конечно, она использовала меня и обманула меня и, похоже, собиралась
использовать меня снова. Но кому от этого плохо? А какую боль испытала
она? И кто страдает из-за этой боли? Я решил извиниться перед ней, когда
она проснется и попытаться начать сначала. Может быть, нам даже удастся
прийти к какому-то согласию в этом деле с удочерением.
И, раз уж на то пошло, я мог бы смягчиться настолько, чтобы попросить
ее взглянуть на мою спину. Я даже не упоминал ей об этом, вероятно, чтобы
не чувствовать себя еще больше ей обязанным. Я был уверен, что плату
деньгами она не возьмет. Она предпочитала плоть.
Я собирался разбудить ее, но случайно взглянул по другую сторону от
себя. Там что-то было. Я с трудом узнал, что же это такое.
Оно было в трех метрах и вырастало из расщелины в скале. Оно было
круглым, полметра в поперечнике, и светилось тусклым красноватым светом.
Выглядело оно как мягкий желатин.
Это был лопающийся камень - перед взрывом.
Мне было страшно заговорить, потом я вспомнил, что речь не потревожит
атмосферу вокруг меня и не вызовет взрыв. На горле у меня был
радиопередатчик, а в ухе - приемник. Вот так разговаривают на Венере: вы
говорите вполголоса, а люди вас слышат. Очень осторожно я протянул руку и
коснулся плеча Эмбер.
Она спокойно проснулась, потянулась, и хотела подняться.
- Не двигайся, - сказал я ей тем, что, я надеялся, было шепотом. Это
трудно сделать, когда говоришь вполголоса, но я хотел, чтобы она поняла,
что что-то не так.
Она напряглась, но не пошевелилась.
- Посмотри направо от себя. Двигайся очень медленно. Не шурши по
поверхности, ну и так далее. Я не знаю, что делать.
Она взглянула, и не сказала ничего.
- Ты не один, Кику, - наконец прошептала она. - Я о таком никогда не
слышала.
- А как это произошло?
- Наверное, он образовался в течение ночи. Никто не знает, как это
происходит и сколько времени занимает. Никто к ним не приближался на
расстояние, меньшее пятисот метров. Они всегда взрываются, прежде чем вы
окажетесь ближе. Даже вибрация пропеллера велосипеда вызывает взрыв до
того, как вы сможете подлететь достаточно близко, чтобы увидеть их.
- Так что нам делать?
Она посмотрела на меня. Трудно прочесть выражение на лице
задумавшегося человека, но она, я думаю, была напугана. Я знаю, что сам я
испугался.
- Я бы сказала, что следует сидеть и не шевелиться.
- А насколько это опасно?
- Я не знаю, братец. Будет хорошенький грохот, когда это страшилище
взорвется. Наши костюмы в основном защитят нас. Но взрыв нас поднимет и
придаст очень большое ускорение, от которого внутренние органы могут
превратиться в кашу. Я бы сказала, что наименьшее - это сотрясение мозга.
Я судорожно сглотнул.
- Тогда...
- Пока посидите. Я думаю.
Я тоже думал. Я застыл там с раскаленным ножом где-то в спине. Я
знал, что когда-нибудь мне придется пошевелиться.
Проклятая штука двигалась.
Я моргнул, боясь протереть глаза, и посмотрел снова. Нет, не
двигалась. Во всяком случае, в пространстве. Это больше походило на то
движение, которое вы можете видеть под микроскопом, внутри живой клетки:
внутренние потоки, перетекание жидкости туда-сюда. Я следил за ним как
загипнотизированный.
В этом камне были целые миры. Там был древний Барсум из сказок моего
детства; Там было Среднеземье с задумавшимися замками и одушевленными
лесами. Камень был окном во что-то невообразимое, в то, где нет ни
вопросов, ни чувств, а есть глубокое ощущение бытия. Он был темным и
влажным, но не таил угрозы. Он рос, и все же был столь же завершен, как и
в момент своего появления. Он был больше этого шара горячей грязи,
называемого Венерой, и корни его доходили до сердца планеты. Не было
уголка во вселенной, которого бы он не достигал.
Он ощущал мое присутствие. Я чувствовал, как он касается меня и не
испытывал удивления. Он походя изучал меня, но я ему был совершенно
неинтересен. Я для него не представлял проблем - во всех смыслах. Он уже
знал меня, и знал меня всегда.
Я чувствовал непреодолимое влечение. Эта штука не простирала на меня
никакого влияния; это влечение сидело глубоко внутри меня. Я тянулся к
завершенности, которой обладал камень, и знал, что никогда не приду к ней.
Для меня жизнь всегда будет вереницей тайн. Для камня - ничего кроме этого
ощущения бытия. Ощущения абсолютно всего.
Я оторвал от него взгляд в самый последний момент, когда это можно
было сделать. Я обливался потом, и знал, что через секунду снова буду
смотреть на него. Он был самым прекрасным из того, что я когда-либо увижу.
- Кику, послушай меня.
- Что? - Я вспомнил об Эмбер: так, как будто она была далеко-далеко.
- Послушай меня. Проснись. Не смотри на эту штуку.
- Эмбер, ты видишь хоть что-нибудь? Ты что-нибудь чувствуешь?
- Я что-то вижу. Я... Я не хочу об этом говорить. Проснись, Кику, и
не оглядывайся назад.
Я ощущал себя так, как будто уже превратился в соляной столб, так что
почему бы и не оглянуться? Я знал, что моя жизнь никогда уже не будет
такой, как прежде. Это было нечто вроде вынужденного обращения в
религиозную веру, как будто я вдруг узнал, что же такое вселенная.
Вселенная была красивой коробкой с подкладкой из шелка, для того, чтобы
выставить на обозрение камень, который я только что узрел.
- Кику, эта штука уже должна была взорваться. Нам не следует
оставаться здесь. Когда я проснулась, то пошевелилась. Я попыталась
украдкой взглянуть однажды на такой камень и подобралась к нему на пятьсот
метров. Я ставила ноги так мягко, как будто шла по воде, а он взорвался.
Так что этой штуки здесь быть не может.
- Это мило, - сказал я. - Ну, а как нам относиться к тому, что он
здесь есть?
- Ну, хорошо, хорошо, он здесь. Но, должно быть, он еще не созрел.
Должно быть, в нем еще недостаточно взрывчатки для того, чтобы он лопнул.
Может быть, нам удастся уйти.
Я снова взглянул на камень, и снова отвернулся от него. Похоже было,
что мои глаза связаны с ним резиновыми лентами; те растягивались
настолько, чтобы я мог отвернуться, но тащили обратно.
- Я не уверен, что хочу это сделать.
- Я знаю, прошептала она. Я... пошли, не оглядывайся. Нам надо уйти.
- Послушай, - сказал я, усилием воли взглянув на нее. - Может быть,
удастся уйти одному из нас. Может быть, обоим. Но более важно, чтобы ты не
пострадала. Если меня ранит, ты, может быть, сможешь меня починить. А если
тебя - то ты, наверное, умрешь; а если ранит обоих, то мы погибли.
- Ну, да. Так и что из этого?
- А то, что я ближе к камню. Ты можешь первой начать отступать от
него, а я последую за тобой. Если он взорвется, я прикрою тебя от самого
худшего. Как это выглядит?
- Не слишком хорошо. - Но она обдумывала мои слова и не могла найти
ошибки в моих рассуждениях. Я думаю, ей не слишком улыбалось быть не
героиней, а оберегаемой. Это ребячество, но естественное. Она уже доказала
свою зрелость, склонившись перед неизбежным.
- Ладно. Я попытаюсь отойти от него на десять метров. Я дам тебе
знать, когда это сделаю, тогда сможешь отойти ты. Я думаю, что если мы
будем в десяти метрах, то выживем.
- Двадцать.
- Но... ну, ладно. Двадцать. Удачи тебе, Кику. Я думаю, что люблю
тебя. - Она помолчала. - Эй, Кику!
- Что? Ты должна отходить. Мы не знаем, сколько времени он еще
продержится.
- Хорошо. Но я должна это сказать. Мое предложение вчера вечером, то
из-за которого ты так рассердился?
- Да?
- Ну, это не означало взятку. Как те двадцать тысяч марок, я хочу
сказать. Просто я... ну, я, наверное, еще слишком мало знаю об этих вещах.
Наверное, это было неподходящее время?
- Да, но не беспокойся об этом. Просто отходи.
И она стала отходить, по сантиметру за шаг. К счастью, нам не было
необходимости сдерживать дыхание, а то напряжение, думаю, сделалось бы
невыносимым.
А я оглянулся. Я не мог удержаться от этого. Когда я услышал, что она
зовет меня, то находился в святилище космической церкви. Я не знаю, какой
силой она воспользовалась, чтобы достичь меня там, где я был. Она плакала.
- Кику, пожалуйста, услышь меня.
- Да? Ой, что это?
Она облегченно всхлипнула.
- Боже, я окликаю тебя уже час. Пожалуйста, иди. Сюда, я достаточно
далеко.
Мои мысли туманились.
- Спешить некуда, Эмбер. Я хочу еще минутку посмотреть на него. Иди
дальше.
- Нет! Если ты сию минуту не тронешься с места, я возвращаюсь и
оттаскиваю тебя.
- Ты не можешь... Ну, ладно, я иду. - Я взглянул на нее, стоящую на
коленях. Малибу была рядом. Маленькая выдра уставилась в моем направлении.
Я взглянул на нее и поспешно сделал скользящий шаг спиной вперед. Думать о
спине не приходилось.
Я отошел на два метра, потом на три. Надо было остановиться
передохнуть. Я взглянул на камень, потом снова на Эмбер. Было трудно
сказать, кто из них притягивал меня больше. Должно быть, я достиг точки
равновесия и мог идти в любую сторону.
Затем я увидел, как ко мне со всех ног мчится маленькая серебряная
полоска. Она поравнялась со мной и рванулась дальше.
- Малибу! - закричала Эмбер. Я обернулся. Выдра казалась счастливее,
чем я когда-либо ее видел, больше даже чем на водостоке в городе. Она
прыгнула прямо на камень.
В сознание приходишь очень постепенно. Четкой линии раздела не было
по двум причинам: я был глух и слеп. Так что я не могу сказать, когда из
снов вернулся к действительности - их смесь была слишком однородной,
заметных различий не было.
Я не помню, когда узнал, что я глух и слеп. Я не помню, как учился
языку жестов, которым со мной разговаривала Эмбер. Первый разумный эпизод,
который я могу вспомнить, - это когда Эмбер рассказывала мне о своих
планах: как вернуться в Просперити.
Я сказал ей, чтобы она делала то, что считает наилучшим, что
распоряжается всем она. Я был в отчаянии, когда понял, что нахожусь не
там, где думал. Сны мои были о Барсуме. Я думал, что сделался лопающимся
камнем и в каком-то отрешенном экстазе жду момента взрыва.
Она сделала операцию на моем левом глазу и сумела отчасти
восстановить зрение. Я мог неотчетливо видеть то, что находилось в метре
от моего лица. Все остальное было тенями. По крайней мере, она могла
писать на бумаге фразы и держать ее перед моим лицом. Так дела пошли
быстрее. Я узнал, что она тоже оглохла. А Малибу была мертва. Или могла
быть мертвой. Эмбер положила ее в холодильник и рассчитывала, что сможет
залатать, когда мы вернемся. А если не удастся, она всегда сможет сделать
еще одну выдру.
Я сказал ей о своей спине. Ее потрясло, когда она узнала, что я
повредил ее, когда мы съезжали с горы; но у нее хватило здравого смысла не
ругать меня за это. Она сказала, что это всего лишь ушиб позвонка.
Было бы скучным, если бы я стал целиком описывать нашу дорогу назад.
Она была трудной, поскольку ни один из нас не знал, что же означает
слепота. Но я сумел приспособиться достаточно быстро. На второй день
нашего подъема в гору мой тянучка забарахлил. Эмбер бросила его, и мы
продолжали путь с ее тянучкой. Но это удавалось лишь тогда, когда я сидел
спокойно, потому что он был сделан для человека гораздо меньшего роста.
Если я пытался идти с ним, он быстро отставал, и я терял равновесие из-за
рывков.
Потом была проблема с тем, как устроиться на, на велосипеде и крутить
педали. Ничего другого не оставалось. Мне не хватало бесед, которые мы
