нашаривать разъем на ее затылке. Когда он коснулся ее, она содрогнулась,
но успокоилась, когда тот проник в разъем.
- Как контакт? - спросил Барнум Бейли.
- Минутку, я еще нащупываю его. - Симбиотик просочился сквозь
крохотные отверстия разъема и исследовал металлические волоски, которые
сетью охватывали ее мозг. Найдя конец одного из них, он шел дальше, ища те
точки, которые ему были так хорошо знакомы у Барнума.
- Они немного другие, - сказал он Барнуму. Мне придется кое-что
проверить, чтобы увериться, что я нашел то, что нужно.
Литавра содрогнулась, затем с ужасом посмотрела на свои руки и ноги,
которые двигались помимо ее воли.
- Скажи ему, чтобы он это прекратил! - завопила она, а затем
поперхнулась, когда Бейли быстро пробежался по центрам чувств и памяти;
почти одновременно, одно за другим, она ощутила запах цветов апельсина,
бездну материнской утробы, смутивший ее случай в детстве, свое первое
свободное падение. Она испытала вкус еды, которую ела пятнадцать лет
назад. Это походило на то, как крутят ручку настройки приемника, ловя
кусочки не связанных друг с другом песен, и все же могут услышать каждую
из них целиком. Длилось это меньше секунды и вызвало у нее слабость. Но
слабость тоже была иллюзией, и она очнулась, увидев себя в руках Барнума.
- Заставь его прекратить это, - потребовала она, вырываясь.
- Это кончилось, - сказал он.
- Ну, почти что, - сказал Бейли. Дальше процесс продолжался за
уровнем ее сознания.
- Я готов, - сказал Бейли. - Я не могу гарантировать, насколько
хорошо это будет работать. Ты же знаешь, я не создан для таких дел. Мне
необходим разъем больше этого - скорее что-то вроде того, у тебя на
макушке, которым пользуюсь я.
- А есть ли какая-нибудь опасность для нее?
- Нет, но у меня может наступить перегрузка и придется все
прекратить. Через этот усик должно проходить много сигналов, и я не
уверен, выдержит ли он.
- Нам просто придется попытаться делать все, что сможем.
Они смотрели друг другу в лицо. Литавра была напряжена, взгляд ее
застыл.
- Что дальше? - снова спросила она, ставя ноги на тонкую, но
пружинистую и теплую поверхность Бейли.
- Я надеюсь, что вступительные такты исполнишь ты. Укажи мне
направление. Ты же занималась этим однажды, хотя и без успеха.
- Хорошо. Возьми меня за руки...
Барнум не имел представления, с чего начнется пьеса. Она выбрала
очень сдержанный темп. Это не было погребальное песнопение; на самом деле,
в начале темпа не было вообще. Это была симфоническая поэма свободной
формы. Она двигалась с ледяной медлительностью, абсолютно лишенной той
несдержанной сексуальности, которой он ждал. Барнум наблюдал за ней и
услышал, как развивается глубоко скрытый мотив; тут он понял, что в его
собственном мозгу пробуждается ощущение происходящего. Это было его первой
реакцией.
Постепенно, по мере того, как она стала двигаться в его направлении,
он попытался сделать какое-нибудь движение. Его музыка прибавилась к ее,
но они оставались раздельными, и гармонии не получалось. Они сидели в
разных комнатах и слушали друг друга сквозь стены.
Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его ноги. Медленно
провела рукой по его телу, и звук был таким, как у ногтей, скребущих по
классной доске. Это были стук и скрип, раздиравшие нервы. Его затрясло, но
он продолжал танец.
Снова она прикоснулась к нему, и тема повторилась. И третий раз, с
тем же результатом. Он успокоился, войдя в этот звук, понимая, что это -
часть их музыки, хотя та и была резкой. Дело было в ее напряженности.
Он встал перед ней на колени и положил руки на ее талию. Она медленно
повернулась; звук при этом был как у ржавой металлической тарелки,
катящейся по бетонному полу. Она продолжала вращаться, в звуке появились
модуляции, он стал приобретать ритм. Он пульсировал, акценты в нем
смещались, он был как бы производным их сердцебиений. Постепенно звуки
стали мягче, лучше сочетаясь друг с другом. Когда Литавра стала вращаться
быстрее, кожа ее покрылась потом. Затем, как по неосознанно воспринятому
сигналу, он поднял ее в воздух и, когда они обнялись, полился водопад
звуков. Она радостно болтала ногами, и это, в сочетании с громовыми басами
протестующих мускулов его ног, родило последовательность летящих
хроматизмов. Их громкость неудержимо нарастала, затем они постепенно
стихли, когда ее ноги коснулись пола и они упали в объятья друг друга.
Звуки что-то бормотали сами по себе, пока Барнум и Литавра баюкали друг
друга, затаив дыхание.
- Теперь, по крайней мере, мы звучим гармонично, - прошептала
Литавра, а симбиотик-синаптикон улавливал нервные импульсы в ее рту, ушах
и языке, порожденные этими словами, и смешивал их с импульсами,
возникавшими в ушах Барнума. Результатом был затухающий ряд арпеджио,
строившийся вокруг каждого слова, эхо от которых долго звучало вокруг. Она
засмеялась, услышав эти звуки; они были музыкой, хотя и лишенной
украшений.
Музыка не прекращалась. Она все еще жила в пространстве вокруг них,
собираясь в темные лужицы у их ног, и пульсируя на фоне их тяжелого
дыхания исчезающим алегретто.
- Темнеет, - прошептала она, не решаясь громкими звуками бросить
вызов мощи музыки. Когда Барнум поднял глаза, чтобы оглянуться вокруг, он
увидел, как ее слова сплетаются в ткань вокруг его головы. Когда ее сердце
уловило очертания темного на темном, темп чуть-чуть ускорился.
- Звуки обретают форму, - сказал Барнум. - Не бойся их. Это есть у
тебя в мыслях.
- Я не уверена, что хочу так глубоко заглядывать в свои мысли.
Когда началась вторая часть, над их головами начали появляться
звезды. Литавра лежала навзничь на поверхности, которая начала проседать
под ней, наподобие песка или какой-то плотной жидкости. Она позволила ей
облечь себе лопатки, а Барнум тем временем своими руками извлекал музыку
из ее тела. Он обнаружил пригоршни чистых, колокольных тонов, которые не
были обременены тембром и отзвуками, а существовали сами по себе.
Коснувшись ее губами, он втянул в себя полный рот аккордов, и выдувал их
один за другим, так что они, как пчелы, роились вокруг его бессмысленных
слов, все время изменяя гармонии его голоса.
Она вытянула руки за головой и открыла рот, хватая руками песок,
который был для нее на ощупь таким же настоящим, как и ее собственное
тело. Вот здесь и была та сексуальность, которой искал Барнум. Она была
бесстыдна и чувственна, как богиня индуистского пантеона, ее тело кричало,
как кларнет диксиленда, и звуки достигали раскачивающихся над ними стволов
деревьев и при столкновении друг с другом хлопали, как тряпки. Она,
смеясь, подняла руки к лицу и следила за тем, как между кончиками пальцев
проскакивают белые и голубые искры. Искры скакали к Барнуму, и там, где
они попадали на него, появлялось сияние.
Вселенная, в которую они попали, была на редкость дружественной.
Искры с рук Литавры прыгали в темное, облачное небо, и возвращались оттуда
стрелами молний. Те были пугающи, но не страшны. Литавра знала, что они -
создания разума Бейли. Но ей они нравились. Когда над ней образовались
смерчи, и, извиваясь, заплясали вокруг ее головы, ей понравилось и это.
Надвигающаяся буря усилилась, в безупречном согласии с нарастанием
темпа их музыки. Постепенно Литавра перестала следить за происходящим.
Огонь в ее теле превратился в безумие: рояль, катящийся с холма или арфа,
используемая вместо гимнастической сетки. Была там и пьяная развязность
тромбона, играющего на дне колодца. Она провела языком по его щеке - это
был звук капелек масла, падающих на малый барабан. Барнум искал вход в
концертный зал, издавая звук сталкивающихся клавесинов.
Затем кто-то выдернул вилку магнитофона и лента, постепенно
замедляясь, продолжала прокручиваться в их головах, пока они отдыхали.
Музыка что-то настойчиво бормотала им, напоминая, что это лишь краткий
перерыв, что ими командуют силы, им неподвластные. Они примирились с этим.
Литавра присела на колени Барнуму, лицом к нему, и позволила ему укачивать
себя на руках.
- Отчего пауза? - спросила она, и была восхищена тем, что слова
исходили из ее рта в виде букв, а не звуков. Она трогала маленькие буквы,
порхавшие вниз.
- О ней попросил Бейли, - ответил Барнум, тоже письменно. - Его цепи
перегружаются. - Эти слова дважды обогнули его голову и исчезли.
- А зачем эти надписи в воздухе?
- Чтобы снова не осквернять музыку словами.
Она кивнула, и снова положила голову ему на плечо.
Барнум был счастлив. Он нежно поглаживал ее спину, вызывая теплые,
раскатистые звуки. Кончиками пальцев он придавал им форму. Благодаря жизни
в Кольце он привык к ощущению торжества над чем-то огромным. С помощью
Бейли он мог сократить могучее Кольцо до таких размеров, чтобы его мог
охватить человеческий разум. Но ничто, когда-либо испытанное им, не могло
сравниться с чувством власти, когда он касался Литавры и вызывал музыку.
Вокруг них закружился ветерок. Он начал колыхать листву дерева,
которое нависало над ними. В разгар бури любовники оставались - земле; а
сейчас ветерок поднял их в воздух и донес до сереющих облаков.
Литавра этого не заметила. Все, что она поняла, открыв глаза - это
то, что они снова в чистилище, наедине с музыкой. А музыка рождалась
снова.
В последней части в них обоих было больше гармонии и меньше
расхождений. Наконец они играли без фальши, подчиняясь палочке одного и
того же дирижера. Пьеса, которую они импровизировали, была торжествующей.
Она была шумной и протяженной, и, похоже, превращалась во что-то
вагнеровское. Но где-то смеялись боги.
Литавра плыла вместе с этой музыкой, позволяя ей слиться с собой.
Барнум набрасывал мелодическую линию, а она ограничивалась тем, что время
от времени добавляла орнаменты - те неотвязные оттенки, которые мешали ей
сделаться скучной.
Облака начали рассеиваться, медленно открывая новую иллюзию, в
которую перенес их Бейли. Она была неотчетливой, но огромной. Литавра
открыла глаза и увидела...
Верхнюю Половину, лишь в нескольких километрах от плоскости Колец.
Под ней была бесконечная золотистая поверхность, а над ней - звезды. Ее
глаза обратились к этой поверхности под ней... Та была тонкой.
Нематериальной. Сквозь нее можно было видеть. Прикрыв глаза от солнечного
блеска (и добавив в музыку жалобную минорную тему) она вгляделась в то
кружащееся чудо, взглянуть на которое они и принесли ее сюда; и ее уши
наполнили вопли ее невысказанных страхов, по мере того как их улавливал
Бейли. Там были звезды, они окружали ее и двигались к ней, и она проходила
сквозь них, и они начали вращаться, и...
...внутренняя поверхность Бейли. А над ее невидящими глазами тонкий
зеленый усик втягивался обратно в стенку. И исчез.
- Я изнемог.
- Ты в порядке? - спросил его Барнум.
- В порядке. Но изнемог. Я предупреждал тебя, что это соединение
может не справиться с работой.
Барнум утешил его.
- Мы и не ожидали такого накала. - Он потряс головой, пытаясь
выбросить из памяти этот ужасный момент. Страхи у него были, но фобий явно
не было. Ничто никогда не подавляло его так, как это сделали Кольца с
Литаврой. Он с благодарностью почувствовал, что Бейли вмешался и облегчил
боль в том уголке его мозга, куда не было необходимости заглядывать. Для
того достаточно времени будет позже, на длинных, безмолвных орбитах, по
