пожимал на ходу плечами.
В "Баррикаде" он взял за двадцать пять копеек билет на новый польский
фильм "Анатомия любви". Подруги жены фильм усиленно хвалили, но
возвращалась жена с работы поздно, и все было никак не выбраться в кино.
Фильм Чижикову не понравился. Актрисы все были милые и долгоногие,
главный герой крепколицый и совестливый, они увлеченно работали, модно
одевались, жили в просторных квартирах, и какого лешего они при этом
дергались и закатывали сцены, оставалось совершенно неясным.
Потом он отправился в Русский музей. На выставке современных
художников увидел он замечательную картину: в тайге, на опушке, стоит
маленький бревенчатый дом, над крышей дымок струится, рядом бежит
прозрачный ручей, и треугольник каких-то птиц - гусей, наверное - или
лебедей? - тянется на закат. Картина Чижикову понравилась чрезвычайно. Он
долго стоял перед ней, все вздыхал; ему представлялось, как хорошо было бы
жить далеко в лесу, в такой избушке, топить печку, подкладывая поленья в
дружелюбный огонь. Он купил бы себе двустволку и ходил на охоту, стрелял
бы тетеревов на полянах, а может быть, и оленей. Зимой можно кататься на
лыжах, а летом купаться в ручье, собирать ягоды и лежать в щекочущей
траве, смотреть, как в небе косяки птиц из знойной далекой Африки плывут в
северную тундру.
- Сколько можно говорить, что музей закрыт!
- Что?!
- Закрыт музей! - закричала смотрительница и замахала руками. -
Идите, пожалуйста, на выход, русским языком вам сколько уже долдоню!
Чижиков подумал, что надо идти домой, и на душе у него стало плохо.
Стемнело уже, на тротуарах стояли грязные талые лужи, туфли у
Чижикова промокли. Завернул в гастроном - продукты обычно он покупал - но
какая-то усатая толстая старуха нахально влезла перед ним в очередь,
продавщица наорала на него, что чек не в тот отдел, он совсем расстроился,
сдал чек в кассу и ушел.
А зашел он в винный магазин на углу Герцена, выпил залпом два стакана
вермута, подавляя гадкое чувство, и пешком, не торопясь, зашагал к себе на
Петроградскую.
Медленно поднялся он по истертой лестнице на пятый этаж. Тихонько
открыл тугую дверь. На кухне соседка Нина Александровна жарила какую-то
чадящую рыбу. Она тут же зашевелила чутким носом, уставила на Чижикова
круглые злые глаза болонки.
- Пьяный явился, - нехорошим голосом констатировала Нина
Александровна.
- Ну, что вы. - Чижиков заискивающе улыбнулся, старательно вытирая
ноги.
- Нарезался, милок! - наращивала Нина Александровна. - Вот так и
живешь в одной квартире с алкоголиками! Ночами, понимаешь, курит, топает в
коридоре, кашляет под дверью, а днем пьет!
- Молчать!! - белогвардейски гаркнул Чижиков, меняя цвета лица, как
светофор.
Глюкнула Нина Александровна, забилась в угол, тряся крашеными
кудельками. Победно топая, Чижиков прошествовал к своей комнате по узкому
коридору.
- Ах ты паразит! - взбеленилась Нина Александровна вслед. - Я к
участковому пойду, я квартуполномоченная, я тебя выселю отсюдова, пьяная
морда!
- Расстреляю! - Чижиков запустил в нее резиновым сапогом и вошел в
комнату.
Фамилия Нины Александровны была - Чижова, и Чижикова этот факт
приводил в бешенство.
В комнате Ильюшка, сынок, готовил уроки. Блестели очки в свете
настольной лампы, топорщились красные уши. Остался, бедолага, во втором
классе на второй год. Эх, ушастенький-очкастенький ты мой. Чижиков подошел
к сыну, погладил по голове.
- Учись, сынок, учись. Перейдешь в третий класс - велосипед куплю,
как обещал.
- "Орленок"?
- "Орленок".
Сын поковырял в носу. Доверчиво прижался к Чижикову.
- Пап, а когда мы переедем на новую квартиру?
- Скоро, Ильюшка. Совсем уже скоро очередь подойдет - и переедем.
- Через год?
- Примерно.
- Это же так долго - год!
- Ты и не заметишь, как пройдет. - Чижиков похлопал сына по плечику.
- Весна, лето, осень - и все.
- Па-ап, а мы поедем летом на юг? Толька Шпаков ездил, говорит - так
здорово.
- Поедем, - решил Чижиков. - Обязательно поедем.
Да, подумал он, возьмем и поедем.
- Есть хочешь? - спросил он.
- Ага.
- Сейчас я чего-нибудь нам сварганю.
Эх, а замечательно было бы пожить в той лесной избушке! И с сыном
вдвоем можно...
Жена пришла только в девять часов, когда они на пару смотрели
телевизор: бухгалтер, что ее так задерживают?
- Так, - сказала жена. - Телевизор смотрят, а посуда грязная на столе
стоит.
- Ну, Эля, - примирительно забурчал Чижиков. - Сейчас я помою. Ну, не
волнуйся.
- Еле ноги домой приносишь, а тут грязь, опять впрягайся. Да что я
вам, лошадь, что ли?
Ильюшка сжался и опустил глаза в пол.
- Через месяц кооперативный дом сдают, - мстительно сообщила
Элеонора. - Хомяковы переезжают.
- Что ж поделать, если у нас нет денег на кооператив? - рассудительно
сказал Чижиков. - Скоро получим по городской очереди.
- Твое скоро... - тяжело сказала она. - Другие зарабатывают. На Север
вербуются, на целину. Вон Танькин муж полторы тысячи привез за лето -
строили что-то под Тюменью. А ты разве мужчина? Одно название...
- Ну, Элечка, - пытался Чижиков пойти на мировую. - Вот все-таки
сапоги итальянские купили тебе осенью. Шуба, опять же...
Элеонора осеклась, отвела взгляд. Лицо ее пошло пятнами.
- Дурак, - с ненавистью процедила она.
- Наверное, - вздохнул Чижиков и пошел на кухню мыть посуду.
Перед сном жена вздрогнула и отстранилась, когда он приблизился;
груди ее просвечивали под голубым нейлоновым пеньюаром. Чижиков безропотно
поставил себе раскладушку между столом и телевизором.
Ночью он долго курил в коридоре, стряхивал пепел в щербатое блюдечко.
Все чудилась избушка, запах тайги, студеный быстрый ручей, клики гусей в
вышине... Наваждение - аж горло перехватило, голова закружилась. Опершись
рукой о стену, он почувствовал что-то округлое, сжал машинально; отнял
руку, взглянул. В руке лежал непонятный фрукт.
Чижиков понюхал его. Фрукт пах затхлостью и клеем. На ощупь был
шершавый, как картон, и легкий. Он сжал его сильнее. Фрукт слегка
продавился, но соку не было. Чижиков попробовал куснуть его. Противно,
опять же вроде картона.
Хм. Он всунул фрукт обратно в стену. Тот повис отдельно от грозди,
черенок торчал в сторону. Чижиков пристроил его поаккуратней... Потом с
интересом стал манипулировать.
Откинув голову и скрестив руки на груди, эдакий художник у мольберта,
он прицелился взглядом в дверь Нины Александровны - и принялся за дело. Из
фруктов выложил холмик с могильным крестом, из разломанных гроздей
составил короткую малоприличную эпитафию. Оценил творческим оком свое
произведение, подмигнул, покурил, посоображал кое-что. И довольный
отправился спать.
Улегся он шумно, не заботясь, что визжала и дренькала хлипкая
раскладушка.
На работу Чижиков с утра не пошел - все равно ведь. Вместо этого он,
припоминая, листал старые записные книжки, отыскал телефон одноклассника,
ставшего сравнительно известным в городе художником, и напросился в гости.
Художник трудился на верхнем этаже старого дома по улице
Черняховского. Свет проходил в косой стеклянный потолок, олифой пахло и
пылью, инвентарь художнический разнообразный повсюду валялся.
- А-а!.. - встретил он Чижикова, подавая белую длиннопалую руку с
блестящими ногтями. Рука настоящего художника, с уважением отметил
Чижиков, пожимая ее.
- Добрый день, - дипломатично поздоровался он, не зная, на "вы" быть
или на "ты".
- Здорово, Кешка, старик, - душевно сказал художник и заулыбался. -
Рад тебе, рад. Так, знаешь, приятно, когда через двадцать лет школьные
друзья о себе напоминают.
- Я тоже, - сказал Чижиков, - я здорово рад, Володя, - и еще раз с
чувством потряс руку.
- Значит, за встречу. - Художник достал из скрипучего шкафчика
початую бутылку коньяка, сгреб тюбики и краски с края стола, обтер стаканы
длинным пальцем. В черном халате, из-под которого виднелись широкие
отутюженные брюки и замшевые туфли, он был очень импозантен.
- Со свиданьицем, - пропустили.
Художник пододвинул ему сигареты в пачке с верблюдом, щелкнул
диковинной зажигалкой:
- Как живешь-то, рассказывай.
- Нормально, - сказал Чижиков. - Квартиру скоро должен получить.
- Это хорошо, - одобрил художник. - А мне вот, понимаешь, все
приличную мастерскую не пробить. Бездари разные лезут вперед, а ты сиди
тут в трущобе...
- Он закрутил головой, завздыхал.
- Женат? - осведомился.
- Женат... Уж десять лет.
- Ну-у? - восхитился художник. - Молодец! И дети есть?
- Сын, - сказал Чижиков. - Во второй класс ходит.
- Молодчага! А у меня вот нет пока, вроде, - хохотнул.
