- Это значит, что я не увижу вас в течение десяти лет. Это и впрямь
может оказаться долгим делом. Для того, чтобы развить новый талант,
требуется вечность.
- А почему вы этим занимаетесь?
Она подумала над вопросом.
- Я думаю - потому, что мне нравится музыка, а Янус - это место, где
рождается и развивается самая новаторская музыка в системе. С вами,
жителями Кольца, соревноваться не может никто.
Он хотел спросить ее, почему она не найдет пару-симбиотика и не
узнает из первых рук, на что это похоже. Но что-то удержало его, какое-то
безмолвное табу, которое установила она; а может быть - он. По правде
говоря, ему теперь стало непонятно, почему _в_с_е_ не создадут пары с
симбиотиками. Это представлялось единственным разумным способом
существования. Но он знал, что многие находили такую мысль
малопривлекательной, и даже отвратительной.
После четвертого сеанса записи Литавра отдыхала, играя для пары на
синтезаторе. Они знали, что она делает это хорошо, и мнение их
подтверждалось артистизмом, который она демонстрировала за клавиатурой.
Она познакомила их с историей музыки. Баха и Бетховена она могла
сыграть с такой же легкостью, как и современных композиторов вроде
Барнума. Она сыграла первую часть Восьмой симфонии Бетховена. С помощью
обеих рук и обоих педов ей было совсем нетрудно в точности воспроизвести
целый симфонический оркестр. Но этим она не ограничилась. Музыка незаметно
перетекала от привычных струнных к шумовым звукам, которые были доступны
лишь синтезатору.
Продолжила она каким-то сочинением Равеля, которое Барнум никогда не
слышал, а потом - ранним сочинением Райкера. После этого она позабавила их
несколькими рэгтаймами Джоплина и маршем Джона Филипа Сузы [Скотт Джоплин
(1868-1917) - пианист и композитор, был прозван "королем рэгтайма"; Джон
Филип Суза (1854-1932, настоящее имя - Зигфрид Окс) - дирижер духового
оркестра и автор многочисленных маршей, в т.ч.: "Звезды и полосы навеки"].
Здесь она не позволила себе никаких вольностей, сыграв их в точной
авторской инструментовке.
Затем она перешла к еще одному маршу. Этот был невероятно живым,
полным хроматических ходов, которые взлетали и падали. Она сыграла его с
такой точностью в басовых партиях, какой никогда не могли бы добиться
музыканты прошлого. Барнуму вспомнились старые фильмы, которые он видел
ребенком - фильмы, в которых было множество львов, рычащих в клетках и
слонов в головных уборах из перьев.
- А что это было? - спросил он, когда музыка закончилась.
- Забавно, что вы спросили, мистер Барнум. Это был старый цирковой
марш "Грохот и Пламя". А некоторые называют его "Выход гладиаторов". Среди
ученых замешательство. Некоторые говорят, что у него третье название:
"Любимый марш Барнума и Бейли", но большинство думают, что так назывался
другой марш. Если это так, то тот утрачен, и очень жаль. Но все уверены,
что Барнуму и Бейли этот тоже нравился. А вы что о нем думаете?
- Мне он нравится. Вы не сыграете его еще раз?
И она сыграла во второй раз, а потом - в третий, поскольку Бейли
хотел уверенности, что тот наверняка сохранился в памяти Барнума, так
чтобы они могли воспроизвести его снова.
Литавра выключила синтезатор и оперлась локтями о клавиатуру.
- Когда вы вернетесь туда, - сказала она, - почему бы вам немного не
подумать над тем, чтобы в вашем следующем сочинении исполнить партию
синаптикона?
- А что такое синаптикон?
Она уставилась на него, не веря своим ушам. Затем выражение ее лица
сменилось восторгом.
- Вы и в самом деле не знаете? Тогда вам есть чему поучиться.
Она бросилась к своему столу, схватила что-то своими педами, и
прыгнула обратно к синтезатору. Предмет этот был небольшой черной коробкой
с ремешком и проводом, на конце которого был штекер. Она обернулась к нему
спиной и раздвинула волосы на затылке.
- Вы меня не подключите? - попросила она.
Барнум увидел среди ее волос крохотное гнездо разъема, вроде тех что
позволяют человеку подсоединяться непосредственно к компьютеру. Он вставил
штекер в гнездо, а Литавра ремешком прикрепила коробочку на шею. Та имела
явно рабочий вид и, по-видимому, была самодельной - с царапинами от
инструментов и облупившейся краской. Похоже было, что ею пользуются почти
каждый день.
- Он еще в стадии разработки, - сказала она. - Майерс - тот парень,
что изобрел его - возился с ним, добавляя новые возможности. Когда мы
добьемся, чего хотим, то выбросим ее на рынок в виде ожерелья. Схему можно
заметно уменьшить в размерах. Первый вариант соединялся с усилителем
проводами, а это сильно нарушало мой стиль игры. Но у этого есть
передатчик. Вы поймете, что я имею ввиду. Пошли, здесь не хватит места.
Она первой вышла в помещение конторы и включила стоявший у стены
усилитель.
- То, что он делает, - сказала она, встав посреди комнаты и уперев
руки в бока, - это превращает движения тела в музыку. Он измеряет
напряжения в нервных путях, усиливает их... ну, я покажу вам, что это
значит. Эта поза не дает ничего: звука нет. - Она стояла прямо, но не
напрягаясь, педы вместе, руки на поясе, голова слегка опущена.
Она подняла руку вперед, вытянув ладонь, и из громкоговорителя за
спиной раздался нарастающий по высоте звук, превратившийся в аккорд, когда
ее пальцы нащупали в воздухе невидимую ноту. Она присела, выдвинув ногу
вперед, и в аккорд вкралась мягкая басовая нота, усилившаяся, когда она
напрягла мускулы бедер. Другой рукой она добавила гармоник, затем внезапно
наклонила торс в сторону, заставив звук взорваться каскадом аккордов.
Барнум сидел прямо, волосы на его руках и спине стояли дыбом.
Литавра его не замечала. Она затерялась в мире, существовавшем чуть в
стороне от реального, мире, где танец был музыкой, а ее тело -
инструментом. Глаза ее моргали, создавая стаккато, а дыхание обеспечивало
прочную ритмическую основу тем звуковым сетям, что ткали ее руки, ноги и
пальцы.
Для Барнума и Бейли красота этого заключалась в безупречном
соответствии звуков движениям. Они подумали, что это будет лишь покушением
на новизну, что она с усилиями начнет изгибаться, принимая неестественные
позы - для того, чтобы добиться нужных звуков. Но это было не так. Каждый
фрагмент порождал следующий. Она импровизировала и музыку и танец, но
подчинялись они лишь собственным правилам.
Когда, наконец, она остановилась отдохнуть, балансируя на кончиках
педов, и позволив звуку растаять, превратившись в ничто, Барнум почти
превратился в статую. Его удивил звук аплодисментов. Он понял, что руки
были его собственные, но управлял ими не он. Это был Бейли. А Бейли
н_и_к_о_г_д_а_ не завладевал контролем над моторикой.
Им нужны были все подробности. Бейли настолько потрясла новая форма
искусства, и так охватило нетерпение задавать вопросы, что он едва не
попросил Барнума ненадолго уступить ему право управлять голосовыми
связками.
Литавру такой энтузиазм удивил. Она была горячим сторонником
синаптикона, но больших успехов в своих попытках распространить его не
достигла. Он имел свои ограничения, и рассматривали его как интересную, но
временную моду.
- Какие ограничения? - спросил Бейли, а Барнум произнес вопрос вслух.
- В сущности, для полного воплощения возможностей ему необходима
невесомость. Когда есть тяготение, даже такое как на Янусе, имеются
остаточные тона, которые не устранить. Вы, конечно же, этого не заметили,
но я не могла в таких условиях использовать многие из вариаций.
Барнум понял кое-что сразу.
- Тогда мне надо поставить такой же себе. Чтобы можно было играть на
нем, пролетая в Кольце.
Литавра стряхнула с лица прядь волос. От четвертьчасовых усилий она
покрылась потом, а лицо ее раскраснелось. Барнума настолько захватила
гармония этого простого движения, что он едва не упустил ответ. А
синаптикон был выключен.
- Может быть, вам следует это сделать. Но на вашем месте я бы не
спешила.
Барнум собирался спросить, почему, но она быстро продолжила:
- Это еще не настоящий музыкальный инструмент, но мы работаем над
ним, улучшая с каждым днем. Отчасти проблема в том, что для управления им
требуется специальное обучение - чтобы он издавал нечто большее, чем белый
шум. Когда я рассказывала, как он работает, это была не совсем правда.
- А в чем?
- Ну, я сказала, что он измеряет напряжения в нервах и переводит в
звук. А где находится большая часть нервной ткани?
Тут Барнум понял.
- В мозгу.
- Верно. Так что здесь настроение даже более важно, чем в остальной
музыке. В когда-нибудь имели дело с устройством, управляемым
альфа-ритмами? Прислушиваясь к звуковому тону, вы можете управлять
некоторыми функциями организма. Для этого нужна практика. Мозг
обеспечивает диапазон тонов синаптикона и управляет всей композицией. Если
у вас нет контроля над мозгом, получается шум.
- А как долго вы с ним поработали?
- Года три.
На время работы с Барнумом и Бейли Литавре пришлось приспособить свой
суточный цикл к их биологическим процессам. Дневное время пара проводила
лежа, в общественной столовой Януса.
Столовая предоставляла услуги бесплатно, что себя оправдывало,
поскольку без нее такие пары не смогли бы находиться на Янусе дольше
нескольких дней. Это была выровненная поверхность площадью ж три
квадратных километра с решетчатой оградой, разбитая на квадраты со
стороной в сто метров. Барнуму и Бейли она не нравилась, как и остальным
парам, но это было лучшее, что им подходило в поле тяжести.
Никакой замкнутый экологический цикл на самом деле замкнутым не
является. Одну и ту же теплоту нельзя использовать бесконечно, как это
можно сделать с сырьем. Требуется добавлять тепло; где-то по ходу дела
привносить энергию - для того, чтобы растительная составляющая пары
синтезировала углеводы для животной. Бейли мог воспользоваться частью того
незначительного тепла, которое образовывалось, когда тело Барнума их
расщепляло, но такой способ быстро привел бы к экологическому банкротству.
Выходом для симбиотика, как и для других растений, был фотосинтез;
хотя те соединения, что использовал Бейли, лишь отдаленно напоминали
хлорофилл. Для фотосинтеза растению нужна большая поверхность, намного
больше площади тела человека. А интенсивность солнечного света на орбите
Сатурна была в сто раз меньше, чем на Земле.
Барнум осторожно шел мимо белой линии - одной из изгородей. Слева и
справа от него в центрах больших квадратов лежали люди. Их покрывал лишь
тончайший слой симбиотика, остальная его масса была распростерта на ровной
поверхности простыней живой пленки, различимой лишь по легкому блеску. В
космосе такой подсолнух создавался за счет медленного вращения, благодаря
которому центробежная сила образовывала большой параболоид. А здесь его
пленка лежала на земле; по углам квадрата механизмы растягивали ее вверх:
мускулатуры для этого у симбиотиков не было.
Эта столовая больше всего остального на Янусе вызывала у них тоску по
Кольцу. Барнум улегся в центре пустого квадрата и позволил механическим
когтям захватить оболочку Бейли, и они начали медленно ее растягивать.
В Кольце они никогда не удалялись от Верхней Половины больше чем на
десять километров. Они могли проплыть туда и раскрыть подсолнух, а затем,
продремав несколько часов, предоставить давлению света оттеснить их
